Орнитоптера Ротшильда - Николай Никонов

«По авторитетному свидетельству Уоллеса, лично собравшего на островах Малайского архипелага 111700 насекомых, «не многие страны в мире могут похвалиться более богатой и многообразной фауной насекомых, чем Индо-Малайские острова». Особенно эффектны мотыльки семейства Papillinidae (парусники). Упомянем великолепную, бархатисто-черную с зеленым, Ornithoptera brookiana и колоссальных Papillo memnon, наконец, Papillo paris с золотым и зеленым рисунком крыльев».

«Из насекомых Неогеи (Южной Америки) бабочки достигают невиданной нигде, даже на Малайском архипелаге, роскоши и изобилия. Космополитический (а значит, всемирно распространенный, только и всего, но И. И. Пузанову, я узнал позднее, досталось в сталинские времена за этот «космополитизм», и едва не прогнали из Одесского университета, где этот чудесный человек преподавал Зоогеографию — авт.) род РарШо представлен более чем 145 роскошно окрашенными видами; однако особенностью южноамериканской энтомофауны является семейство Heliconidae (Геликониды) и особенно — великолепные Morphidae (морфо), сверкающие металлически блестящими, голубыми и фиолетовыми, или же шелковистыми палевыми оттенками своих крыльев».

«Разнообразие видов бабочек в Южной Америке столь велико, что, по данным Уоллеса, в ближайших окрестностях одного лишь города Пара можно собрать до 700 видов дневных бабочек, в то время как во всей Англии их не более 64 видов».

Целебесский[30] Андроклес

«Целебес настолько своеобразен, что его приходится выделить в особую подобласть».

— На Целебесе, — сказал мне Рассел, когда во время гулянья по окрестностям его поместья мы присели отдохнуть на скамью из расколотых вдоль, обструганных бревен, — на Целебесе, удивительном острове, — удивительная и фауна. А бабочки, Генри, особенно. Знаешь, дружище, пока я находился там, мне все время казалось, что я на обломке исчезнувшего горного массива или даже потонувшего гористого континента. Какие там горы! Ущелья! Скалы! Водопады! Такие быстрые горные реки! И фауна не схожая ни с чисто малайской, как на Яве, Суматре, ни с австралийской. Есть, конечно, и то, и другое. Но главное — столько самостоятельных видов, столько эндемиков, принадлежащих лишь этому острову! Меня не оставляло чувство, что я на горном хребте — и вспомни странную пятипалую конфигурацию острова. Так могли сформироваться лишь цепи и отроги горного массива, долины которого под водой! И вот, я думаю, Генри, от Целебеса на восток и северо-восток простиралась когда-то огромная страна, нечто вроде азиатских Кордильеров, от которых остались Филиппины, Япония, Курилы и так до Камчатки…? Вот как интересно было бы тщательно изучить и сравнить фауны и флоры Целебеса, Филиппин и Японии? Если б они оказались сходными, а особенно флора, ведь она древнее фауны и более статична, более сохранилась, моя теория была бы доказанной! А это означало бы, что Азия некогда была гораздо большей! И прочнее соединялась с Америкой!

— Альфред, — сказал я с восторгом. — Ты выдвигаешь всегда такие диковинные гипотезы, что самое удивительное, — они кажутся реальными! Ты истинный ученый, и твоя теория эволюции, на мой взгляд, ничем не уступает теории Чарльза!

— Ну, нет, — тотчас возразил Рассел. — Дарвин — это мыслитель куда более высокого порядка. Я лишь присоединяюсь, и охотно присоединяюсь к нему, признавая его приоритет. Я не хочу никакой борьбы за приоритет. Зачем? Он мыслитель, а я всего лишь простой натуралист. Он яснее увидел, лучше понял, точнее объяснил теорию изменчивости видов независимо от меня. Ах, Генри! Ученым должно руководить только чувство истинности, но не чувство зависти!

Лицо моего друга, спокойное и величественное, — к старости он стал просто образцом великого ученого даже в своем облике: седая борода, очки, крепкая фигура и по-прежнему безмятежный взгляд фанатика, знающего накрепко свои незыблемые истины, — было спокойно и добродушно. Сколько я помню Рассела, он никогда не был подвержен действию гнева, сильной печали, зависти, злобы и отчаяния, — он всегда был ровен, собран, добродушен и никогда не жаловался на свои неудачи, а их у него (я-то знал!) было предостаточно.

— На Целебесе, — продолжал он спокойно, — даже бабочки какой-то особой формы и размеров, не похожие часто на представителей близких родов. На Целебесе водится макак, очень похожий на африканских павианов! Там есть дикая свинья — бабирусса, и она тоже отчасти напоминает африканских свиней-бородавочников. В лесах живет бычок-аноа, столь примитивный, что его можно принять за вымерших третичных млекопитающих. Подобные виды не встречаются нигде. Вблизи Целебеса, на Комодо и других мелких островках живут гигантские вараны величиной с крокодилов.

— А бабочки Целебеса, — продолжал Альфред, — восхитительны. Здесь встречается, например, великолепнейший вид парусника — Папилио блюмей! Громадный, зелено-коричнево-синий, переливающийся, как муаровая лента! Он восхитителен, а величиной далеко превосходит своих отдаленных родичей из Индии. Кстати, вот еще необъяснимая загадка, ты знаешь, что все виды животных на островах мельчают, но бабочки с Целебеса исключение из этого правила. Жемчужиной же бабочек Целебеса, конечно, является не Папилио блюмей, а Папилио андроклес[31] — громадная желтовато-белая бабочка эта с особой полосатостью по верхним крыльям, конечно, тебе известна, и ты знаешь, что самое удивительное — длиннейшие ее «хвосты» на задних крыльях! Не бабочка, а какой-то китайский дракончик. И я, разумеется, знал о существовании Андроклеса, когда приехал на Целебес. Одной из главных моих целей было собрать наиболее полную коллекцию бабочек острова. Их ценят все любители, и я просто горел от нетерпения заполучить этого хвостоносца как одно из главных чудес Целебеса. Ты и представить себе не можешь, Генри, как я намучился, пока его обнаружил! На побережье нигде эта бабочка не встречалась, и ее даже никто не знал. Я показывал малайцам цветные изображения, и все отрицательно качали головами. Такой бабочки нет! Я жил тогда в доме у одного голландца, скорее он был, наверное, немцем, — Мессмана на ферме, куда он любезно меня пригласил. Мессман имел большую плантацию кофе, фруктовый сад и молочное стадо из двадцати коров. Он вел безбедную жизнь, но был очень строгим хозяином и, видимо, умел считать каждый пенс. Во всяком случае, Генри, мы как-то заговорили о доходности его хозяйства, и Месснер сказал мне, что любое дело приносит доход, если его вести с умом и расчетом. Он привел даже нашу пословицу: «Позаботьтесь о пенсах, и фунты сами о себе позаботятся». Однако, друг мой, ты еще подумаешь, что я старый скареда, и давай-ка пойдем к ленчу, я проголодался изрядно и ты, наверное, тоже.

— А как же чудесный Андроклес? — спросил, я, поднимаясь со скамьи.

— Андроклес? — переспросил Рассел. — Ах, да… Я ведь, Генри, не смог его добыть, тогда начинался уже дождевой сезон. Насекомых во время дождей ловить очень трудно. Они прячутся. В Малайзии дожди донимали меня начиная с ноября. Весь ноябрь, декабрь, январь и февраль льет, как во время потопа. Погожие дни редки, реки выходят из берегов, и, похоже, радуется одна растительность, вбирающая влагу. В свою первую поездку на Целебес я, что называется, занимался разведкой. Делая длинные походы вдоль побережья, охотился на птиц, собирал насекомых и просто привыкал. На Целебесе в это время, я был там с сентября, дуют сильные ветры и ловить бабочек в ветер тоже весьма проблематично. Приходилось искать укромные места, опушки, лесные дороги. Здесь было много бабочек из семейства данаид, а также пьерид (белянки), которые на Целебесе и Новой Гвинее очень разнообразны и окрашены часто вовсе не в белый или желтый, а во все цвета спектра. Есть замечательно полосатые, красные, желтозеленые и даже черные! белянки, хотя самые красивые из пьерид, по-моему, все-таки живут в Перу и Бразилии. Из моих первых прекрасных находок на Целебесе была поимка нескольких орнитоптер, совершенно изумительной величины и окраски. Вначале, Генри, я чуть не скакал от восторга, добыв первую из них. Крылья ее были блестящие бронзово-черные, а нижние — с яркими черными пятнами по зеленому и желтому. Я думал, что открыл новый вид, но впоследствии это оказалась разновидность Орнитоптеры ремус[32], правда, очень редкостная.

Эта великолепная добыча чуть не пропала, — продолжал. Альфред. — Дома, еще вдосталь налюбовавшись на красавицу орнитоптеру, я расправил ее и, поместив сохнуть в отдельный застекленный ящик, повесил на бамбуковое дерево. Я боялся, как бы драгоценную бабочку не испортили муравьи. Затем я занялся набивкой чучел и тушек птиц, но что-то все время тревожило меня. В конце концов я встал и пошел посмотреть ящик с орнитоптерой. И, бог мой, что я там увидел — по шнуру уже лезли в ящик мелкие красные муравьи, те самые, Генри, что жгутся, как спичкой, несмотря на свой малый размер. Сняв коробку, я убедился, что муравьи уже там, и с проклятиями принялся вылавливать этих тварей, иначе бы они в момент испортили всю бабочку. Я долго не мог опомниться и не знал, куда поместить находку. Наконец, мне пришла блестящая идея, и я пользовался ею всегда, когда хотел сохранить в целости особо редкие экземпляры от муравьев и термитов. Я попросил у своего хозяина блюдо, налил воды, поставил в него чашку, а на чашку ящик с бабочкой и другие мои сборы в коробках. Так, Генри, я спас мою орнитоптеру. Я дожил до начала декабря на ферме, Но дождь, начавшийся в ноябре, все лил, и кругом все превратилось в огромное болото: рисовые чеки, дороги, поля, на целые мили вода и дождь. Мне даже казалось иногда, что так вот и начинался мировой потоп! Одни водоплавающие птицы да буйволы, которые в Азии, по-моему, заменяют бегемотов и так любят лежать в воде, выставив только свою могучую рогатую голову, да еще лягушки были счастливы. Лягушки эти теперь устраивали перед моим жильем такие концерты с вечера до утра, что я маялся бессонницей и все вспоминал ту местность на Амазонке, где мы с тобой жили в наше первое путешествие. Лягушки на Целебесе, Генри, ей-богу, особые, они способны создавать даже весьма музыкальные звуки, ни на Борнео, ни на Суматре я не слыхал таких певцов. В общем, в декабре я покинул гостеприимного господина Мессмана и отправился на острова Ару. О том, что я там делал и какую великолепную орнитоптеру добыл, я уже тебе рассказывал, — заключил Альфред, ибо мы подошли к каменной ограде его виллы, и любимая колли уже мчалась к нам встречать хозяина.