Мадам Гали – 3. Охота на «Сокола» (F-16) - Юрий Барышев

— Допустим. Но для чего ты, дорогой, возился с «Нивой»?

— Умница. Когда ливанец заполучит икону, я покажу ему журнал, взятый на пару дней у старого друга. Это будет дополнительным подтверждением подлинности иконы.

— Ты гений, любимый, и заслуживаешь небольшого поощрения. Гали толкнула Роже на диван и не торопливо стала расстегивать брюки….

Сидя в московском такси Гали тряхнула головой, отгоняя воспоминания. Сейчас она поедет к маме! Тем более, что в той новой, крохотной, (но отдельной!) квартирке, она еще ни разу не была.

Гали часто звонила в Москву. Голос матери отзывался в ее сердце щемящим чувством родного и близкого, но навсегда утраченного прошлого. Неожиданно для себя, Гали сделала малоприятное открытие. То, что раньше приводило ее в восторг и восхищало: красота парижской архитектуры, музеи, памятники, уютные кафе, запах кофе и свежеиспеченных круассанов, вылизанные тротуары, улыбчивые лица — все это стало вызывать раздражение.

Ей вдруг захотелось оказаться в арбатских переулках, вдохнуть коктейль необыкновенных запахов детства…

Гали боялась признаться себе, что все то, от чего она с таким невероятным упорством пыталась убежать, сейчас магнитом тянет к себе. Она успокаивала себя: «Ведь у меня и мысли нет вернуться. Я просто хочу увидеть мать, сестру…»

Порывшись в записной книжке, Гали нашла новый мамин адрес. Далековато, конечно, от центра, к которому она привыкла. Что ж, и на том спасибо, что хоть дали отдельную квартиру. Так Комитет отблагодарил ее за участие в операции, о важности которой она могла только догадываться. Гали не могла знать, что в результате КГБ имел возможность читать французские шифртелеграммы практически во всех европейских столицах мира.

Гали тронула водителя за плечо:

— Вы знаете, я передумала. Едем не в «Националь», а в Новые Черемушки:

— Мне-то что. Деньги ваши.

Через полтора часа, заехав по дороге в «Березку» на Профсоюзной — Гали никогда не приходила к маме с пустыми руками, они добрались до Новых Черемушек. Среди безликих домов не так-то просто было отыскать нужный. Наконец Гали поднялась на четвертый этаж серой хрущевки, и нажала кнопку звонка рядом с обитой дерматином дверью.

Зашаркали торопливые шаги. Гали почувствовала, как сжалось сердце… Даже не стараясь унять дрожь в голосе, она крикнула:

— Мама, это я!

Дверь распахнулась, и Софья Григорьевна в нарядном шелковом халате всплеснула руками:

— Доченька! Бог ты мой, откуда ты? Даже не позвонила! Ну разве так можно?

— Мама, я… не успела…

Порывисто обнявшись, они замерли на пороге. Софья Григорьевна запричитала:

— Да ты проходи, проходи, что же мы тут, в дверях… Ой, а похудела-то как…

Гали осторожно ступила в прихожую. Все тут было маленькое, не новое, но очень уютное. Мама так мечтала о своей отдельной квартире. И вот теперь ее мечта сбылась.

Узенький коридорчик вывел в опрятную кухню. Тут все сияло чистотой. Новенькая плита, на которую Гали дала маме деньги — сверкала белоснежной поверхностью, словно на ней ни разу и не готовили.

Софья Григорьевна заметно волновалась, суетливо ставила чайник, доставала тарелки. Внимательным пристрастным взглядом, какой бывает только у матерей, она оглядывала взрослую дочку. Похудела, и впрямь похудела. Волосы острижены как-то по-новому, да и цвет уже другой. И вроде бы хорошо выглядит дочка, глаз не отвести, но что-то неспокойно ей. «Ох, Галочка, как-то у тебя жизнь складывается?» — с неясной тревогой думала мать.

Гали склонилась над столом, разгружая сумку. На цветастой клеенчатой скатерти появились деликатесы. Балык, две палки сырокопченой колбасы, стеклянные банки с этикетками «Икра кетовая» и «Икра зернистая», крабы, коробка с тортом «Прага»…

Софья Григорьевна растерянно смотрела на дочь.

— Что ты, Галочка, ну, зачем ты тратилась? У нас все есть…

— Знаю я, что у вас есть. Мама, ну перестань. Ты хоть чеки истратила?

— Да, Изольдочка сходила в «Березку».

— Понятно. Изольда сходила, — неодобрительно пробормотала Гали. Сестры не очень-то дружили, и Софья Григорьевна давно смирилась с этим.

Изольда откровенно завидовала сестре. Гали, похоже, надежно осела в Париже, ездила по свету, жила в свое удовольствие. Изольда изо всех сил старалась показать, что не больно-то ценит Галкины успехи, но правда прорывалась наружу. И поэтому сейчас Гали очень обрадовалась, что не застала сестру дома.

— А Изольда все там же работает, платят ей мало, правда, но она стала кое-что продавать…

Мама испуганно осеклась, но Гали все поняла.

— Значит, продает тряпки, которые я вам в подарок привожу?

— Да. Ты только не ругай ее, доченька, она же как лучше хочет.

— Да, неужели я вам денег мало перевожу? И сколько она там выручит, копейки, да еще с милицией свяжется. Никогда она не умела такими делами заниматься, поздно и начинать!

— Ладно тебе, Галочка, не кипятись…

Вот значит, как. Изольда устроилась неплохо. Ну, если у этой дурочки будут неприятности с милицией, она, Гали, и пальцем не пошевельнет, чтоб ее выручить. Нельзя же быть такой чокнутой!

Мама тем временем нарезала хлеб, уложила его горкой на плетеной корзиночке, которую Гали помнила еще с детства, и, наконец, поставила перед дочерью тарелку дымящегося борща.

— Покушай, Галочка! А то ты у меня такая худенькая…

Гали улыбнулась… Мамам всегда кажется, что их дочки выглядят изможденными жертвами голода. И убеждать в обратном бесполезно, а уж о диетах говорить — боже упаси!

Неторопливо текла их беседа. Гали рассказывала о своем доме, о светской жизни в Париже и о своих странствиях по свету. Софья Григорьевна слушала, подперев подбородок рукой, смотрела на дочь сияющими глазами. Она гордилась своей девочкой, радовалась, что в жизни у той все складывается. Вот только…

Помолчав, она осторожно спросила:

— Доченька, а как твой муж? Вы с ним не собираетесь… Мне бы так хотелось внуков! Гали вздохнула. Ну как объяснишь маме, что семейная жизнь у нее далека от идеала? Маме невозможно рассказать правду. На первом месте у Софьи Григорьевны всегда была семья. «Я вас двоих одна растила, и ничего, справилась, а жизнь-то посложнее нынешней была», — всегда говорила она. Оставшись без мужа, Софья Григорьевна не думала о своем женском счастье, а всю энергию молодой сильной женщины вложила в дочерей, в Галочку и Изольду.

А теперь ни та, ни другая никак не порадуют ее внуками.

Изольда, может, и обрадовалась бы и мужу и детям, но личная жизнь у нее не складывалась. Она, конечно, не красавица, но и не такие замуж выходят. Все ее подруги давно обзавелись семьями. Да и Изольда могла бы жить иначе. Но, характер у нее с детства был испорчен завистью. Эгоистичность и постоянное недовольство обиженного ребенка, сформировали характер Изольды. Редких ухажеров, которых ей дарила судьба или случай, отпугивала безапелляционность Изольды. Она словно бы отыгрывалась на людях за собственные неудачи.

Софья Григорьевна видела, что дочери нелегко. Но помочь ей ничем не могла. Стоило лишь заговорить, попытаться мягко образумить ее, как та срывалась в крик: «Галочке, значит, можно мужиками крутить, а мне нельзя?!» Была еще одна очень серьезная причина, которая оставляла очень мало шансов для Гали забеременеть. Мама об этом ничего не знала. Об этом не знал никто, кроме Гали и еще …

В семнадцать лет окружающий тебя мир кажется прекрасным, добрым, фантастически интересным. Даже если ты живешь в коммуналке, и у тебя всего одно приличное платье. Стоит только вырваться на улицу, уехать с друзьями в Парк Горького, в Сокольники или на Ленинские горы. Там можно провести весь день весело и занятно. И для этого не нужно ничего: ни организованных школьных мероприятий, ни концертов на открытом воздухе, ни массовиков-затейников. Достаточно того, что светит яркое летнее солнце, вокруг много свободного пространства, наполненного светом, теплом и ощущением того, что ты молода, красива и радостна. Когда устаешь от шума и гвалта компании, можно незаметно исчезнуть и остаться одной. И погрузиться в грезы, растянувшись на песочке. Стоит только закрыть глаза, расслабиться, отпустить внутренние пружинки, — и ты отчетливо услышишь шорох травы, и легкий шум листвы, и крики птиц, и, как будто издалека, доносящийся гул огромного города. Восприятие окружающего мира становится острее, и ты можешь почувствовать лапки севшей тебе на бедро стрекозы, которая, немного покрутившись на месте, устраивается поудобнее и замирает, иногда опуская хвост, которым щекочет тебя. И ты не шевелишься, боясь ее спугнуть, и благодаришь ее за доверие. И ты начинаешь чувствовать жизнь своего тела. Какие-то токи пробегают по спине вдоль позвоночника. И ты почти перестаешь чувствовать вес своего тела. Оно как бы теряет свои границы и сливается с остальным миром. Возникает ощущение легкости, невесомости, как будто тело парит над землей. Иногда перед глазами появляются какие-то картины: ты видишь знакомых и незнакомых людей, себя — на улицах каких-то незнакомых городов, слышишь чужую непонятную речь, и на тебя никто не обращает внимания, как будто тебя никто не замечает…