Потерянные души - Поппи Брайт

Белые руки чуть дрогнули на руле.

- Ты уже был спасен?

- Твою мать, - буркнул Никто себе под нос.

- Что?

Никто посмотрел в окно - на пейзаж, бледнеющий в серых сумерках. В нем вдруг взыграл дух противоречия, и он ответил чисто из вредности:

- Да. Однажды мня спасли. На вечеринке. Я был почти трезвым, и один мой приятель налил мне ещё стаканчик.

Бледный водитель оторвал от руля одну руку, и Никто невольно отшатнулся - он подумал, что его сейчас ударят. Но водитель лишь запустил руку в кармашек за передним пассажирским сиденьем и достал какую-то красную брошюрку. "Спасенные кровью Агнца" - было написано на обложке.

Водитель бросил брошюрку Никто на колени и ткнул длинным белым пальцем ему в бедро - как раз там, где на джинсах была дырка.

- Прочитай, - сказал он.

- Да, я обязательно прочитаю. - Никто собрался было убрать брошюрку в рюкзак.

- Сейчас прочитай. - Голос был словно лед. Никто представилось замороженное молоко, разбитый вдребезги хрусталь. - Вслух. Произноси слова четко и с расстановкой.

- А не пошел бы ты, дяденька, на фиг. - Никто взялся за ручку дверцы. - Остановите машину, я выйду.

- Я сразу понял, что ты грешник. Как только ты сел в машину. Господь наделил меня даром распознавать закоренелых грешников, и мой святой долг наставлять их на путь истинный, спасать заблудшие души. Таков мой крест. Да, мой крест. - Теперь голос водителя звучал чуть ли не испуганно. - И ты будешь читать. Мой святой долг - заставить тебя читать.

Стрелка спидометра дрогнула и поползла вверх. Шестьдесят. Восемьдесят. "Линкольн" занесло, из-под колес брызнул гравий, но водитель быстро выправил машину.

Никто открыл брошюрку. Тонкий серпик заходящего солнца как раз скрылся за темными соснами. Крошечные фиолетовые буквы расплывались перед глазами.

- Темно, - сказал он. - Ничего не видно.

Водитель нажал какую-то кнопку. В салоне зажегся тусклый свет. Водитель покосился на Никто, и тот только сейчас заметил, что глаза у водителя красные. Не белки, а именно глаза. Нет, даже не красные. Розовые. Ярко-розовые, как самоцветы. Никто стало так любопытно, что он даже забыл испугаться.

- Какие у вас глаза...

Лицо водителя просияло, его безумная жутковатая красота как будто вспыхнула новым светом.

- Мой недостаток. Таких, как я, называют альбиносами. Но я не считаю себя уродом. Меня коснулась десница Божия, вот как я это вижу. Я отмечен Господом нашим.

- Они очень даже симпатичные, - сказал Никто. - Я бы тоже хотел, чтобы у меня были розовые глаза.

Сияние тут же угасло. Стрелка спидометра подрагивала в районе девяноста пяти.

- Божественная отметина не может быть симпатичной. Давай. Читай.

Никто снова взял в руки брошюрку. Пока он ерзал на сиденье, стараясь сесть поудобнее, он случайно задел что-то ногой. Он глянул вниз и увидел, откуда исходит запах кислого молока: под сиденьем валялось несколько дюжин пакетов из-под молока. Некоторые - совсем свежие, некоторые уже успели поблекнуть за давностью. Пропавшие дети лучезарно улыбались ему, не желая признать, что они давно уже превратились в разбросанные по обочинам кости.

Никто сделал глубокий вдох и открыл брошюрку. Дешевенькая бумага казалась скользкой на ощупь.

- "Что есть вечная жизнь?" - начал он.

- Продолжай, - кивнул водитель. Его дыхание стало неровным и частым.

Прошел где-то час. За пыльными окнами "линкольна", мчащегося по шоссе со скоростью восемьдесят миль в час, совсем стемнело. Альбинос заставил Никто прочесть ещё четыре брошюрки. Из-за долгого чтения вслух и из-за противного запаха кислого молока у Никто першило в горле, как будто он наглотался горячего песка.

- "И не дай Сатане обмануть себя и ввести в искушение, ибо он злобен и лжив. ТОЛЬКО СПАСШИЕСЯ ВОЙДУТ В ЦАРСТВО БОЖИЕ..." - Никто поперхнулся. Горло болело так, как будто он только что выкурил пачку "Lucky". Если этот альбинос хочет убить его и закопать где-нибудь на обочине, то пусть начинает прямо сейчас. Пока у Никто ещё есть силы кричать.

- Не могу больше, - выдавил он, опасаясь поднять глаза на альбиноса. Он уставился в окно. Снаружи было темно. Начался дождь, капли стекали дорожками влаги по пыльному стеклу. Нигде ни огонька. Ни вдоль дороги, ни на горизонте. Луна скрылась за плотной завесой туч. У "линкольна" горела только одна передняя фара. Она тускло высвечивала ряд ярко-оранжевых конусов у шоссе. Дорожные работы. Вспыхивая в свете единственной фары, конусы пробегали мимо все медленнее... и медленнее. Под колесами заскрипел гравий. Машина остановилась.

Альбинос заглушил двигатель и повернулся к Никто. Теперь света не было вообще, только фосфоресцирующий пластмассовый Иисус на приборной панели слабо светился зеленым - бледным и призрачным светом. Закрашенные красным глаза были словно две дырки на крошечном скорбном лице. Адьбинос уставился на Никто. Его лицо было скрыто в сумраке, глаза влажно поблескивали в темноте. Когда в его взгляде не проступало безумие, он был похож на больного ребенка. Он протянул руку и прикоснулся к ноге Никто.

Никто взглянул на дверь. Кнопка фиксации замка была нажата. Закрыто. Успеет он поднять кнопку, открыть дверцу и выскочить из машины прежде, чем альбинос его схватит? Мужчина был значительно крупнее его, хотя и не производил впечатления сильного человека. Дождь стучал по стеклу. Сквозь потеки грязи Никто смотрел в чистую черноту ночи. Что там снаружи? Если он выскочит из машины и побежит, кто-нибудь поможет ему или альбинос догонит его? И тогда... Он взглянул себе под ноги, на пакеты из-под молока, и ему снова представились глаза пропавших детей. Крошечные темные пятнышки в море красного и белого - совершенно беспомощные.

Рука альбиноса поползла вверх по его бедру словно белый паук.

- А теперь мы проверим, как ты усвоил прочитанное, - сказал альбинос, и Никто вдруг понял, что ему больше не страшно. Это была знакомая ситуация, и он знал, как с ней справляться.

- Почему вы сразу не сказали, чего вам надо, вместо того чтобы заставлять меня читать эту хрень?

- Это мой святой долг, - сказал альбинос, но его голос дрогнул, а рука ещё сильнее сжалась на бедре Никто.

Никто было плевать на то, что ему сейчас придется делать. Что бы ни было, это стоило того, чтобы скорее выбраться из этой машины с запахом кислого молока и затравленными картонными улыбками. Розовые глаза альбиноса закрылись, когда Никто перегнулся через его колено и раздвинул полы его белой рубахи. Это было неуклюжее волшебство, но это было так просто; Никто научился этому на сотнях задних сидений, на сотнях пьянок, в спальне Лейна в ленивые вечера, когда его предков не было дома. Иногда взрослые мужики-извращенцы на роскошных машинах приезжали к кафешке у них за школой. Кое-кто из мальчишек - кто копил на гитару или хотел прикупить травы отсасывал им за двадцатку за раз. Двадцать баксов - хорошие деньги. Запах кислого молока напомнил Никто об этих "сеансах". Пару раз он зарабатывал таким образом и при необходимости мог повторить это сейчас. С него не убудет.

У альбиноса была неслабая эрекция - его напряженный прибор буквально пульсировал алым на фоне всей этой белизны. Даже волосы у него на лобке были белыми, как вата. Никто пришлось отрыть рот пошире, с риском вывернуть челюсть. Белые пальцы зарылись в волосы Никто. Альбинос принялся гладить его по плечам и по горлу с осторожной психопатической нежностью.

- Я должен был это сделать, - сказал он, кончив в рот Никто. - Я должен был это сделать.

Его сперма была жидкой и напоминала по вкусу чуть скисшее молоко. Она обожгла саднящее горло Никто, когда он её глотал. Он и раньше глотал сперму - это было совсем не противно. Наоборот. Когда Никто глотал сперму, он чувствовал себя бодрее. И вкус ему тоже нравился.

Альбинос дал Никто пять долларов - пять вшивых долларов, подумал Никто про себя. Он быстро выбрался из машины, пока альбинос не решил, что он ещё недостаточно спасся, что ему надо - для верности - прочесть ещё парочку душеспасительных брошюрок и ещё раз отсосать своему "пастырю". Розовый "линкольн" медленно укатил в ночь. Никто остался один на дороге. Альбинос забыл включить единственную фару, но когда его автомобиль поднялся на вершину ближайшего холма. Никто разглядел в темном заднем стекле бледное зеленое свечение. Красноглазый пластмассовый Иисус освещал дорогу сквозь ночь.

Никто облизал губы. Вкус спермы - все ещё терпкий и свежий - напомнил ему про Лейна. Вернее, про его слова. А ты знаешь, - сказал как-то Лейн с невинным сладострастием в голосе, - что у спермы и крови почти одинаковый химический состав?

Местность была холмистой, промокшей и абсолютно черной. Никто ободрал руку о какую-то изгородь из колючей проволоки. Было так больно, что он даже расплакался. Ладно, теперь я совсем один, - думал он, слизывая кровь с руки. - Никто не знает, где я сейчас. Он промочил ноги и жутко замерз, озноб пробирал его до костей. Высокая мокрая трава поскрипывала у него под ногами. Наконец он набрел на какой-то заброшенный амбар. Повсюду темнели громадные силуэты старых сельскохозяйственных машин, тяжелых и проржавевших. Любая из них может свалиться на него, пока он будет спать, свалиться и пригвоздить к заплесневелому полу. И один он не выберется. И умрет. Но ему было уже все равно.