Господин следователь. Книга 4 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Фрол, ты молодец, что нужную информацию отыскал, — похвалил я фельдфебеля. — А тебя зачем посылали, помнишь?

— Зачем посылали? — нахмурился Егорушкин, пытаясь вспомнить задание. Вспомнив, радостно закивал: — Так точно. У писаря чулан есть, только холодный, в сенях. У остальных мужиков тоже.

Я только вздохнул. Ну где же теплые чуланы найти, если их нет? Не городские квартиры с центральным отоплением. У Тузова нашелся, так и то хорошо. А если нашей «оперативно-следственной» группе съехать из волостного правления, устроиться на квартиры к крестьянам, а сюда помещать арестантов — тоже не вариант. Нельзя фигурантов по одному делу вместе сажать. Ладно, поглядим. Если в теплой одежде, то можно и в холодный чулан посадить. Правда, надолго запирать нельзя. Придется главных подозреваемых сразу в Череповец везти, в камеру помещать. Там, по крайней мере, тепло. А самый главный подозреваемый у нас жена покойного Ларионова, у которой, как выяснилось, имелся мотив для убийства. Но это проверять нужно. Что ж, сейчас и проверим.

За подозреваемой отрядили старшего городового Смирнова. Неожиданно, вместе с ним решил пойти сам Абрютин.

— Надоело в четырех стенах сидеть, — сообщил исправник. — Заодно и на мужиков гляну.

Вот ведь, неугомонный. А мне, отчего-то, гулять по деревне не хотелось. Но на место, где совершено преступление, все равно придется идти. Но пока в лом. Впрочем, если глава полиции собрался отправиться за старушкой, надо его задействовать.

— Василий Яковлевич, не окажите ли мне услугу? — с деланно небрежным видом поинтересовался я. — Оч-чень буду признателен!

— А что такое? — слегка насторожился исправник.

— Вы, наверняка умеете схемы чертить?

— Учили когда-то, — пожал плечами господин исправник. — У нас ведь и топографическое дело изучалось, и картография. Положено офицерам уметь кроки́ составлять.

Значит, примерный чертеж местности правильно называть кроки́, с ударением на последний слог, а я всю жизнь считал, что крóки. Теперь буду знать.

— А не будет ли так любезен господин полковник составить для моего уголовного дела план лестницы, с которой навернулся наш… э-э усопший? — попросил я исправника, специально переводя его чин в армейское звание. — У меня хоть с рисунками, а хоть с чертежами не очень… Вот здесь нужна рука профессионала.

Врал, разумеется. Схему места происшествия я бы нарисовал — не экзамен в академию художеств сдаю, это рабочая схема, другое дело, что отставной офицер выполнит эту работу гораздо качественнее, чем гуманитарий. А главное — красивше. Наглядность — наше все! А припахать ближнего своего, считающегося другом — святое дело.

— Так я могу не схему, а настоящий чертеж сделать, — хмыкнул исправник. Деловито уточнил: — Вам точные размеры нужны или просто, на глазок прикинуть?

— Хватит и на глазок, — замахал я руками. — Чай, не машину строить станем. Мне надо, чтобы суд и присяжные поняли — откуда Ларионов падал и далеко ли летел.

— Так не вопрос, — хмыкнул исправник. — Чего не сделать ради уголовного дела да для хорошего человека? Там более, что почти все сени и лестницы похожи. Схожу, прикину, потом начертаю. Мне все равно делать нечего.

— Вот и отлично, — обрадовался я. Оказывается, я еще и доброе дело сделал — господину исправнику занятие для души нашел.

Потом, для очистки совести, нужно будет сходить в дом Ларионова, лично выяснить — откуда и куда падал человек, отметить эти места на схеме. А еще бы неплохо орудие убийства поискать, хотя, вроде бы, это уже и поздно. Если бы я отправился на труп сразу, тогда учинил бы обыск, а теперь? Стукнуть в нос Паисия можно было чем угодно — утюгом, камнем, каким-нибудь сельскохозяйственным инструментом. Орудие преступления за десять минувших дней можно было и выкинуть, и не один раз помыть.

Но что я теряю, если попробую?

Я ждал, что ко мне приведут этакую «боярыню Морозову». Не ту, из реальной истории — молодую красавицу, а с картины Сурикова — пожилую и властную фанатичку, благословляющую народ двумя перстами, а тут… Разве что черный наряд похож.

— Вот, ваше благородие, доставил, — доложил городовой Смирнов, пропуская вперед маленькую ссохшуюся старушку. — Дарья Ларионова, жена, вдова то есть, покойного Паисия.

Кивнув Смирнову, указал подследственной на табурет.

— Садитесь, гражданочка, — сказал я, тут же прикусывая язык. Откуда это у меня вырвалось? Не иначе, из какого-нибудь советского фильма про милицию. Чтобы затушевать впечатление, поспешно повторил: — Садитесь.

Кажется, никто не заметил странного слова. Ни коллеги, ни подозреваемая.

А Ларионова, прежде чем сесть, посмотрела поверх моей головы и осенила себя двуперстным крестным знамением. Куда это она смотрит? Я даже голову повернул, пытаясь понять — что же там в углу? Но там, кроме старой паутины, ничего нет. Но старушка отчего-то не торопилась садиться.

— Мне вас долго ждать? — слегка повысил я голос, придавая ему начальственный оттенок.

Ларионова продолжала стоять и креститься на пустой угол. Верно, раскольнице было плевать на недовольство начальника. А потом до меня дошло — так ведь она молится. Беззвучно, даже не шевеля губами. Придется подождать. Но все-таки дождался.

Усевшись на табурет, старуха посмотрела на меня пронизывающим взглядом. Хм… А ведь пожалуй, что-то в ней есть от боярыни Морозовой. Именно взгляд. Кажется, имел в прошлой жизни некоторый опыт «гляделок» — и с наглыми ученицами, а особенно с их мамашами — еще более наглыми, но даже мне стало не по себе. А ведь придется сыграть. Пристально посмотрев в глаза женщины, улыбнулся. Дальше у нас состоялся поединок взглядов. Скажу откровенно — я бы его наверняка проиграл, уж очень пристальным и тяжелым оказался взгляд женщины, поэтому пришлось применить запрещенный прием — взять со стола, а потом, словно бы случайно, уронить ручку.

Звук был глухой, почти неслышным, но Дарья чуточку вздрогнула, моргнула. Будем считать, что ноль-ноль. Но лучше приступить к допросу. Представившись, я принялся спрашивать.

— Итак, прошу назвать себя — фамилия, имя.

— Дария дочь Осипова.

— По мужу Ларионова?

— Азм есмь, — перекрестилась женщина.

Дарья Осиповна четко ответила, что полных лет ей пятьдесят один, крестьянка деревни Замошье, а вот на вопрос о вероисповедании заявила, что не раскольница, а древлеправославной веры и иной веры не знает. Что ж, запишу, как ей угодно.

— Дарья Осиповна, что вы можете рассказать о смерти вашего мужа? — задал я первый вопрос по сути дела.

— А что говорить-то? Пошел Паисий ночью по малой нужде, споткнулся, упал с лесенки, да и убился. Мы это уже господину уряднику сказывали, чего зря прошлое ворошить? И тело из земли доставать грех великий!

— А врать, что муж погиб в результате несчастного случая — разве не грех? — усмехнулся я, посмотрев раскольнице прямо в глаза. — Супруг ваш законный не сам по себе упал, а из-за того, что его кто-то в нос ударил.

На сей раз женщина сама отвела взгляд. Однако, признаваться не спешила.

— Нос мой супруг сломал, когда падал.

— Нет, уважаемая Дарья Осиповна, нос он не сам сломал, а ему сломали. Доктор наш — человек очень ученый определил, что его вначале ударили чем-то тяжелым, а уж потом он упал. Не хотите сказать, чем вы его ударили?

— Про ученых людей я слыхом не слышала, а мое слово такое — супруг сам упал, оттого и убился.

Крепкий орешек бабулька. Ушла в полную несознанку. И как мне к ней ключик отыскать? То есть, подобрать.

— Вы, Дарья Осиповна, по святым-то местам отчего собираетесь пойти? Грех замолить?

— Потому, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. И я грешна, и хочу на старости лет грехи свои отмолить. И грехи супруга моего покойного, и деток.

Не просто крепкий орешек, а железный. Железобетонный! Ничто-то ее не берет. А если зайти с другого конца?