Ремарк и оригами - Андрей Бондаренко

Потом они заночевали под Львиной скалой (её вершина была слегка «гривастой»), возле крошечного родника с хрустальной холодной водой, поочерёдно дежуря — по два с половиной часа — у походного костерка, разожжённого из сухих веток кустарника и досок полуразвалившегося барака неизвестного предназначения, выстроенного здесь ещё в незапамятные времена, по слухам — в далёком девятнадцатом веке, то ли золотоискателями, то ли миссионерами.

Роберт очень любил (буквально-таки обожал), эти «пустынные» ночёвки. Полная и вечная тишина, нарушаемая — изредка-изредка — лишь тихим и вкрадчивым шорохом песков, медленно перетекающих на восток. Безумно-яркие и загадочные звёзды над головой, подмигивающие так мудро и, безусловно, по-доброму. Оранжевые, малиновые и тёмно-аметистовые угли костра — словно чьи-то тлеющие мечты и воспоминания. Лёгкий и невесомый ветерок, приносящий неведомые и чуть горьковатые ароматы. Сигарета, выкуренная между скупыми глотками, сделанными из стандартной армейской фляги, заполненной крепким ямайским ромом. Всякие и разные мысли — спокойные и размеренные — бесконечной чередой бродящие в голове…. Что ещё надо — для ощущения полного покоя и безоблачного счастья? Много чего, если по-честному. Но не стоит, друзья мои, излишне увлекаться философией — наукой неверной, насмешливой и призрачной. Ну, её — в баню турецкую…

Пришёл рассвет — ветреный, нервный и рваный. Из-за восточной стороны горизонта плавно взошло янтарно-оранжевое солнце. Взошло и — почти сразу же после этого — невежливо спряталось в скучно-сизых низких облаках. С юго-востока задул устойчивый ветерок, забрасывая дотлевавшие угли костра и людские лица пригоршнями колючего песка.

Они, невкусно и наспех позавтракав, тронулись дальше — по намеченному маршруту.

Вскоре из-за покатых рыже-бежевых и красно-рыжих барханов, подступавших к Чёрному ущелью с севера, долетели едва слышимые отголоски бойких автоматных очередей.

— Надо срочно сообщить на базу, — предложил — на корявом и ломанном английском языке — молодой бербер.

— Обязательно следует сообщить, — поддержал его француз Матисс. — Строгие служебные инструкции предписывают.

— Не будем, пожалуй, торопиться, — подумав, решил Роберт, являвшийся на тот момент старшим по дозору. — Налетят вертолёты, начнётся бестолковая суета со стрельбой. Это может спровоцировать неизвестного противника на необдуманные резкие действия и тому подобные глупости…. Значит так. Для начала, пройдёмся по северным барханам, осмотримся, проясним ситуацию, принюхаемся…. Что ещё за возражения, бойцы? Кто из нас является полновластным командиром? А? Отставить разговоры! За мной, бродяги неприкаянные!

Примерно через сорок пять минут они приблизились к вершине дальнего красно-рыжего холма, поросшего редким колючим кустарником.

— Тихо, ребята, — тревожно поднял вверх правую руку Аль-Салони. — Слышите?

Из узкой лощины, плавно огибавшей холм с северо-востока, доносился неразборчивый говорок на наречии западных племён.

— Жано, дуй в обход, к восточному выходу из лощины, — шёпотом велел Роберт. — Если что — стреляй на поражение. А ты, мистер бербер, отходи в другую сторону, на вершину соседнего холмика. Настраивай рацию на нужную волну и связывайся с базой. Пусть минут через десять-двенадцать поднимают в воздух штурмовые группы.

— А ты?

— Подползу и осмотрюсь на местности. Выполнять…

На дне лощины, беззаботно покуривая и негромко переговариваясь между собой, на пухлых рюкзаках сидело трое — в пятнистом камуфляже, но со светло-бежевыми чалмами на головах. В одной стороне от приметной троицы на грязно-сером песке лежал мёртвый «ооновец» — чернокожий, полчерепа снесло бедняге меткой автоматной очередью. В другой стороне — второй, связанный по рукам и ногам, но живой и светлокожий.

«Ничего хитрого», — мысленно усмехнулся Роберт. — «За пленённого «белого» бойца можно получить неплохие премиальные — из рук щедрого полковника Каддафи…».

Естественно, что он — без всяких проблем — «положил» троих ливийцев, а пленённого ими европейца освободил.

Им оказался русский капитан Алексей Тихонов (армейское прозвище — «Тихон»), из специального корпуса ООН.

— Спасибо тебе, братец, — активно тряся руку Роберта, истово благодарил спасённый капитан. — Теперь я твой вечный должник. Встретимся ещё. Обязательно — встретимся…

И они, действительно, встретились.

Дело было так.

В эфире прошла информация, что пропал «ооновский» вертолёт. Выполнял плановый облёт территории, а потом пилот сообщил по рации, мол: — «Произошло сильное задымление двигателя, иду на экстренную посадку…».

Сообщил и пропал. А через полтора часа после этого началась сезонная песчаная буря. Причём, такая сильная, что головы — практически — было не поднять.

Только через четверо суток, когда буря стихла, начались активные поиски пропавшего вертолёта, к которым, естественно, присоединились и «легионеры». Как же иначе? Солдат солдату, как известно, друг, товарищ и брат…

Так получилось, что именно джип, в котором находился Роберт, первым подъехал к найденному вертолёту, наполовину занесённому песком.

Подъехали, откопали, открыли дверку и обнаружили внутри восемь мёртвых бойцов, включая двух пилотов, погибших от жажды и жары. А также живого и даже бодрого капитана Тихонова.

— Почему только я выжил? — лихорадочно блестя полубезумными глазами, бормотал Тихон. — Наверное, потому, что только я — из всей штурмовой команды — являлся, то есть, являюсь русским. Национальная особенность такая — выживать всегда, везде и в любых раскладах. Даже в пиковых и на сто процентов безнадёжных…. Спасибо тебе, капрал Моргенштерн. Спас меня во второй раз. Уберёг от верной смерти…. А Бог, как известно, он троицу любит. Если снова попаду в беду, то буду обязательно ждать твоего появления — как манны небесной…

А ещё стихотворение, написанное Робертом, осталось с тех славных и немного горьких Времён:

Бархаты ливийского песка.Дальняя и трудная дорога.Надо бы — передохнуть немного.А на сердце — полная тоска…

Караван бредёт — на грани сил.И воды почти что не осталось.Господи, но сделай одну малость!Сделай так, чтоб дождик моросил…

Путь сплетён из мерзости и лжи.Зной царит. Когда наступит — завтра?И по курсы выткались внезапноДобрые цветные миражи…

Ты идёшь поутру за водой.Гордая и стройная такая.И глядишь вокруг, не понимая,Почему сейчас я не с тобой…

Караван бредёт — на грани сил.И верблюды пеною плюются.Как бы завтра утром — нам проснуться?Господи, возьми нас на буксир…

Миражи, конечно же, пропали.Не видал их больше никогда.На верблюдах люди — как из стали.Бархаты ливийского песка…

На верблюдах люди — как из стали.Бархаты ливийского песка…

Роберт, отгоняя навязчивые воспоминания, старательно помотал головой и повторил:

— Пришелец из Прошлого, — вздохнув, уточнил: — Из армейского…. Ладно, девчонки, с этим неожиданным моментом я уже потом разберусь. В отдельном, что называется, порядке. А сейчас пошли к главврачу. Поговорим о бедной рыженькой Джуди…

Глава десятая

Доктор, арбалет и Джуди

— Секундочку, — не отрывая взгляда от мужчины за «дырчатым» стеклом, попросила Танго. — А какие будут последние наставления и пожелания, господин начальник? В каком ключе будем проводить предстоящий разговор? Можно ли слегка импровизировать?

— Импровизируй, сколько хочешь, — разрешил Роберт. — Иногда это бывает очень полезным.

— И даже можно…м-м-м, играть первую скрипку?

— Играй на здоровье, скрипачка. Не жалко. Всё, шагаем…

Они подошли к высокой белой двери, и та плавно и совершенно бесшумно приоткрылась им навстречу, мол: — «Заходите, гости дорогие! Будьте как дома! Здесь вас уважают, почитают и ждут. И помощь — практически любую — непременно окажут. В разумных пределах, естественно…. Могут ли отказать? Если и да, то только очень вежливо и тактично, без видимой грубости…».

Вошли, конечно же.

Куда — вошли?

«С одной стороны, это — просторный кабинет учёного: много высоких стеллажей с толстенными разномастными книгами, папками-скоросшивателями и солидными томами научных монографий», — подумал Роберт. — «А, с другой? С другой же стороны, гостиная богатенького аристократа, например, ужасно благородного графа в семнадцатом-восемнадцатом колене, обожающего путешествовать по всему белу Свету. Письменный, явно антикварный стол морёного дуба с многочисленными письменными принадлежностями, пресс-папье, чернильницами и массивным серебряным колокольчиком на специальной подставке. Не менее антикварные стулья с резными спинками и гнутыми изящными ножками. Диваны и кресла благородной тёмно-бордовой кожи. На стенах помещения развешаны старинные картины в вычурных позолоченных рамах: портреты мужчин и женщин — разных возрастов — в дворянских кружевных одеждах, всякие Святые седобородые старцы в рваных балахонах и тоненькие Мадонны с пухлощёкими младенцами на руках, батальные сцены, разнообразные натюрморты и милые пасторальные пейзажи. Да и прочих экзотических мелочей хватает: чучел различных животных и птиц, засушенных пёстрых бабочек под стеклом, нарядных шкатулок, нефритовых слоников, мраморных фигурок обнажённых стройных девушек, ну и так далее…. И запахи-ароматы тут соответствующие: лёгкий цветочный, ярко выраженная нотка кофейной ванили, да и хороший трубочный табак здесь курили совсем недавно. Именно так, скорее всего, они и пахнут — далёкие-далёкие страны, в которых ты ещё не побывал…. Хозяин этого приметного помещения? Сидит, как и положено, в широком кожаном кресле, установленном в дальнем торце письменного стола: костистый пожилой тип с длинной худой шеей и смешным хохолком волос на макушке. Глаза круглые, янтарно-жёлтые с чёрными зрачками, немного водянистые и откровенно-спесивые…. Слегка похож на самовлюблённого и нагловатого петушка из деревенского курятника. Уточняю, на шестидесятилетнего петушка, активно побитого молью…».