Книга интервью. 2001–2021 - Александр Маркович Эткинд

колонизаторы в Индии. Культурная элита тоже сильно отличается от большинства, между ними гигантская дистанция. В цивилизованном обществе государство сокращает эти дистанции ради сохранения самого государства. Российское общество очень раздробленно, а желания сократить эти внутренние разрывы я не вижу. Но я пишу книги и преподаю, и если что-то пытаюсь изменить, то только знания и взгляды своих студентов и читателей.

Как работа горя писателя или художника становится работой горя зрителя или читателя? Жители российской глубинки могли и не видеть «Гамлета» Козинцева, и тем более картины Бориса Свешникова мало знакомы широкому кругу, как и книги Синявского и Даниэля.

Да, работы Свешникова мало знают в России, а теперь благодаря моей книге их узнают чуть лучше. Вот мы с вами разговариваем о Свешникове и Синявском, и о них узнает еще кто-то, кто раньше не знал. Так мы и работаем. Ошибается тот, кто думает только о трудностях и поэтому не делает ничего.

Для меня все равно совершенно непонятны пути выхода из ситуации, в которой ты и палач, и жертва. Сейчас все так охотно списывают катастрофу нашей истории на сталинизм. А ведь, по сути, руки в крови были у многих.

Мы с вами никого не убивали, хотя кто-то из нас и может быть потомком палача. Но никто не должен отвечать за своего деда, даже если тот отправлял людей на смерть. Это как если вы в Германии упрекнете внука Геббельса в преступлениях его деда: он подаст на вас в суд, и вы его проиграете.

Порой возникает ощущение, что, если сегодня, как в повести Даниэля, объявить «день открытых убийств», полстраны побежит резать и доносить друг на друга.

Может быть. Поэтому так важны институты государства, которые могут предотвратить эти убийства, а могут поощрять их. Мы живем в авторитарном государстве, фактически при диктатуре, ее интересы – в подавлении людей, присвоении их труда, в лишении прав и благ жизни. И в том, чтобы эти люди обвиняли во всем самих себя. У авторитарного государства нет лучшего союзника, чем граждане, которые кричат «Моя вина!». Ничто так не облегчает жизнь хозяина, как чувство раба, что он сам виноват в своем рабстве.

Если общество молчит, если даже на митинг протеста против дикой смерти младенца выходит лишь несколько десятков человек…

Революции делают не те, кого лишили права голоса, а те, кого лишили возможности кормить своих детей. Экономические причины для этого важнее, чем культурные. Как сказал один умный человек по поводу Французской революции, перевороты происходят не там, где люди всегда недоедали, а там, где их кормили-кормили, а потом вдруг перестали кормить. Никакое государство долго не выдерживает обнищания своего населения.

Если это интересно мне, я надеюсь, это будет интересно и читателю

The Business Courier (London). 2016. Апрель

Как бы вы описали область ваших исследований?

Я историк и занимаюсь разными областями истории – культурной историей, интеллектуальной историей, историей литературы. Иногда меня называют психологом. Я получил образование в этой области, но давно ее оставил. Все равно, конечно, меня занимают разные проблемы, связанные с исторической психологией: о чем люди думали? как себя чувствовали в прошлом? – особенно когда им приходилось трудно? Когда им приходилось, например, делать моральный выбор. Ведь такой выбор есть всегда, и во дворце и в тюрьме. Это очень интересные моменты для историка. Я вообще пишу о том, что мне интересно самому, что кажется важным, о чем мне есть что нового сказать. Если это интересно мне, то, я надеюсь, это будет интересно и читателю. Как историк, я много занимаюсь политикой. Я думаю, что политика участвует во всем, никуда от нее не денешься, да в общем-то и не надо. Еще я думаю, что Россия не уникальная страна, она находится в большом мире и целиком от него зависит. И все же ее путь особенный, и изучать его надо тоже особенно, не смешивая ее с другими, близкими или далекими странами и культурами. Обо всем этом я написал уж десяток книг, и пока что мои интересы обычно совпадали с читательскими.

Почему горе кривое?

Я в моей книге довольно подробно это объясняю. Горе вообще работает как зеркало, обращенное в прошлое. Когда мы скорбим, мы вспоминаем все – самого человека, обстоятельства его смерти, наши отношения с ним и многое другое, что было с ним связано. Но есть обстоятельства, когда отражение в этом зеркале искажено, искривлено, как будто мы смотрим в кривое зеркало. Поскольку я рассказываю о коллективном горе в отношении миллионов невинно замученных людей, передо мной была сложная задача – найти для этого простую, яркую метафору. Так появилось название «Кривое горе».

Чем объясняется моральная прострация в российском обществе?

Я считаю, что за это полностью, стопроцентно ответственна центральная власть. Те люди, которые заняли и теперь охраняют свое место во власти, целенаправленно ввели российское общество в состояние морального коллапса. За ним нет ничего, кроме шкурного интереса людей у власти. Сами они пытаются, конечно, ссылаться на менталитет, культурные традиции, тяжкий опыт советского периода. Это звучит неубедительно, не верьте им. С заката советского режима прошло уже очень много лет. За это время можно было изменить многое, и менталитет и традиции. Все это и менялось, но все время в одном направлении – к тому, что вы назвали моральной прострацией.

Преодолимо ли это? Или история сама расставит все по своим местам?

Время все лечит, но это трудный процесс, и будущего мы не знаем. О будущем мы можем судить только на основании того, что знаем о прошлом, по аналогии или по контрасту с прошлым. Представьте, что мы разговариваем в 1913‐м. Никто, конечно, не мог представить себе, что случится в России через 25 лет. Случилось ужасно много – война, революция, террор. На таком же расстоянии, 25 лет, мы сегодня отстоим от 1991-го. Сегодняшние власти сумели сделать то, о чем мечтали многие правители России, – подморозить ее, приостановить ход времени, отложить современность. Одно время их можно было благодарить хотя бы за то, что они ограничивались малым насилием и старались избежать большого. Теперь, кажется, они стоят на пороге большого насилия. Я исторический оптимист, я считаю, что по большому счету человечество движется к лучшему своему состоянию, более мирному, разумному, человечному. На глазах моего, позднего советского поколения в мире изменилось очень много, и большей частью эти изменения мне нравились. Но сейчас мы переживаем трудное время, и это касается всех – России, Англии и мира. Все будет