Агнец - Кристофер Мур

— Думаю, нравится, — ответил Джош.

— Дело не в этом. А дело в том, что… мнэ-э… дело в том… это. В вине. В смысле — в черепахах. То есть…

В общем, сбили меня с панталыку. Ну подайте на меня за это в суд. Да я с тех пор чуть увижу черепаху, сразу воображаю — к ней клеится заскорузлый финикийский капитан. А вас это не беспокоит? Ну вот представьте себе это прямо сейчас. Я подожду. Теперь поняли?

— Он рехнулся, — сказал Тит.

— А ты умолкни, цинготная гадюка, — сказал Джошуа.

— Как там насчет не судить? — осведомился Тит.

— Это его касается. — Джош посмотрел на меня. — А со мной все по-другому.

И вдруг, произнеся эти слова, Джошуа опечалился — таким я его раньше не видел. Шаркая ногами, он направился к загону со свиньями, уселся рядом и стиснул голову руками. Будто его короновали всем бременем скорбей человеческих. И пока мы не сошли с корабля, Джош держался особняком.

Шелковый путь — основная торговая артерия, по которой обычаи и культура экспортировались из римского мира на Дальний Восток, — заканчивался у моря, в порту Селевкия, гавани и крепости, кормившей и защищавшей Антиохию со времен Александра. Мы сошли на берег с остальной командой. Капитан Тит остановил нас на трапе и протянул руки ладонями вниз. Мы с Джошем подставили свои, и Тит опустил в них монеты, которые мы уплатили ему за переход.

— У меня там могла быть пара скорпионов, а вы раскрыли ладони, даже не подумав.

— Это была честная цена, — сказал Джошуа. — Мог бы и не возвращать.

— Я чуть не утопил твоего друга. Извините меня.

— Но ты же сначала спросил, умеет ли он плавать. У него был шанс.

Я заглянул в глаза Джошу — проверить, не шутит ли он. Он, совершенно очевидно, не шутил.

— И все равно, — сказал Тит.

— Так, может, и тебе однажды выпадет шанс, — сказал Джошуа.

— Ага, хиленький ебический шанс, — добавил я. Тит ухмыльнулся.

— Идите, пока гавань не станет рекой. Это будет Онронт. Ступайте по левому берегу, и к ночи окажетесь в Антиохии. Там на рынке есть одна старуха — торгует травами и талисманами. Не помню, как ее зовут, но у нее только один глаз и туника тирского пурпура. Всех волхвов в Антиохии знает.

— А ты сам откуда знаешь эту старуху? — спросил я.

— Однажды покупал у нее пудру тигрового пениса. Джошуа недоуменно посмотрел на меня.

— Что? — спросил я. — Я же сношался со шлюхами, а не рецепты выпытывал. — Потом я взглянул на Тита: — Или надо было?

— Это мне для коленей, — ответил моряк. — Болят на дождь.

Джошуа взял меня за плечо и повел по берегу.

— Ступай с Богом, Тит, — сказал он.

— Ты там замолви за меня словечко перед чернокрылым, — попросил Тит.

Как только мы окунулись в припортовую толчею, я сказал:

— Он вернул нам деньги, потому что его ангел напугал. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Значит, доброта его утишила страх, равно как и принесла пользу нам, — ответил Джошуа. — Тем лучше. Думаешь, священники приносят в жертву агнцев на Песах по какой-то другой причине?

— А, ну да. — Я, правда, так и не понял, какая связь. Мне по-прежнему было интересно, не возражают ли тигры против того, чтоб им пудрили пенисы. (Наверное, от ссадин предохраняет, но все равно работенка — не приведи господь.) — Пошли эту старую ведьму искать.

Берег Онронта представлял собой густой поток жизни и цвета, запахов и тканей — от гавани до самого антиохийского рынка. Там толокся народ любых размеров и цветов, какие только можно вообразить, некоторые люди — босиком и в тряпье, иные — в дорогих шелках и пурпурном льне из Тира (говорят, его красят кровью ядовитой улитки). Тащились повозки, запряженные волами, носилки и паланкины, которые несли аж по восемь рабов. Толпу патрулировали римские солдаты — кто верхом, кто пешком, — а моряки из десятков стран наслаждались выпивкой и твердой землей под ногами. Торговцы, попрошайки, спекулянты и шлюхи — все старались поймать за хвост монету, а самозваные пророки возглашали догмы с кнехтов, к которым найтовили суда на реке: святые стояли в ряд и проповедовали, точно шеренга болтливых греческих колонн. Над распаренной толпой поднимался душистый синеватый дымок, неся ароматы специй и жира от жаровен и ларьков, где мужчины и женщины нахваливали свою снедь ритмичными и навязчивыми песенками. Пока мы с Джошем шли мимо, все мешалось в единый хор, будто один певец передавал свою песню другому, чтобы нам не выпадало ни секунды тишины.

Я помнил только одну похожую толпу — череду паломников, стремившихся в Иерусалим на празднества, но там и близко не было такого буйства красок, такого оглушительного шума, такого заразного возбуждения.

Мы остановились у одного прилавка и купили у сморщенного старика некий горячий черный напиток. Вместо шляпы старик носил выдубленную птичью тушку. Он показал нам, как готовит свой напиток из семян — их сначала жарят, а потом мелют в порошок и заливают кипятком. Все это старик рассказал жестами — он не говорил ни на одном языке из тех, что знали мы. В напиток он добавил меду и дал нам пиалы. Я попробовал — все равно чего-то не хватало. Мне показалось — не знаю, — что напиток очень черный. Тут мимо нас какая-то женщина провела козу, я взял у Джоша его пиалу и кинулся за женщиной вдогонку. Испросив позволения, я брызнул козьим молоком прямо из вымени к нам в пиалы. Старик начал было возмущаться, будто мы совершили святотатство, но молоко было теплым, пенистым, и горечь исчезла. Джошуа выпил все залпом, а затем попросил у старика еще две пиалы. Женщине с козой он дал медную монетку — за хлопоты. Вторую пиалу Джош протянул старику, и тот, какое-то время покривившись, в конце концов сделал глоток. Беззубый рот расплылся улыбкой, и не успели мы отойти, как старик с женщиной и козой, судя по всему, заключили сделку. Я видел, как старик мелет зерна в медном цилиндре, а женщина доит козу в глубокую глиняную миску. Рядом торговали специями, они были навалены в огромные корзины, стоявшие прямо на земле, — я чуял корицу, гвоздику и душистый перец.

— Знаешь, — обратился я к женщине по-латыни, — когда вы обо всем договоритесь, попробуй сверху посыпать толченой корицей. Сочетание может оказаться идеальным.

— Твоего друга уже вон куда понесло, — ответила мне хозяйка козы.

Я обернулся как раз вовремя: голова Джоша в толпе сворачивала за угол, на рынок Антиохии, в новую толчею. Я кинулся следом.

На ходу Джош толкал всех подряд, — судя по всему, намеренно. Задевая кого-нибудь плечом или локтем, он бормотал — негромко, но я слышал:

— Этого парня исцелил. Эту исцелил. Этой прекратил муки. Этого исцелил. Этого утешил. У-уу, от этого просто смердит. Эту исцелил. Блин, промазал. Исцелил. Исцелил. Утешил. Успокоил.

Люди оборачивались Джошу вслед — так бывает, когда кто-то в толкучке наступает на ногу, — да только все они, казалось, улыбаются либо недоумевают. А вовсе не злятся, как я ожидал.

— Ты чего делаешь? — спросил я.

— Тренируюсь, — ответил Джош. — В-во, как ему большой палец-то на ноге вывернуло. — Он резко развернулся — так, что чуть сандалию не потерял, — и шлепнул лысого коротышку по затылку. — Так-то лучше.

Лысый обернулся посмотреть, кто его стукнул. Джош немного попятился.

— Как твой палец? — спросил он на латыни.

— Хорошо, — ответил лысый и улыбнулся — этак глупо и мечтательно, точно большой палец сообщил ему, что с миром все в порядке.

— Ступай тогда с Богом, и… — Джошуа развернулся в другую сторону и хлопнул по плечам еще двух незнакомцев. — Ага! — крикнул он. — Двойное исцеление! Ступайте с Богом, друзья, дважды!

Мне стало как-то неловко. За нами через рынок потянулись люди — не вся толпа, конечно, но кучка. Человек пять-шесть, но у всех на лицах играла та же мечтательная улыбка.

— Джошуа, может, тебе это… потише немного?

— Невероятно, да? Им всем лечиться нужно. Этого исцелил. — Джош нагнулся поближе и прошептал: — У парня был сифилис. Впервые за много лет ему не будет больно писать. Извини. — И он снова повернулся к толпе. — Исцелил, исцелил, успокоил, утешил.

— Мы же тут посторонние, Джош. А ты привлекаешь внимание. Может быть небезопасно…

— И ведь не слепые они, не инвалиды без рук или ног. Если нам попадется что-то посерьезнее, наверное, придется остановиться. Исцелил! Благослови тебя Господи. Ой, ты по-латински ни бельмеса? Э-э… греческий? Иврит? Никак?

— Он разберется, Джош, — сказал я. — Пошли старуху искать.

— А, ну да. Исцелил! — Джошуа вкатил довольно сильную пощечину хорошенькой дамочке. Ее мужу — бугаю в кожаной тунике — это не понравилось. Из-за пояса он выхватил кинжал и принялся надвигаться на Джоша. — Извини, господин, — сказал Джош, не отступая ни на шаг. — Иначе бы не получилось. Бесенок завелся, надо было изгнать. Я отправил его вон в ту собаку. Ступай с Богом. Спасибо, большое спасибо. Дамочка схватила мужа за руку и развернула к себе. У нее на щеке по-прежнему алела пятерня Джоша, но она улыбалась.