Агнец - Кристофер Мур

— Кто круглый?

— Свет. Мне кажется, мир — круглый.

— Конечно, круглый. Как тарелка. Дойдешь до края — можно упасть. Это любой моряк знает, — изрек Джошуа с непререкаемым авторитетом.

— Да не как тарелка круглый, а как шар.

— Не говори глупостей. Если бы мир был круглый, как шар, мы бы с него соскальзывали.

— А если он липкий? — возразил я.

Джошуа поднял ногу и осмотрел подошву сандалии. Перевел взгляд на меня, потом — на землю.

— Липкий?

Я исследовал собственную подошву, надеясь, вероятно, обнаружить клейкие сопли, вроде плавленого сыра, что удерживали бы меня на земле. Когда твой лучший друг — Сын Божий, устаешь проигрывать ему все споры.

— Если этого не видно, еще не значит, что мир не липкий.

Джошуа закатил глаза.

— Лучше пошли купаться. — И он ринулся с горы вниз.

— А как же Бог? — спросил я. — Его же ты не видишь. Джош остановился на полпути и простер руки к сиянию аквамаринового моря:

— Правда, что ли?

— Паршивый аргумент, Джош. — И я побежал по склону за ним, крича на ходу: — Если не будешь стараться, я больше не буду с тобой спорить. А может, липкость — как Бог? Сам же знаешь, как он бросает наш народ и продает его в рабство каждый раз, когда мы перестаем в него верить. Может, и липкость такая же. Перестанешь верить, что она есть, — сразу в небо улетишь.

— Хорошо, что тебе есть во что верить, Шмяк. Я ныряю.

Джош побежал по пляжу, скидывая на ходу одежду, а потом голым прыгнул в волны прибоя.

Позже, до тошноты наглотавшись соленой воды, мы направились по берегу к Птолемаиде.

— Я не думал, что оно такое соленое, — сказал Джошуа.

— Ну да, — подтвердил я. — По виду и не скажешь.

— Ты еще сердишься на меня? Что мне твоя теория круглой и липкой земли не понравилась?

— Я и не рассчитывал, что ты поймешь, — ответил я, стараясь, чтобы прозвучало солидно и по-взрослому. — Ты ведь у нас девственник и все такое.

Джош остановился, схватил меня за плечо и развернул к себе.

— Всю ночь, которую ты провел с Мэгги, я молился отцу своему, чтобы изгнать мысли о вас. И он не ответил мне. Это как засыпать на терновой постели. С тех пор как мы ушли оттуда, я пытался забыть, а ты снова и снова швыряешь мне это в лицо.

— Ты прав, — ответил я. — Я не учел, какие девственники чувствительные.

И тут еще раз — но далеко не последний — Князь Мира заехал мне в глаз. Костлявый кулак каменотеса рассек всю правую бровь. Ударил он гораздо сильнее, чем раньше. Помню белых чаек в небе надо мной, перышки облаков. Помню, как пена прибоя плескала мне в лицо, забивая уши песком. Помню, как думал: надо бы встать и двинуть Джоша по башке как следует. Помню, думал: но вот встану я и Джош ударит меня снова. А поэтому я еще немного полежал и подумал.

— Ну и чего ты хочешь? — наконец спросил я — распростертый перед ним, мокрый и весь в песке. Он возвышался надо мной, сжимая кулаки.

— Если ты постоянно будешь мне напоминать, то расскажи все в подробностях.

— Это можно.

— И ничего не упускай.

— Ничего?

— Я должен знать, смогу ли я понять грех.

— Ладно, только можно, я встану? У меня все уши песком забило.

Он помог мне подняться на ноги, и, входя в приморский город Птолемаиду, я обучал Джошуа сексу.

По узким каменным улочкам, меж высоких каменных стен.

— Ну, во-первых, все, чему учат нас ребе, не вполне точно.

Мимо людей, что сидели у своих домов и чинили сети. Детишки торговали померанцевым соком в чашках, женщины развешивали рыбу на просушку от одного окна к другому.

— Например, ты же помнишь ту часть, когда Лото-ва жена превращается в соляной столп, а его дочери напиваются пьяными и прелюбодействуют с ним?

— Ну да — это после уничтожения Содома и Гоморры.

— Ну так вот: там все не так плохо, как кажется, — сказал я.

Мимо финикиянок — они пели и толкли муку из сушеной рыбы. Мимо испарительных прудов, из которых детишки вышкрябывали соль и ссыпали ее в мешки.

— Но прелюбодеяние — грех, а прелюбодеяние со своими дочерьми… ну, это… не знаю, это двойной собачий грех.

— Да, но если на секундочку отставить это в сторону и сосредоточиться на двух молоденьких девчонках. .. В таком аспекте все выглядит совсем, совсем неплохо.

— А.

Мимо торговцев фруктами, хлебом и маслом, пряностями и благовониями — они громко расхваливали качество и волшебство своих товаров, причем с гарантией. В те дни волшебство на продажу выставлялось грудами.

— А Песнь Песней — это уже гораздо теплее. Можно понять, зачем ему понадобилась тысяча жен. Вообще-то, раз ты у нас Сын Божий и все такое, не думаю, что тебе трудно будет окучить столько девчонок. Ну, то есть, когда разберешься, что тебе делать.

— А много девчонок — это хорошо?

— Ну ты и простофиля, скажу я тебе.

— Я думал, ты будешь конкретнее. Какая связь между Мэгги и Лотом с Соломоном?

— Я не могу рассказать тебе о нас с Мэгги, Джош. Просто не могу — и все.

Мы как раз проходили мимо кучки продажных женщин, собравшихся у дверей постоялого двора. Лица их были размалеваны, юбки разрезаны с боков так, что видны блестящие от масла ноги. Девки призывали нас на разных языках и производили пальцами разные танцы, пока мы шли мимо.

— Что они, к чертовой матери, долдонят? — спросил я у Джоша. Ему языки давались легче. Мне показалось, говорили на греческом.

— Они говорят что-то о том, как им нравятся еврейские мальчики, потому что без крайней плоти мы лучше понимаем язык женщин.

И он посмотрел на меня так, словно ждал опровержения или подтверждения.

— Сколько у нас денег? — спросил я.

На постоялом дворе гостям для ночлега сдавали комнаты, стойла и закутки под самой крышей. Мы сняли два соседних стойла — роскошь, конечно, в нашем положении, но крайне важная для образования Джоша. В конце концов, мы и в странствие-то пустились разве не для того, чтобы он всему научился и занял свое законное место Мессии?

— Я не уверен, что мне можно смотреть, — сказал Джошуа. — Помнишь, как Давид бегал по крышам и вдруг засек Вирсавию в ванне? Оттуда весь клубок греха и размотался.

— Но слушать-то — не проблема.

— Мне кажется, все-таки это не одно и то же.

— А ты уверен, что сам не хочешь попробовать, Джош? То есть ангел же так ничего внятного и не сказал, можно тебе с женщиной или нет.

Честно говоря, я и сам немного боялся. Мой опыт соития с Мэгги — едва ли подходящая квалификация для общения со шлюхами.

— Нет, давай ты сам. Просто описывай, что творится и каково тебе при этом. Я должен понять грех.

— Ну ладно, если настаиваешь.

— Спасибо, что ты для меня так стараешься, Шмяк.

— Не просто для тебя, Джош. Для всего нашего народа.

Вот так у нас и оказалось два стойла. Джош будет в одном, а в другое я приведу продажную девку по собственному выбору и оттуда наставлю своего друга в тонком искусстве прелюбодеяния.

На улице я принялся выбирать ассистентку по педагогике. Постоялый двор оказался восьмишлюшеч-ным, если гостиницы вообще чем-то измеряются. (Я уже понял, что теперь постоялые дворы меряют звездами. Вот сейчас мы — в четырехзвездочной гостинице. Обменного курса шлюх на звезды я не знаю.) Как бы то ни было, у входа стояло восемь шлюх. По возрасту они колебались от чуть старше нас до гораздо старше наших матерей. Кроме того, на выбор предлагался ассортимент форм и размеров. Общим у них было одно: все крайне размалеваны и хорошо смазаны.

— Они все такие… гадкие на вид.

— Они — шлюхи, Шмяк. На вид они и должны быть гадкими. Выбирай.

— Пойдем-ка лучше поглядим на каких-нибудь других шлюх.

Мы стояли за несколько дверей от продажных женщин, но они прекрасно знали, что мы прицениваемся. Я подошел и остановился перед одной особенно высокой шлюхой и спросил:

— Прошу прощения, ты не знаешь, где тут можно найти какую-нибудь другую партию шлюх? Не принимай это на свой счет, но просто мы с моим другом…

И тут она расстегнула блузку, обнажив полные груди, блестевшие от масла и чешуек слюды, откинула полу юбки и подступила ко мне, длинной ногой скользнув мне за спину. Я почувствовал, как жесткие волосы у нее между ног трутся о мое бедро, нарумяненный сосок вжимается мне в щеку, — и в тот же миг крепчайший сухостой восстал из моего тела.

— Вот эта нам как раз подойдет, Джош.

Остальные шлюхи взвыли сиренами восторга, когда мы уводили от них свою добычу. (Как вы знаете, сирена — это звук, который издает «скорая помощь». Вам может показаться нездоровым, что у меня эрекция возникает всякий раз, когда такая машина проезжает под окнами, только если вы не знаете историю «Шмяк нанимает шлюху».) Звали ее Сефь. На полторы головы меня выше, кожа — цвета спелого финика, в карих глазах — золотистые искорки, а волосы такие черные, что в слабом свете стойла отливали синевой. Устроена она была для шлюхи идеально: широкая там, где шлюхам полагается ширина, и узкая там, где им надо быть узкими, лодыжки и шея тонкие, совесть прочная, сама — бестрепетна и целеустремленна, как только ей заплатят. Сефь родилась в Египте, но выучила греческий и немного латынь, дабы смазывать поршни своего ремесла. Наша ситуация требовала более творческого подхода, нежели она рассчитывала, но, тяжело вздохнув, она пробормотала что-то типа: « Ебешься с евреем , так подвинься, чтоб и его вине места хватило». А потом сама втащила меня в стойло и закрыла воротца. (Да, в стойлах держали настоящий скот. Напротив Джоша, например, жил осел.)