Против «мессеров» и «сейбров» - Сергей Крамаренко

Перелет прошел без особых приключений. Непривычно было только заходить на посадку над верхушками деревьев, но мне помогало то, что я «уцепился» за самолет Куманичкина и, повторяя все его движения, зашел и произвел посадку.

Эта постоянная осмотрительность, необходимость видеть все вокруг, особенно сзади, так вошла в привычку, что уже много лет спустя я, идя с женой по улицам Москвы, часто слышал:

– Перестань оглядываться. На кого засмотрелся? Кого высматриваешь?

Все мои попытки объяснить, что это кручение головой не один раз спасало мне жизнь, не помогало. В конце концов я стал меньше оглядываться, хотя даже сейчас, многие десятки лет спустя, проходя ночью по пустынным улицам Москвы, стараюсь держать в поле зрения все пространство вокруг, особенно сзади...

Аэродром Морин

Самолет, покачиваясь, бежал по зеленому полю аэродрома Морин. В конце пробега Куманичкин свернул вправо и по сигналам встречавших подрулил к лесной опушке. Я рулил за ним. У деревьев меня уже ждал техник. После обычных вопросов: как прошел полет, как работал мотор и какие есть замечания – он сообщил, что жить мы будем на окраине города, километрах в десяти отсюда.

За разговорами самолет развернули и втащили хвостом под высокие деревья. Спереди на мотор и крылья набросали несколько веток. Издали не разберешь: куст это или самолет, – а сверху вообще ничего не заметно. В этом мы потом не раз убеждались, пролетая над нашим аэродромом: он выглядел как обычный лес с большой поляной в нем.

В это время показалась еще группа наших истребителей, затем еще, и к вечеру весь полк перебазировался на новый аэродром. Каждая эскадрилья занимала одну из сторон аэродрома. Поскольку Куманичкин был штурманом полка, наша пара располагалась возле КП полка. Рядом с нами разместился заместитель командира полка майор Иван Кожедуб со своим ведомым Титаренко – начальником воздушно-стрелковой подготовки. По другую сторону КП стоял самолет командира полка – Павла Федоровича Чупикова.

Вечером мы поехали на отдых. Летчики и штаб полка располагались в имении какого-то сахарозаводчика. В опустевших цехах сахарного завода вездесущие снабженцы ОБАТО[6] нашли чаны со спиртом. Одну канистру принесли и в летную столовую, но начинать пить ее никто не решался, поскольку совсем недавно три солдата ОБАТО отравились метиловым спиртом и двое из них погибли. Куманичкин моментально вышел из положения:

– По традиции на военных советах первым выступает младший. Кто здесь такой? Байда, это ты, так что давай начинай, а мы тебя поддержим.

Мне наливают полстакана этой прозрачной жидкости; в другой стакан я наливаю воду, чтобы запить. Отступать нельзя, тем более под взглядом улыбающегося Кожедуба. Залпом я выпиваю спирт, запиваю водой. Куманичкин говорит:

– Смотри, он живой. Не оставим его одного – погибать, так вместе!

С шутками и со смехом ужин начался.

Сейчас ежедневное употребление водки рассматривается как верная дорога к алкоголизму. Но в годы войны фронтовые сто грамм играли спасительную роль, они снимали нервное напряжение, гасили стрессы. Как правило, весь день, особенно летом, летчики ели мало. Утром чашка чая или кофе, все остальное обычно оставалось нетронутым. Обед ожидала та же участь. Лишь вечером, после захода солнца, на ужине мы подводили итоги дня: подсчитывали, сколько сбили немцев, иногда, очень редко, недосчитывались одного-двух товарищей. И без этих грамм пища не лезла в горло. Но даже и это иногда не помогало. После каждого фронтового лета, с его яростными воздушными боями, летчики теряли до 10 килограмм и ходили черные и злые. Особо тяжелыми были 43-й и 44-й годы, а для нас и весна 45-го года.

Следующий день начался обычно. Пара за парой уходили на задание. Как правило, чуть ли не каждый полет сопровождался воздушным боем. Вот пришла и наша очередь. Взлетаем парой, отходим в сторону от аэродрома и переходим в набор высоты. Затем с разгоном скорости направляемся к линии фронта.

Годы войны не прошли даром. Теперь к месту предполагаемой встречи с противником мы подходим на максимальной скорости и при встрече с немецкими самолетами сразу имеем преимущество и получаем возможность внезапно его атаковать и сбить.

Впереди длинная голубая линия: это река Одер, за ней перед линией фронта – наш плацдарм. Он небольшой – километров 10 на 20. Немцы постоянно пытаются бомбить его, поэтому там постоянно идут воздушные бои.

Пролетев реку, мы проходим над плацдармом и вдруг видим группу самолетов – это звено «мессершмиттов». Атака с ходу не удается. Нас заметили, они разворачиваются на нас, и мы проскакиваем почти на встречных курсах. Мы резко разворачиваемся вслед, но немцы делают то же самое. По почерку видно, что летчики опытные! Куманичкин переходит в набор высоты на вираже, и немцы делают то же самое. В небе кружатся шесть самолетов: мы парой и четверо немцев. Кто залезет выше, тот и победит. Я с тревогой смотрю на температуру головок цилиндров. Стрелка уже на красной черте. Скорость в наборе высоты небольшая, обдув головок цилиндров плохой, и они накаляются. Счетчик бензинометра тоже на красной черте. Высота около шести-семи тысяч. Наше положение критическое.

В этот момент показывается четверка «яков» и вцепляется в хвост «мессерам». Немцы не выдерживают: «яки» гораздо более маневренны, чем «мессершмитты». Поэтому последние немедленно переходят в пикирование. И «яки», и мы устремляемся за ними. Но «яки» более легкие, пикируют хуже, поэтому они отстают. Мы же стремительно несемся к земле и постепенно сближаемся с последним немецким самолетом. Земля уже близко, и «мессершмитты» начинают выходить из пикирования. Здесь Куманичкин настигает последнего и открывает огонь. Немецкий летчик пытается спастись, отворачивает в сторону, но очередь проходит через его самолет, на нем видны взрывы, и он клюет носом и врезается в землю. Я стреляю по второму, но земля стремительно приближается. Мы с Куманичкиным едва успеваем выйти над самой землей из пикирования и на бреющем полете на последних каплях горючего пересекаем Одер, с ходу выпускаем шасси и идем на посадку. Заруливаем мы уже с почти пустыми баками.

В один из следующих дней мы встретились с «фокке-вульфами» еще раз: на этот раз их было два. Облачность была невысокой, и встреча произошла так же внезапно. Бой сразу же перешел на вертикаль, то есть на развороты с набором высоты, – но облака не давали возможности набирать высоту, поэтому после выхода вверх, под облака, снова приходилось снижаться. Получалось что-то вроде боевых разворотов с последующим снижением, или «косых петель», как их называют теперь. Но на разворотах «фокке-вульфы», как более маневренные, стали понемногу заходить нам в хвост. Естественно, я, как последний в паре, оказался в наихудшем положении. «Фокке-вульфы» остались сзади и постепенно сокращали дистанцию, выходя в положение, позволяющее открывать огонь. Положение было пиковое: бросить Куманичкина и уйти в сторону я не мог, оставаться же и ждать, когда тебя собьют, тоже не совсем приятно. Но Куманичкин видел обстановку не хуже меня. Выйдя вверх, он не пошел снова вниз, а, вскочив в облака, дал команду: «Разворот вправо». Вскочив за ним в облако, я перекладываю самолет в другой крен и, развернувшись почти на 90°, перевожу самолет на снижение. Выйдя из облака, я вижу уходящие влево «фокке-вульфы», а справа-ниже замечаю Куманичкина. Мы благополучно уходим. Потом Куманичкин шутил: