Его уже не ждали - Златослава Каменкович

Но Вайцель ни на что не реагировал: он углубился в чтение бумаг.

— Как ведет себя Иван Сокол? — спросил он, подняв голову.

— Целый день беседует с арестантами, расспрашивает каждого о его жизни. У бывалых допытывается про тюремные порядки, разумеется, не без своих комментариев. Собирается книгу писать о нашей тюрьме, прошу прощения, как о символе всей Австрии. Удалось перехватить его письмо.

— Так-так, это очень опасный человек. Но мы его обезвредим. По камере сорок один «А» все?

— Нет, здесь только Сокол. Сейчас покажу остальное.

Комиссар тюрьмы поспешно подошел к сейфу, достал из кармана связку ключей на цепочке и, отомкнув дверцы сейфа, вынул оттуда синюю папку и подал ее Вайцелю.

— Сегодняшние?

— Да, герр майор!

Отобрав несколько листов, Вайцель снова углубился в чтение.

— Что вы ответили Стахуру? — спросил Вайцель, откладывая бумаги в сторону.

— Как было приказано, герр майор: вы заняты и можете его принять только вечером.

— Хорошо, — Вайцель побарабанил пальцами по стеклу на письменном столе. — Пусть приведут его.

— Слушаюсь, герр майор.

Комиссар тюрьмы позвонил. Вошел надзиратель в форме с фиолетовыми петлицами и таким же кантом на форменной шапке.

— Привести из сто пятой.

— Слушаюсь! — козырнул выводной и, повернувшись на каблуке, вышел.

— Мариана Лучевского переведите к уголовникам, в семнадцатую. Большака — из сорок первой «А» в тринадцатую.

— В одиночку?

— Нелепый вопрос. Сколько у вас тринадцатых?

— Виноват, одна, герр майор!

— Выполняйте!

Комиссар тюрьмы выбежал отдавать приказание. Когда же возвратился, Вайцель уже расхаживал по кабинету и посасывал мятный леденец.

— Герр майор, советник Линц опять интересовался, выполнил ли я его приказание, — вкрадчиво проговорил комиссар тюрьмы. — Он угрожал взысканием, если я немедленно не освобожу Ивана Сокола.

— Сколько вы их уже имеете?

— Взысканий? Много… Девяносто шесть, — неохотно ответил комиссар тюрьмы.

— И все — за один и тот же грех?

— Господин надворный советник, у меня нет грехов. Если я держу арестантов больше положенного срока, в этом я не виноват, я выполняю службу и ваш…

— Да, да! Вы это делаете по моему приказу. А потому на взыскания не обращайте внимания.

— Но…

— Хорошо, хорошо, я поговорю с прокурором Линцем, а пока и на этот раз воздержитесь выполнить его приказ. Мы не можем так просто выпустить Сокола, мы должны приставить к нему своих людей. Необходимо еще хотя бы неделю подержать его.

— Слушаюсь, герр майор!

— Вы не обижайтесь, голубчик Кранц, что герр прокурор строг с вами. Понимаете, нельзя допустить, чтобы думали, якобы у нас здесь творятся беззакония, произвол, будто мы можем, независимо от срока осуждения, держать арестанта в тюрьме сколько нам вздумается. Чтобы оградить закон от подобных нападок, прокурор делает вам выговоры. Вы не должны воспринимать их как взыскание и огорчаться. Наоборот, вы должны гордиться ими, как офицер своими ранениями, полученными в сражениях за нашу империю. Эти выговоры — не взыскания, а награда для вас.

— Рад служить нашему добрейшему цисарю Францу-Иосифу! — щелкнул каблуками комиссар тюрьмы, а про себя подумал: «Ну и хитер! Да если выговоры ты считаешь наградами, то помоги тебе бог вместе с прокурором Линцем получать их вдвое больше, чем я!»

Мысли Кранца прервал надзиратель: он привел арестанта из сто пятой камеры.

— Прошу, садитесь, пан Стахур, — обратился Вайцель к арестанту.

— Разрешите быть свободным? — спросил надзиратель у комиссара тюрьмы.

— Мы можем идти, герр майор? — в свою очередь обратился Кранц к Вайцелю.

— Да, вы свободны. Я вызову, когда будете нужны.

Комиссар тюрьмы и надзиратель удалились.

— Присаживайтесь поближе, пан Стахур, — Вайцель указал на стул у письменного стола.

Стахур сел.

— Вы хотели меня видеть?

— Да, — тихо произнес арестант, пронизав Вайцеля пристальным взглядом. — Я еще утром хотел вас видеть…

— Мне передали, но я был как раз занят, — дружелюбно сказал Вайцель. — Значит, согласны?

— Да.

— Вот и чудесно! Только зря поссорились со мной. Я уверен, что вы разумный человек и поймете, кто ваш настоящий друг. Итак, вы согласны помогать мне бороться со смутьянами и бунтовщиками? Имейте в виду, я вас не считаю таким. То, что вы оказались вместе с ними, я объясняю случайностью. Рабочие выступали против Калиновского, который… Да, да, мне известно: его отец мошенническим путем завладел нефтеносным участком земли, принадлежавшим вашему отцу. Вы хотели отомстить ему. Но промысел поджег другой человек, вы тут ни при чем. Кто поджигатель — нам уже известно.

— Конечно, я случайно оказался среди них. Они выступали против хозяина поляка. И этого хозяина, и этих рабочих я… я ненавижу!

— Можете ненавидеть поляков сколько вам угодно, никто вам мешать не станет. А вот рабочих… Вы можете их тоже ненавидеть, однако о вашей ненависти никто не должен знать, кроме меня. Рабочие-поляки должны считать вас своим другом. Так и вам будет лучше, и нам…

Стахур в знак согласия кивнул головой.

— Вы до конца держались с ними, никого не выдали, чем завоевали их уважение. Они вам вполне доверяют.

— Вы так думаете?

— Я не только думаю, а располагаю совершенно точными сведениями. Полиция на основании предположений выводов не делает. Предположение — трамплин к расследованию, но выводы можно делать только на основании неопровержимых фактов.

Вайцель взял с письменного стола несколько листков, которые он только что прочел, и передал Стахуру.

— Прочтите сами и убедитесь, каким авторитетом вы пользуетесь у рабочих.

С любопытством и некоторым недоверием Стахур взял протянутые Вайцелем листки тонкой бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Наверху справа было написано: «Секретно!», а посередине — «Донесение надзирательной службы по камере 41 «А». Далее шла подробная запись разговора двух рабочих о Стахуре. Фамилии рабочих были ему знакомы, и такая подробная запись их разговора удивила Стахура.

«Будто надзиратель сидел в камере вместе с ними и слышал все, — подумал Стахур. — Иначе быть не может».

Ему стало не по себе. «Неужели и меня подслушивали?» — подумал. И если бы Степан Стахур был побрит, Вайцель заметил бы, как тот густо покраснел.

«Боже, какими словами я поносил Вайцеля! Неужели и это записано? А теперь он сидит передо мной и так вежливо разговаривает. Ничего не скажешь, хитра машина тайной полиции. Нет, он не злопамятен, этот Вайцель… А скорее всего, умен! Я ему нужен, вот он и любезен. А в душе… черт лысый знает, что у него там в душе!»

Стахур вздрогнул: из рук Вайцеля выпал карандаш.

«Неужели он и мысли читает?»

Арестант с опаской покосился на Вайцеля. Но тот сосредоточенно читал какую-то бумагу.

«Тьфу, холера! Кажется, я готов приписать этим людям сверхъестественную силу. Откуда он может знать, что я думаю, когда молчу? Ну вот я скажу такое: «Ты шельма! Скотина! Шкура собачья! Крыса! — глядя на Вайцеля, думал Стахур. — Ну, отгадай мои мысли, хлыст ты паршивый! Выставляешь себя богом, хочешь ошеломить меня своим всезнайством, запугать, подсовывая доносы холуев? Погоди, погоди, я разгадаю, как вы это делаете… Не думай, что имеешь дело с дураком…»

На лице Вайцеля и тени злобы — нет, он не подозревает, как поносит его Стахур.

«Интересно, что написано тут?» И Стахур быстро прочел второе и третье донесения. Они имели то же содержание, что и первое: рабочие, арестованные в связи с пожаром на бориславском нефтяном промысле барона Рауха и пана Калиновского, представляли Степана Стахура героем.

«Интересно все же, как они подслушивают? Надо хорошо осмотреть камеру, не пристроен ли в стене какой-нибудь аппарат».

И вдруг осенила новая догадка:

«Может, все это сфабриковано? Может, написано их агентами из арестантов? Очень просто, вот так, как меня, — поймали и заставили».

Стахур еще раз просмотрел донесения, которые держал в руках, и убедился, что все арестованные нефтяники, которых пригнали сюда этапом из Борислава, самого лучшего мнения о нем.

«Черта лысого эти рипныки[28] станут агентами Вайцеля. Скорее голову покладут на плаху… Тьфу, чем я себе голову забиваю! Какое мне дело до секретов Вайцеля? Я решился служить ему, потому что мне выгодно! Полиция сила! Я не хочу гнуть спину, чернеть от кипячки на промыслах, чтобы золото текло в чужие карманы. Я сам, сам хочу быть хозяином!»

— Так вы убедились, пан Стахур, какой вы имеете солидный авторитет? — внезапно спросил Вайцель.

— Выходит, что так…

— Вам нужно сохранить и укрепить добытый авторитет. На этом будет основываться наше с вами сотрудничество. Вы можете считать себя на свободе, однако… неделю вам придется оставаться здесь. Я вам объясню после… А сейчас нам надо совершить маленькую формальность…