Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник) - Лариса Склярук

Вся душа ее наполнилась чувствами противоречивыми. Желанием увидеть Валерия вновь и пониманием преступности этого желания. Любовью, нежностью, сомнениями, признанием своей виновности.

Отдавшись своим нелегким мыслям, Бина опустила руку и водила по подстилке из сухой травы, на которой еще недавно лежал Валерий, которая, казалось, еще хранила теплоту его тела. Неожиданно рука наткнулась на что-то твердое и гладкое. Бина извлекла из-под травы овальный предмет. Круглое детское личико, трогательно беззащитное, смотрело на Бину с геммы из молочно-голубого халцедона. Спрятав гемму, Бина поспешила домой.

Тишина вечера кончилась внезапно. Сверкнула молния, загремел гром. Пронесся такой сильный порыв ветра, как будто его долго где-то прятали, но теперь он вырвался из плена и спешит наверстать упущенное, яростно ломая ветви деревьев, бешено крутя в похолодевшем воздухе сухие листья и мусор, наполняя округу глухим шорохом. Дождь начался, как всегда, сразу, словно на небесах перевернули огромное ведро.

Эти же холодные струи били Валерия, бредущего на запад, к морю. Ноябрьская ночь была темна необыкновенно. Он шел, вытянув вперед руки, отталкиваясь от кустов и деревьев, ощущая под пальцами то мокрые жесткие осенние листья, то острые, словно каменные, колючки. С трудом, увязая в размокшем песке, взбирался на холмы, не удержавшись, скатывался с них вместе с потоками воды вниз, в овраги.

И долго лежал в воде, приходя в себя, чувствуя жгучую боль в ранах. Отлежавшись, вставал и вновь шел вперед. От слабости его шатало. Валерий то замерзал и начинал дрожать всем телом, громко стуча зубами, то покрывался жаркой испариной.

Сначала в его сердце еще находили место страхи. Страх потерять направление. Или наткнуться на иудеев. Но постепенно он терял силы и вместе с ними и чувство страха. У него осталась лишь одна цель – идти, и он брел, брел нескончаемо долго, сквозь нескончаемо долгую ночь. Он шел и молился, вновь давая обеты. Неожиданный окрик часового лишил его последних сил. Он сказал:

– Я Валерий Венуст, префект, – и упал лицом вперед, на размокшую влажную почву, ощутив мгновенное острое счастье от прикосновения холодной земли к своей горящей от жара коже и от сознания, что он выполнил то, что должен был, дошел до своих и что теперь он может позволить себе отдохнуть. С этой мыслью Валерий потерял сознание.

Пришел в себя Валерий в операционной легионного госпиталя. Молодой здоровый рыжий архиатр[26], держа в сильной руке небольшую железную лопатку устрашающего вида, исследовал его раны.

– А, очнулся, – без удивления сказал архиатр и добавил с интересом: – Кто это заботился о вас, офицер? Раны вполне чистые.

У Валерия от боли непроизвольно дернулась щека.

– Ну ты, живодер, поосторожней, если раны в порядке, чего в них копаться, – хрипло проговорил он, испытывая, как и все люди, не связанные с медициной, томительно удручающие ощущения при виде хирургических инструментов – всех этих бронзовых изогнутых щипцов, крючков для удаления наконечников стрел, острых скальпелей непонятного назначения, таинственных мазей и эликсиров в керамических сосудах, расставленных по сторонам комнаты.

Медик понимающе хмыкнул и отошел, поручив санитару присыпать раны пеплом морской губки, чтоб не загноились.

В просторной, хорошо протопленной угловой комнате, предназначенной для офицеров, было тихо. Валерий подолгу спал; проснувшись, лежал, наслаждаясь бездельем и покоем. Силы постепенно возвращались к нему, и вместе с ними вернулись мысли и воспоминания.

Воспоминания о прекрасной женщине чуждого народа. Он постоянно ловил себя на мыслях о девушке, он хотел ее вновь увидеть. Это становилось необходимостью. Все яснее осознавал он свою любовь к Бине. Его разумность, не допускающая прежде таких чувств, отчаянно пыталась сопротивляться, надеясь вернуться к прежнему, равнодушно созерцательному, чуть насмешливом у ко всем у отношению.

Но страсть неосторожная, нежданная рушила его внутренний мир. Он не хотел этого чувства. Он попытался уничтожить его, бросившись к женщинам.

Отыскать спутницу, которая скрасила бы тяготы военной службы, красивому офицеру никогда не составляло труда. Выбор был безграничен. От обитательниц многочисленных борделей, располагавшихся вокруг лагеря в поселках – канабах, до свободных аристократок.

Женщины проходили пред Валерием туманной чередой. Разные – светлые, темные, красивые, но однообразно безликие. По утрам просыпаясь в своей палатке, он чувствовал к себе, к своим поступкам лишь тяжелую брезгливость.

И словно показывая бессмысленность его сопротивления, в серой предрассветной дымке, отодвигая в сторону все эти неясные лица ненужных женщин, проступало одно. Чарующе трепетное. Оно смотрело внимательно и умно удлиненными темными глазами. Не осуждая и не обвиняя, а словно раздумывая.

И непривычное чувство всепоглощающей нежности охватывало Валерия. Его изумляло и угнетало то обстоятельство, что он не понял прежде всей глубины своего чувства и, расставаясь с девушкой, не позвал ее с собой, не подумал даже узнать название селения и местности. Где же искать ее? Это делало его все более задумчивым, порой угрюмым.

Он забросил плотские наслаждения и часто одиноко сидел в таверне за бокалом вина. Весь мир его, мир привычный, рациональный и трезвый, рассыпался. Мучительно неотвратимое, могущественное чувство неотступно бушевало в груди.

– О чем ты все время думаешь, префект? – раздался в один из таких тоскливых вечеров голос Луция Альфена.

И, так как Валерий не ответил, а лишь взглянул на говорившего, Луций продолжил, изобразив на лице глубину своих раздумий:

– И как это тебе удалось остаться в живых? Ведь погибли все. Что это, особенная склонность к тебе Фортуны или…

Валерий был мрачен и зол. Он пил вино, и мысли его, подстегнутые желанием, были не здесь, в чадной атмосфере кабака, а в прохладном дурмане землянки. Он не имел желания возвращаться.

В таверне же постепенно смолкли все разговоры. Напряженная тишина разлилась в чадном от масляных светильников воздухе. Что кроется в недобрых словах легионного трибуна? Возможность предательства? Все замерли в ожидании ответа. Светильники отбрасывали зловещие красноватые блики на лица.

Валерий покрутил в руке глиняный кубок с вином, затем не спеша выпил. Поставленный кубок глухо стукнул по деревянной крышке стола. Он встал, смерил взглядом невысокого трибуна, сказал спокойно:

– Чтобы это узнать, надо было тебе, Луций Альфен, остаться с нами, а не удирать без оглядки от иудеев, словно безобидный заяц, заслышавший в ночи рык льва. Я получил удар в грудь, но сохранил спину.