Черный амулет - Фридрих Незнанский

Но это уже вторично, для решения этих проблем впереди масса времени, а сейчас у Голованова его совсем уже не осталось. Надежда лишь на то, что оперативники генерала Яковлева и их коллеги из территориальных отделов уголовного розыска успеют сориентироваться и вычислят, где может взорваться очередная бомба. Где появится светловолосая, невысокая, с хорошей спортивной фигуркой девушка, которую зовут Аней Русаковой, чтобы объявить перепуганным детишкам злую волю своего мерзавца-наставника?

Понимая, что с Меркуловым в данной ситуации обсуждать эту тему по меньшей мере бессмысленно, Голованов решил вдруг посоветоваться с Александром Борисовичем. А что, в конце концов? Он уже, по словам того же Меркулова, чувствует себя гораздо лучше. Не встает, но и это дело времени. А голова-то варит? Вот и обменяться. Может, ему сподручнее как-нибудь на собственную супругу-то повлиять? Да и сведения Гринштейна ему тоже не помешают.

Из собственной боевой практики Всеволод Михайлович знал, что бесконечное вынужденное лежание в постели, особенно когда тебя обволакивает и словно засасывает в себя «щадящая атмосфера», может привести человека, испытывающего физические боли, еще и к полнейшему отупению. Мозгам нужна работа, тогда и боли забываются!

С этой целью Сева позвонил Щербаку, который находился в прихожей квартиры Турецких и слушал, как Ирина Генриховна торопливо, словно опаздывала куда-то, безуспешно втолковывала слишком смышленому подростку какие-то правила, а тот, искусно находя массу поводов, уводил ее к слонам и тиграм, которые, оказывается, произвели на него куда более серьезное впечатление, нежели механическое запоминание урока. Язвительный Николай на этот раз сочувствовал женщине, поскольку лично он поступил бы на ее месте гораздо круче и уж, во всяком случае, без уговоров и обещаний завтра сводить на аттракционы в парк культуры имени писателя Горького. Вот только на это и хватило иронии Щербака, и Голованов понял, как тяжела миссия его товарища. Надежда оставалась только на Турецкого, поскольку, судя по тону Меркулова, тот не собирался мешать методическим и психологическим установкам музыкантши, переквалифицировавшейся в психолога-криминалиста.

— Ну ладно, Коля, все это — эмоции, я понимаю, но терпи, друг, и тебе зачтется. А скажи-ка мне, они никуда снова бежать не собираются?

— Раньше говорилось, что после обеда они собираются зачем-то навестить дядю Шуру, тебе это что-то говорит? Я имею в виду «дядю»?

— Удержи, сколько можешь, я попытаюсь хоть на него как-то воздействовать.

— Ну да, конечно, раз на мадам уже никакие аргументы не влияют. Желаю успеха. И привет передай… А от Фили что-нибудь слышно?

— Он работает по старым адресам нашего «бомбиста»-террориста. Кстати, как ты считаешь, эта посылка — не его рук дело?

— Нет, примитив, Сева. Вспомни, мы даже в наше время такими не пользовались. Слишком примитивная штука. От случая зависит. Хотя я уже подумывал, возможно, именно на этом подлый расчет и строился. Получатель подумает: какая-то дурацкая детская шутка, а тут — бах! — и сработало. Не без дьявольщины, понимаешь? Подобную хреновину любой школьник сможет соорудить, если ему дать в руки компоненты и минимум школьных знаний. А этот тип, Алексей Петрович говорил, прошел ведь ту еще школу, дай бог каждому!

— Ну и последнее, Коля. Твой Амир-Ахмед действительно оказался хищной птицей, состоит в федеральном розыске, в Грозном обрадовались. Наверняка потребуют этапировать его домой. Демидыч намекнул, что якобы нынешний премьер за что-то там на него сильно сердит, так что пощады не будет. А что касается связки вкусных бубликов, то их, естественно, повесят на шею яковлевскому папаше, если еще и из госбезопасности никто не успеет примазаться.

— Обычные дела, — засмеялся Щербак, — города сдают солдаты, генералы их берут! Разве открытие?

— Давно нет, — ухмыльнулся Голованов и пожелал Николаю «держать оборону».

…Турецкий обрадовался появлению Севы Голованова. И просто по-человечески, поскольку он относился с большой симпатией к этому человеку, и по той причине, что тот принес «в клюве», как говорится, интересные новости по рейдерам.

Долгих объяснений не требовалось: Александр Борисович быстро усек суть удачи и сказал, что немедленно предложит Володе Поремскому уговорить адвоката оформить его показания как явку с повинной. Это и с Гринштейна снимет часть опасений за свою жизнь, ибо слово сказанное уже не имеет обратной силы. В определенном смысле, разумеется. Но защиту свидетелю обеспечить все равно придется.

Рассказал Голованов и о том нелепом проколе в Измайлове, который у них случился по совершенно непредвиденным обстоятельствам. Ну чего оставалось? Только посетовать, пораскинуть мозгами, куда бы мог скрыться этот негодяй. Но конкретных решений не просматривалось, а грузить больного последними сведениями о возможном сегодняшнем теракте Сева не стал. Александр Борисович выглядел все-таки еще недостаточно окрепшим: сильная контузия тем и опасна, что всегда чревата неожиданными и часто непредвиденными последствиями. Уж об этом Голованов, прошедший действительно, а не на словах, «горячие точки», знал не понаслышке.

Но в то же время он не мог не отметить, что Турецкий морально хорошо готовит себя к возвращению, если позволительно именно сейчас так думать, в строй. Его руки находились все время в движении, выполняя несложные силовые упражнения, пальцы разминали теннисный мячик, перебрасывая из одной руки в другую, когда уставали. Это, конечно, славно, но вот ноги… Хотя Турецкий, видя конкретный интерес Севы, сознался, что уже пробовал вставать. Правда, получалось хреновато, но полминуты уже научился сохранять, что называется, относительное равновесие. А еще он научился ловко перебрасывать тело из кровати в коляску и кататься по палате. Только вот в коридор пока не выпускают, врачи считают — рано. А чего там рано? Чем скорее, тем лучше, тем более что и опасности практически никакой, в коридоре дежурит охранник.

Последнее Севу озадачило: подходя к палате Турецкого, он не увидел никакой охраны. Более того, даже и не знал, что она тут существует. Очень странно… Озаботило и то обстоятельство, что Севу вообще пустили к Александру Борисовичу без всякой волокиты — он предъявил удостоверение, данные записал в «амбарную» книгу седой охранник в вестибюле, назвал этаж и номер палаты. Добавил, чтоб халат получил. Но не в этой легкости было дело, а в том, что Голованов здесь сегодня появился впервые, его никто не знал ни из охраны, ни медсестры и нянечки, которые мелькали на лестнице и в коридорах, ни дежурные на этаже. Проходи, раз ты в халате! А ведь Меркулов, помнится, что-то говорил по поводу ужесточения режима, или Севе показалось? Нет, это странно. Но пугать Турецкого он не стал, решил, когда станет уходить, сам уточнить. Это не дело, конечно.

И в этой связи он тут же вспомнил, что чувствовал себя не совсем удобно, собираясь просить Александра Борисовича хоть как-то повлиять на свою слишком своенравную и беспечную супругу, которая своей неуправляемостью создает ненужные проблемы. Нет, насчет неуправляемости можно опустить, но, в принципе, вмешательство не помешает. И он, стараясь быть предельно тактичным, намекнул — не потребовал, а именно намекнул, — что неплохо бы Ирине Генриховне вместе с опекаемым ею мальчиком проявлять меньше активности, хотя бы в ближайшие несколько дней. Он и захват Датиева, или Датоева, объяснил не как результат того, что они взяли «хвост» мадам Турецкой, а как отдельно проведенную операцию. Не вдаваясь в детали операции. Нужды в этом не было, да Александр Борисович и сам не расспрашивал.

А по поводу Севиной просьбы пообещал сегодня же, когда Ирина явится к нему в госпиталь — это будет во второй половине дня, — провести с ней соответствующую «профилактическую» беседу. Мол, тут Сева абсолютно прав, мало им своих забот, так еще нате вам со стороны!

Потом заговорили о Славке Грязнове. Голованов рассказал о его телефонном звонке — откуда-то из-под Новосибирска. Вячеслав Иванович поинтересовался здоровьем Сани, о расследовании не спросил ни слова, о себе сказал, что устраивается, условия… приемлемые. Что это такое, он не стал объяснять, но, наверное, чуть лучше плохих. Ну да, Славка никогда не любил жаловаться на свои проблемы. Добавил, что ему ничего не надо, но голос при этом был словно и не его, не привычный, не генеральский, а какой-то тусклый. Видно, еще не совсем отошел после похорон Дениса. А ведь уезжал — бодрился. Или делал вид. Наверное, этот переход от бурной деятельности в МВД, с ее вечной беготней и нервотрепкой, к спокойной егерской службе в какой-нибудь лесной глуши и к одинокому житию на заброшенном кордоне не лег на раненую душу успокоительным компрессом. Не усидит, не его характер. Хотя, с другой стороны… все однажды окажемся в его положении, и тогда посмотрим, что сами почувствуем…