Безатказнае арудие - Иэн Бэнкс

Мистер Золипария качаит галавой.

Ах Баскул ах божи мой.

Ничево страшнава, мистер Золипария. Ничево са мной ни случилась.

Эта верна, Баскул. Па крайней мери ты вирнулся цел и нивридим, но ни благадаря мне. Так вот, йа думаю ты должен диржатьца падальши ат крипта какое-то время, как ты щитаишь?

Чтош памоиму эта неплахая мысль, мистер Золипария, гаварю йа. Йа думайу вы правильна гаварити.

Хароший мальчик, гаварит он. Йа знаю. Хочишь, паиграим? А можит ты хочишь Прагулятца? Принять мацион – прайтись па тирасам на крышы, можит зайти куда назафтракать. Што скажишь, Баскул?

Памоиму ниплоха, мистер Золипария.

Давайка сделаим то и другое, смиетца он. Мы найдем прагуляимся, но мы вазьмем с сабой ииринасную доску для го и паиграим за долгим зафтраком в адном харошем рестаране.

Харошая идея, мистер Золипария. Эта го атличная старая игра и давольна сложная.

Верна! Йа вазьму доску и мы пайдем! Он смиетца фскакиваит и направляитца к двери. Дапивай свой чай, кричит он.

Йа снова сматрю на этих птиц, што кружатца у башни вдалике. Йа ни хачу гаварить мистеру Золипарии, но йа сабираюсь пряма сичас как тока найду ф сибе силы назад в крипт. Йа фсе ищо хачу узнать што случилась с бидняжкай Эргейтс но ищо хачу узнать што праисходит.

Гаваря па нравди у миня ат страха паджилки трясутца кагда йа думаю аб этам, но у миня такое чуство што йа многаму научился пака был сиводня в крипти и верна гаварят что эта как прилипчивая игра йесли ты раз вышел аттуда с царапинами и ранами то первае што ты хочишь эта вирнутца назат и пастаратца штобы на сей рас было фсе как нада. Йа проста ни буду думать аб этай жуткай галаве.

Йа заканчиваю чай убираю чашки и фсе астальное (у мистера Золипарии это непримена нужна делать патамушта у ниво нет сервитаров) и несу на падноси внутрь а он как раз надиваит пальто и засовываит пириноснои го в карман.

Ну, Баскул, ты гатоф?

Гатоф, мистер Золипария.

Йа гатоф. В крипте праисходит штота важнае на каковото биднягу обьявлина ахота а йа абьявляю вайну тем кто видет эту ахоту.

Баскул сарвигалава, эта йа и йа болие чем гатоф. Йа гарю нетирпением.

Малинькая птичка начирикала.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Когда она проснулась, со всех сторон круглой кровати было сияние. Свет уходил в небеса и дальше, сужаясь до точки, которая была одновременно источником света и спокойной, темной дырой.

Она недоумевала, куда девался потолок.

Света такого она никогда не видела, да и слов у нее для него не было. Он был абсолютно ровный, однородный и чистый и в то же время невероятно многообразный, состоящий из всех оттенков, для описания которых имеются слова, и еще множества других. В нем присутствовали все тона всех цветов, какие может различить глаз или инструмент, когда-либо рожденный или изготовленный для этих целей, и в то же время этот свет являл собой полное отсутствие цвета, присущее самой беспросветной тьме.

Когда она села, туннель света переместился с ней – получалось, что она из любого положения смотрит прямо в него, и наконец оказалось, что она смотрит в конец кровати над маленькими холмиками, образованными ее ногами под пуховым одеялом. Теперь туннель света проходил над тем местом, где должен был быть пол, и дальше через высокие окна, через балкон и луга снаружи. Она в этом безмолвном величии словно бы видела смутные очертания прежней комнаты вокруг, но из-за ослепляющего блеска они становились принадлежностью не реального, а мнимого мира.

Она помнила свое пробуждение, и путешествие по саду, и замок из растений, и говорящие головы, и ее разговоры со стариком в доме. Она помнила двух молодых людей и их совместный завтрак и ужин, помнила, как ее проводили в эту комнату старик и женщина, как женщина показала ей ванную, но этот предельно спокойный каскад света словно превратил все прежнее в сон, и теперь ей казалось, что все это было вымыслом.

Она перебралась к изножью кровати и вылезла из-под одеяла. Ей дали великолепную ночную рубашку, и поначалу она надела ее, но потом сняла, потому что рубашка ограничивала ее свободу. Но теперь она взяла рубашку и снова надела.

Ей дали и тапочки, но она смотрела в свет и не могла заставить себя обойти кровать, чтобы найти их, а потому пустилась в этот свет. Она шла легко, спокойной, размеренной поступью, словно опасаясь, что ее шаги могут повредить ткань этого манящего сияния.

Пол туннеля был не теплым и не холодным, он подавался под ее подошвами, но не был мягким. Воздух, казалось, перемещался вместе с ней, и у нее возникло чувство, что с каждым сделанным ею шагом она преодолевает огромное, но в то же время естественное расстояние, словно можно было, стоя в пустыне, посмотреть на далекий горный пик и мигом оказаться на нем и в разреженном потоке холодного воздуха, и увидеть оттуда линию холмов на горизонте, и сразу же оказаться и там, а потом повернуться и увидеть поросшую травой долину вдалеке и переместиться туда, встать на теплую землю с высокой раскачивающейся травой, которая ласкает ваши ноги, с насекомыми, лениво жужжащими в горячем влажном воздухе. Она посмотрела оттуда на небольшой холм, где вокруг старых упавших камней росла трава, а в небесах летали птицы, а оттуда заглянула в бескрайний лес и сразу же оказалась в этом лесу, окруженная деревьями; она не знала, куда ей идти теперь. Куда бы она ни посмотрела, всюду был густой лес, и теперь она уже не могла сказать, в действительности она куда-то двигается или нет, но вскоре поняла, что совершенно заблудилась, и тогда встала. Ее губы крепко сомкнулись, пальцы сжались в кулаки, брови нахмурились, словно она пыталась сдержать ярость и недоумение, что овладели ею при виде этих темных джунглей вокруг нее; потом она заметила, как холодный столб мягкого света пробивается сквозь ветви, и переместилась туда; теперь она купалась в этом свете, но в то же время на нее давил груз зеленой шуршащей листвы.

Но потом она улыбнулась, подняла голову и высоко в небесах увидела прекрасную луну, круглую, большую, зовущую.

И посмотрела на нее.

Она отправилась на луну, где маленький обезьяноподобный человечек попытался объяснить ей, что происходит, но она до конца не поняла, что он ей говорит. Она знала – это что-то важное и ей надо сделать что-то важное, но никак не могла сообразить что. И потому отбросила это воспоминание. Она обдумает это потом.

Луна исчезла.

Вдалеке был виден замок. Или по крайней мере что-то похожее на замок. Оно поднималось над голубоватой линией холмов вдали, имело форму замка, но было невероятно громадным. Голубые линии, нарисованные на бледном воздухе. Плоские и даже словно бы пере-вернутые, но не потому, что формы замка были неправильными (формы-то как раз были правильными), а потому, что чем выше смотреть, тем отчетливее казался замок.