Право на поединок - Мария Семенова

Девушка, которую некогда называли кнесинкой Елень, наследницей стольного Галирада, передвинулась, прижимаясь к тёплому боку, и стала смотреть на запад. Там, очень далеко – невообразимо далеко, как это возможно только в горах, – полыхали отсветы молний. Гром не мог преодолеть расстояния, но зарницы всё-таки долетали. Молчаливые, пепельные, невсамделишные. Словно воспоминания, когда-то яркие, как полуденное солнце, и невероятно дорогие, но с тех пор успевшие поблёкнуть и затуманиться.

Волкодав смотрел на далёкие ледяные вершины, призрачно вспыхивавшие в отсветах молний, и ему хотелось спросить Бога Грозы – как терпишь непотребство, Господь?… Почему не искрошишь Самоцветных гор в мелкие брызги, похоронив навсегда?… Он не спрашивал. Венны любили молиться во время грозы, в близком присутствии Бога: вернее услышит. Только гроза бывает разной. Хорошо обращаться с молитвой синим днём, когда в небесах бушует весёлая и светлая свадьба, а гром кажется победным кличем любви. Ныне стояла чёрная ночь, и за тучами происходил поединок. А не годится отвлекать воина, занятого единоборством с врагом.

Венн ушёл с макушки холма, убедившись, что Змей вправду повержен и не прилетит обижать путников, спящих под пологом. И когда он уже спускался по склону, его вдруг посетила неожиданная мысль. Он вспомнил сказания о Великой Тьме и о том, как в конце концов была рассеяна тьма. Богу Грозы, закованному в семьдесят семь цепей и запертому в ледяную темницу, помог человек. Самый первый Кузнец. И не было венна, который не возводил бы свой род к этому Кузнецу.

Так может быть, и теперь… Что, если против зла Самоцветных гор Светлым Богам опять нужна смертная помощь…

Гроза уже утихала, успокаивалась вдали. Но в этот миг вспорола небесную твердь едва ли не самая последняя молния и полыхнула так, что ночь стала светлей дня. Волкодав успел увидеть каждую иголку пушистой сосновой ветки, которую отводил рукой от лица. Разглядел даже крохотного паучка, прятавшегося между иголками. А спустя время докатился громовый раскат такой мощи, что Волкодав, ожидавший его, вздрогнул вместе со всем мирозданием. И понял, что Бог Грозы, которого он не смел побеспокоить молитвой, всё-таки услышал его. И ответил.

Эврих нёс стражу: таращил глаза в мокрые потёмки, с трудом сдерживая зевоту. Зная учёного, Волкодав ожидал, чтобы тот сразу принялся обсуждать с ним необыкновенную последнюю молнию. Аррант, однако, молчал. Женщины мирно посапывали под пологом, прижавшись друг к дружке ради тепла. Венн поискал взглядом Мыша. Зверёк, по давней привычке, висел вниз головой на деревянной распорке. И тоже спал, закутавшись в крылья. Никто на небесное знамение внимания не обратил.

– Ложись, – сказал арранту Волкодав. – Я постерегу.

А про себя подумал: уж не была ли та молния послана мне одному?…

Эврих забрался глубже под полог, хотел было устроиться подле спавшей крепким сном Рейтамиры, но смутился, вновь вылез обратно, переполз на четвереньках и лёг около Сигины, спиной к женщине. Волкодав с усмешкой наблюдал за его вознёй. Самому венну спать почему-то не хотелось совсем. Он уже чувствовал, что этой ночью с ним опять произойдёт то, чего ни разу не было за два года в Беловодье. Необъяснимым образом обострятся все чувства, потом как бы раздвоится сознание… И он, оставаясь сидеть на прежнем месте и не теряя зоркой бдительности, положенной караульщику, в то же самое время увидит себя большим серым псом и побежит куда-то через поле и лес… станет совершать поступки, кажущиеся не менее жизненными, чем те, что творила его человеческая половина…

Когда это случилось и проснувшийся зверь затрусил по обочине большака, та часть Волкодава, что осталась у полога, посмотрела в темноте на свои руки. Венн предполагал и боялся, как бы однажды не обнаружить на них начавшую пробиваться шерсть. До сих пор Боги миловали его.

Под утро его слуха снова достиг низкий, зловещий, рокочущий рёв. Но совсем не такой, как тот, что сопровождал пришествие Змея. Это, ворочая валуны и швыряя, как лучины, выдранные с корнем деревья, грохотала утратившая разум река…

Когда развиднелось, беглецы продолжили путь. Над мокрой землёй висело неприютное серое небо, но дождь больше не шёл. Грохот, доносившийся со стороны реки, с наступлением дня сделался заметно тише. Большая часть воды, вознесённой в горы смерчём, успела прокатиться вниз, перелопатив русло и забив грязью луговую траву. Теперь водяной вал, наверное, достиг уже лукоморья, и стража, стоявшая на кондарском забрале, не без трепета наблюдала, как в желтовато-зелёное море, взбаламученное вчерашним прохождением Змея, рвётся бурая бушующая струя…

– Куда торопишься? – удивился Эврих, наблюдая, как Волкодав спешно сворачивает полог и увязывает его, чтобы нести за спиной. – Вряд ли кто теперь за нами погонится…

Венн ответил не сразу. То есть сперва он вообще собирался промолчать. Хоть и знал, что любви к нему от этого у Эвриха не прибавится. Но что прикажете делать, если Боги забыли снабдить его красноречием?… Он не надеялся объяснить учёному грамотею даже доли происшедшего ночью. И особенно то, что в этот раз его пёсья половина что-то не спешила обратно, оставив человеческую часть сознания сиротой. На родине Эвриха не почитали предков-зверей. Аррант не поверит. Да ещё посмеётся, заявит что-нибудь насчёт варварских суеверий. Это не Тилорн. От Эвриха, только зазевайся, иголки в бок дождёшься сейчас же…

Почти решившись ничего не говорить, Волкодав перехватил взгляд Сигины, державшей в руках котелок. Взгляд был спокойным и глубоким, как небо. Её, кажется, не удивляла его странная спешка. Сумасшедшая просто знала что-то очень главное и про Волкодава, и про весь остальной мир. Венн нашёл глазами Рейтамиру. Молодая женщина тоже смотрела на него, но, заметив взгляд, тотчас потупилась. Волкодав посмотрел на Сигину ещё раз и впервые подумал, что Эвриха тоже, наверное, обижала его привычка отмалчиваться. И он проворчал:

– Там, на реке… Мало ли, вдруг кто в разлив угодил…

Грязь по обочинам большака уже загустела, и Волкодав почти сразу увидел то, чего ждал с надеждой и одновременно – со странной боязнью. В подсохшей глине темнел глубоко вдавленный след большой лапы. Боязнь боязнью, а не окажись его здесь, венн испытал бы немалое разочарование, убеждаясь, что двойник-Пёс существовал только в его воображении. Но след не мерещился ему, он просто БЫЛ. И Волкодав, глядя на него, испытывал то особое чувство, которое возникает, когда видишь на земле свои собственные следы. Частицу себя. Венн вздохнул. Расставаться с человеческим обликом – если, конечно, именно в этом состояла его судьба – ему не слишком хотелось.

Впрочем, недосуг было разбираться в собственных ощущениях и о чём-то гадать. След был настоящий. Значит, то, что совершал ночью его двойник, тоже не было сном.

Тонкий, отчаянный крик в темноте, заглушаемый неистовым гулом реки. Мальчишеские руки с сорванными ногтями, скользящие по мокрому боку щербатого валуна. Темноволосая голова, то возникающая среди пены, то вновь пропадающая из виду… Лошадь, уносимая гремящими бурунами… мгновенные искры, высеченные из камня судорожным ударом подковы… И снова – слабый крик, долетевший издалека…

Плывущий пёс. Двухвершковые клыки, сомкнувшиеся на воротнике вышитой курточки. Ослабевшие руки силятся обхватить мокрую косматую шею, цепляются за кожаный ошейник. Мощные лапы упираются в камни, пёс пытается вытащить человека, но того не пускает придавившая тяжесть. Бешеный поток неистово хлещет обоих, порываясь опрокинуть, захлестнуть, утопить. Пёс глухо рычит от бессильной ярости и держит, держит…

Будь Волкодав один, он бы помчался бегом. Он был не один. Спасибо и на том, что с него больше не спрашивали объяснений, не добивались, куда это он так уверенно спешит через сосновую рощу. Потом впереди открылась река.

В этом месте Ренна разливалась в ширину на целых два перестрела. В обычные дни вода здесь совсем пряталась в залежах гальки, и даже теперь над поверхностью всклокоченного потока выглядывали подсохшие островки. Вода больше не ворочала неподъёмных камней. Вполне можно было перебраться на другой берег, прыгая по лысым макушкам.

На одном островке лежало несколько валунов. И между ними стояла, глядя на людей, большая собака.

При виде этой собаки у венна сердце стукнуло невпопад, он даже забыл на мгновение, для чего явился сюда. Но потом пёс повернулся – и поскакал к тому берегу, легко перелетая клокочущие протоки. Волкодав не стал провожать его взглядом. Он смотрел себе под ноги. Пёс удалялся, и он чувствовал, как постепенно отпускает что-то внутри.

Он так и не понял, видели ли его спутники то же, что и он сам.