Привет, красавица - Наполитано Энн

Цецилия поцеловала дочь в нежную щечку.

— Я думаю, в тебе играют мощные гормоны, так что пользуйся этим, пока есть возможность.

Вечером, сидя в темноте, Джулия проговорила:

— Я скучаю по тебе, папа. Жаль, ты не видишь меня в образе матери. Ты бы улыбнулся.

В июле, когда Алисе было почти три месяца, семья Уотерс перебралась в квартиру просторнее, состоявшую из большой кухни, двух спален и гостиной, окна которой смотрели на соседний корпус, лишив прежнего вида на небо и тихий двор. Ночью Алиса просыпалась реже, и теперь Джулия спала не в кресле, а в постели, поставив рядом дочкину кроватку. Она осознала, что зря настаивала на переезде еще до родов, ибо все это произошло точно в нужное время, став вехой начала ее новой жизни. Не советуясь с мужем, Джулия решила, что пойдет работать, как только дочери исполнится полгода. Она проинспектировала свой гардероб и мысленно освободила половину его пространства для деловых костюмов, которые вскоре купит. Бродя по комнатам, Джулия думала: «Вот начну зарабатывать, и сюда поставим новый диван, а перед ним постелим мягкий ковер для Алисы, чтоб ей было где ползать».

Уильям целыми днями пропадал в библиотеке и на занятиях в аспирантуре, да еще читал лекции летнему курсу студентов. Отказавшись от каникул, он сокращал время своего обучения, но домой приходил вконец измотанным, с остекленевшим взором. Малышка немного подросла, и сестры Джулии наведывались уже не так часто. Цецилия и Эмелин сняли квартиру в цокольном этаже с выходом в собственный дворик, где гуляла Иззи, а Сильвия арендовала мансарду в небольшом доме рядом с библиотекой. У всех были свои дела, сместившие старшую сестру из центра на периферию их внимания.

Раз в неделю Джулия звонила матери. Междугородный разговор вполне отвечал характеристике дальней связи: в трубке трещали помехи, а позиция Розы, говорившей с балкона многоквартирного дома, откуда просматривалась полоска океана, добавляла свои шумы — свист ветра, автомобильные сигналы и еще что-то, похожее на шорох волн.

— Воздух тут совсем другой, — в очередном сеансе общения сказала Роза. — Мягкий и соленый.

— Алиса почти научилась переворачиваться. Ты получила фотографии, которые я сделала в парке?

— Да, она выглядит здоровой. Я говорила, что мы с соседками готовим ужин по очереди?

Джулия посмотрела на дочку, устроившуюся на ее коленях. Алиса изучала свою ступню, как будто изумляясь: «Ну и чудо! Что за искусная работа!» Джулия улыбнулась и поймала конец фразы в трубке: «…мне надо идти».

— Прости, что ты сказала?

— Нынче я впервые приготовила энчиладу[22]. Вышло совсем неплохо.

Джулия тряхнула головой, пытаясь ухватить нить разговора.

— Мам, ты почувствовала в себе перемены, когда родила меня?

— Ничего себе вопрос! Я едва помню то время. Когда тебе было сколько сейчас Алисе, я уже вынашивала Сильвию, ты забыла? Крутилась как белка в колесе, мне было не до чувств.

Джулия покивала. Видимо, метаморфоза произошла только с ней.

— Давай заканчивать, мам, межгород дорогой.

Повесив трубку, она стала укладывать Алису, всегда готовую поспать. Очутившись в кровати, малышка тотчас закрывала глаза и, чуть улыбаясь, старалась поскорее исполнить поставленную перед ней задачу.

Джулия задернула шторы и тоже улеглась, размышляя, почему ей так не хватает отца. Только он смог бы понять произошедшие с ней перемены. Отец видел ее силы и возможности еще до того, как она сама открыла их в себе. Когда он узнал об ее предстоящем замужестве, на лице его промелькнуло огорчение. Джулия не придала этому значения, уверенная, что ее избранник ему нравится. Но с той поры отец перестал называть ее своей ракетой, и теперь стало ясно, что он рассчитывал на иное, поскольку хотел, чтобы она воспарила к высотам, не удовольствовавшись ролью домовитой жены. «Я справлюсь и с тем и с другим, папа, — проговорила Джулия в тишине, нарушаемой только легким сопением дочки. — Я придумаю, как это сделать».

Сильвия

Февраль 1983 — август 1983

Съехав от Джулии с Уильямом, три месяца Сильвия была неприкаянной. Она соврала сестре, сказав, что нашла себе квартиру. Жить ей было негде. Но она поняла, что после того разговора на скамейке надо искать иное пристанище. Со дня смерти отца она плакала всего два раза — в тот вечер и после чтения рукописи.

Сильвия никак не ожидала, что заговорит о тоске по отцу и звездах, да еще и расплачется, почувствовав отклик собеседника на свою печаль. Казалось, будто щелкнул выключатель и они увидели друг друга в истинном свете. Уильям распознал ее затаенное горе и нашел для него слова. Прежде никто так не чувствовал ее свербящую боль, никто так ее не понимал. Возникло ощущение, что она долго-долго задерживала дыхание и вот наконец вдохнула полной грудью.

Ночью, лежа на кушетке через стенку от сестры и ее мужа, Сильвия поняла, что ей нельзя здесь оставаться. В обществе Уильяма она боялась не совладать с собой. В том не было ни его, ни ее вины, но скорбь по отцу, знакомство с рукописью, усталость и короткий разговор на скамье помешали возвести барьеры и воспринимать зятя исключительно по-родственному. Сильвия помнила, как после слов Уильяма «пошли домой» едва не вцепилась в его рукав, умоляя повременить. Она ощутила себя видимой и хотела такой остаться. Теперь же осознала, что не вправе жаждать новых встреч наедине с мужем сестры.

Покинув прежнее жилище, Сильвия ночевала на диване (а то и на полу) у сослуживиц, раз-другой умостилась в односпальной кровати вместе с Эмелин. Пока заведующая библиотекой Элейн была в отпуске, у Сильвии, ее замещавшей, появилась возможность оставаться на ночь в библиотечной столовой, где мягкая кушетка служила отличной постелью. Утром она приводила себя в порядок в туалете и открывала библиотеку. Неопределенность с местом очередного ночлега вынуждала приходить на занятия в колледже с сумкой, где лежали туалетные принадлежности. В ту весну с озера задувал злобный ветер, заставлявший сражаться за каждый шаг.

Из-за своей беспризорности Сильвия себя чувствовала пугливым зверьком, суетливо мечущимся из стороны в сторону. Всю жизнь она обитала с родными людьми, но прежде не понимала, как важно, просыпаясь по утрам, слышать голоса родителей и сестер. Семья была зеркалом, в котором она узнавала себя. Теперь же, проснувшись на чужом диване, Сильвия не сразу соображала, где она и что с ней происходит, а в голове возникали вопросы сродни тем, что были в рукописи Уильяма: Что я делаю? Зачем? Кто я такая?

Чтобы сохранить ощущение непрерывности жизни и своей реальности, она прибегала к разным хитростям. Проснувшись в чужом доме, первым делом шла в ванную и разглядывала себя в зеркале. Раньше она этого не делала. Собственная внешность ее никогда особо не интересовала, но сейчас она нуждалась в напоминании, что в зеркале отражается приблизительно одна и та же девушка. Смирившись со всегдашним непокорством волос, после сна стоявших дыбом, и отметив зеленые крапины в карих глазах, она говорила себе: «С добрым утром» — и принималась чистить зубы.

Сильвия перечитывала отцовский экземпляр «Листьев травы», в котором многие абзацы были подчеркнуты, а поля испещрены бесчисленными пометками «чудесно!». Прошло много лет с тех пор, как она прочла весь сборник от начала до конца, и теперь ее удивляло, как часто в нем упоминается смерть. В «Песне о себе» Уитмен дал множественные характеристики травы, но всего больше Сильвию впечатлили «прекрасные нестриженные волосы могил». Она вспоминала это определение, навещая могилу отца. Поэт считал, что смерть — это еще не конец, ибо она сплетена с жизнью. Сильвия и ее сестры ходили по земле благодаря человеку, в ней покоившемуся. Эти мысли и строчки поэмы были гораздо значимее болтовни автобусной попутчицы или того обстоятельства, что в кошельке почти всегда пусто.