Братский круг. По самому краю … - Вячеслав Юшкин

пришла сноха и принесла телеграмму от мужа: „Скоро выезжаю. Жди“. Первого мая я ушла домой, а когда вернулась, застала Ирину там же, в больнице. Третьего мая мы ушли домой вместе и в этот же вечер вернулись в отделение. Ирина была расстроена: её мать получила письмо от первого мужа Ирины, где он писал в адрес своей бывшей жены, чтобы та сгнила или умерла. Но на следующий день или через день, точно не помню, к ней приехал второй муж, и она ушла из больницы. Они собирались ехать к дочери в санаторий».

Рапорт оперуполномоченного уголовного розыска капитана милиции С. Воронова:

'15.05.85 г.,

Трутнев А. Г., 19 5 3 г.р. прописан по ул. Ленина, д. 8, кв. 1, проверен на причастность к убийству Ирины Жовтневой. Сообща ю: 06.05.85 г. Трутнев А. Г. пределы города не покидал.

Причастность Трутнева к убийству не по дтверждается. Оперативно- розыскные мероприятия в отношении ранее судимых по аналогичным преступлениям положительного результата не имели.

И вот так с 1980 года эта история и продолжалась. В разных городах СССР находились трупы женщин и мужчин некоторые стразу найдены были мертвыми, некоторые скончались уже больницах. Ворон столкнулся с этим зверем в 1985 году.

С тех пор и началась эта погоня — зверь пропадал на время и затем вновь появлялись трупы. Вот только понять эти перерывы было невозможно, соединить всю цепочку тоже было нереально. Не было тогда всемирной сети интернет и статистика в каждой области и республике была своя. Ворон к ней доступа не имел и не было в СССР серийных убийц. Про южнорусскую аномалию тогда и не знал никто. И то что в стране порядка двухсот-трехсот одномоментно действующих серийных убийц никому не могло прийти в голову даже в самом дурном сне

Глава 11

За много лет до начала убийств…

«Ой, Серёжка, как красиво!», — Галя стояла у подоконника, переводила взгляд от одного окна к другому и с восхищением рассматривала новые ярко-жёлтые шторы с лопухами коричневых листьев, только что водружённые на карнизы усилиями сестры и брата. Шторы, действительно, придавали комнате вид воздушный и незнакомый. Серёжке вдруг захотелось захлопать в ладоши, подхватить Галю и закружить по комнате. Но попробуй-ка закружи: Галя выше его на целую голову, хотя лёгкая и худенькая. Сейчас она была похожа на какую-то сказочную птицу, с раскинутыми руками и пышным облаком волос. Да и вечерний свет, падающий через окно, удваивал это сходство. Галя стояла в проёме окна, как на экране, а позади неё качались деревья (среди них любимая Серёжкина черемуха, которая по весне была облеплена белыми цветами и пахла так, что кружилась голова), и плыли белые облака. Какой-то поэт сказал, что облако похоже на вату. Серёжка был в корне не согласен с этим. Ему казалось, что облака похожи на белые лебединые крылья или на облетающую черемуху. Впрочем, об этом он тоже, кажется, где-то прочёл.

Стукнула входная дверь, привычно прошелестели шаги, мягкие, знакомые. Кот Васька спрыгнул со стула и, выгибая спину, потянулся в ожидании ласки хозяйки. Серёжка рванулся к двери. Мама вошла, как всегда, нагруженная хозяйственными сумками. Самую большую поставила на стол. Серёжка тут как тут, помогает матери вытащить свёртки. «Ой, мамочка, яблоки! Ура!» «Потом, чертёнок», — журчит голос матери с наигранной строгостью, а в глазах — неподдельная весёлость. Характер матери Серёжка знает наизусть, поэтому яблоки мыть не спешит, лучше заглянуть во вторую сумку: что там ещё. На пороге кухни появляется Галя. «Ой, мам, чуть не забыл, — выпаливает Серёжка, глядя на сестру, — а мы тебе этот, как его… приготовили…» «Сюрприз», — подсказывает Галя. «Во-во», — поддакивает Серёжка, вгрызаясь в хрусткую плоть яблока острыми зубами. По подбородку скатывается капелька сока, падает на белую рубашку. «Ну вот, вымазал! Опять после школы не переоделся», — в голосе матери появляются нотки раздражения, и Серёжка опрометью бежит к своей кровати: там, на спинке, висит домашняя рубашка в весёлую зелёную клетку.

Мать Серёжка не то чтобы боится, скорее, боится за мать. Однажды навещал он мать в больнице (с чем она туда попала, Серёжка не знал) и наткнулся в коридоре на санитаров, выносивших длинное костлявое тело, накрытое белой простынёй. Тогда он впервые испытал чувство страха. Нет, о смерти применительно к маме Серёжа не думал, чаще думал о своей, пытаясь постичь детским сознанием суть смерти и неизбежность. Всё это, как правило, кончалось тем, что Серёжка сначала слегка распускал сопли, а потом сумбурно радовался предстоящей, ого ещё какой длинной жизни. Главное ощущение, которое он вынес из времени жизни без матери — холодно, неуютно, прибежишь из школы, а на столе пусто, и мама не грохочет у печки кастрюлями. Галка — это совсем не то: разве можно сравнить её обед с маминым? У него как-то получалось, что голод и любовь к матери были неразделимы.

Отец — совсем другое. Отец — это когда вдвоём с мотоциклом повозишься, гвозди в сарае позабиваешь (работник растёт, хозяин — любовался отец), двор в порядок приведёшь. Отец — это какая-нибудь работа, спешка, разговоры: а вот года через два — даст бог, живы будем, и на машину скопим — держи, Серёга, хвост пистолетом: тебе водить придётся, я-то стар буду. Верил Серёжка в старость отца, как в собственную молодость: для двенадцатилетнего пацана сорок лет — глубокая старость. Галю, которая была старше на три года, Серёжа оберегал, как младшую, ждал из школы, заискивающе заглядывал в глаза, если Галя сердилась и, что греха таить, шпионил за сестрой, если та дольше обычного задерживалась в школе или с каким-нибудь одноклассником у калитки. На Галю уже заглядывались ровесники и ребята постарше, что Серёжка считал чуть ли не личным оскорблением: это моя сестра, значит, только я имею право на неё. Родители считали такую ревность обычным детским эгоизмом, посмеивались и не придавали этому особого значения.

«Эй, Серый, — послышался из соседней комнаты голос сестры, — иди-ка сюда!». Серёжка бросился на зов. Галя стояла у письменного стола с растерянным лицом, перебирая бумажную стопку: письма, открытки, листочки с переписанными стихами. «Серёжка, ты не брал случайно, — Галя запнулась и покраснела, — здесь фотография была…» «Не, — удивлённо перекосив лицо и вытаращив глаза, промычал Серёжка. — Зачем она мне? Ещё бы я фотки твоих пацанов собирал!» «А, значит, ты знаешь, какая фотография пропала, знаешь⁈» «Да ничего я не знаю, отстань!», — отбивался Серёжка. На пороге появилась мать: «Что за шум, что произошло?». Галя умоляюще скосила глаза на Серёжку: молчи, мол. «Да так,