Оторванный от жизни - Клиффорд Уиттинггем Бирс

дубинку, объясните, как ею пользоваться, и мягкие и гуманные методы воздействия будут естественным образом забыты или проигнорированы.

Во время периода эйфории, особенно первые несколько месяцев, когда я делал работу за несколько нормальных человек, мне требовалось больше топлива для создания огромного количества энергии, которой требовали мои действия. Я был ненасытен и настоял на том, чтобы санитар подал мне ужин, который был забыт во время моей симуляции самоубийства. Сначала он отказался, но потом принес чашку чая и хлеб с маслом. Из-за того, что этим днем меня сильно душили, глотал я с трудом. Мне приходилось есть медленно. Санитар велел мне поторапливаться и пригрозил забрать скромный ужин. Я сказал ему, что он не сможет, потому что я имел право есть в комфортном для меня ритме. Это его разозлило, и он забрал у меня все, кроме корочки хлеба. Хотя и ее он попытался забрать. Я сопротивлялся, и началась третья драка за день – и все это менее чем через пять минут после того, как доктор покинул отделение. Я сидел на кровати. Санитар, повинуясь своим темным инстинктам, схватил меня за горло и стал душить меня со всей силой человека, привыкшего к столь недостойному занятию. Его коллега обезвредил меня, прижав спиной к кровати, пока нападающий душил меня до того момента, пока у меня не кончился воздух. Первая драка случилась из-за кукурузы; вторая – из-за кусочка хлеба.

Если бы на этом я перестал описывать тот октябрьский день, мало кто предположил бы, что я рассказал не обо всем насилии, которое применили ко мне тогда. Дело в том, что это даже не половина. Если то, как со мной обращались на протяжении этих двадцати четырех часов, демонстрирует самые ужасные, но тем не менее обычные методы, применяемые при лечении пациентов в подобной ситуации, то я с трудом поминутно воспроизведу пытку, которая пришлась на мою долю ночью.

На сегодняшний день в подобных заведениях существует несколько методов сдерживания, главными среди которых являются «механическое» и так называемое химическое сдерживание. Первое заключается в использовании средств для ограничения передвижения: это смирительные рубашки, муфты, завязки, варежки, специальные прочные простыни, камзолы – все это, за исключением редких случаев, настоящие пыточные механизмы. Химические средства (иногда называемые медицинским сдерживанием) заключаются в использовании средств, на время парализующих пациента: гиосцин – самая популярная мера среди них. Используя такие лекарства, можно ввести человека в бессознательное состояние и продержать его в нем несколько часов. Очень беспокойных пациентов (особенно если санитаров в распоряжении врача мало) достаточно часто держат в подобном «оглушенном» состоянии целыми днями или даже неделями, но только в заведениях, где благо пациента не стоит на первом месте.

После драки за ужином меня оставили в палате где-то на час. Потом пришел помощник доктора с тремя санитарами, двое из которых принимали ранее участие в моем фарсе. Один из них нес приспособление из ткани, известное как камзол. Это очень удобная вещь для тех, кто прибегает к подобным методам, потому что позволяет обойтись без обычной смирительной рубашки. Смирительная рубашка не равна камзолу, как смерть от разряда электрическим током не равняется повешению.

Камзол или, как я предпочитаю презрительно называть его, смирительная рубашка, – это узкое пальто из тяжелой ткани, идущее от шеи до талии и сшитое не по обычным лекалам. На нем нет пуговиц. Рукава на концах сшиты, и камзол не раскрывается впереди: его туго затягивают и завязывают сзади. К концу каждого рукава пришит прочный шнур. На правом шнур тянут на левую сторону тела, а на левом – на правую. Оба туго завязывают сзади, и руки жертвы оказываются скрещенными на груди.

Когда я планировал свою уловку днем, то прекрасно знал, что скоро окажусь в смирительной рубашке. Мне даже стало любопытно, поскольку я хотел знать, что творится в отделении для буйных.

Кусок стекла, которым я написал девиз, я взял для определенной цели. Зная, что меня скоро поместят в неудобные, но не совсем уж невыносимые объятия смирительной рубашки, я решил, что ночью так или иначе воспользуюсь куском стекла: возможно, разрежу путы и окажусь на свободе – хотя бы относительно. Чтобы убедиться в том, что стекло останется у меня, я поместил его в рот и хитрым образом прижал к щеке с внутренней стороны. Оно не мешало мне говорить и осталось незамеченным. Но если бы я знал о смирительных рубашках и о том, как они завязываются, как узнал позднее, я бы даже не подумал прибегнуть к такому безнадежному методу.

После нескольких ночей, проведенных в муках, эту рубашку по моей просьбе наконец завязали так, что я не испытывал бы никаких страданий, будь она закреплена подобным образом с самого начала. Это я узнал, поскольку много говорил с пациентом, которого несколько раз удерживали при помощи этой самой рубашки.

По такому случаю помощник врача начал испытывать ко мне личную злобу. Судя по всему, природа этого человека была дуальна. Чаще всего на свет выходил Джекил, но именно Хайд контролировал его действия в случае кризиса. По ночам к моей комнате, окруженный санитарами, приближался доктор Джекил, но входил уже его двойник Хайд. На самом деле, он больше походил на доктора. Сначала он брал смирительную рубашку в руки и приказывал мне встать. Зная, что главный врач и правда думал, что я пытался себя убить, я не винил их за то, что они пытались ограничить мои движения; но я не хотел, чтобы это делал Джекил-Хайд. Смирительную рубашку всегда надевает дежурный врач, но я знал, что это неприятное занятие часто передают санитарам. Следовательно, желание Джекила-Хайда сделать то, чего он обычно избегал, давало мне понять, насколько он зол. По этой причине я предпочитал сдаться на милость обычного санитара; я сказал об этом, но напрасно.

– Если ты будешь молчать, я сделаю все куда быстрее, – ответил Джекил-Хайд.

– Я закрою рот, только когда ты уйдешь отсюда, и ни секундой раньше, – заметил я.

Так и получилось. Мои ругательства, конечно, были пронизаны неизбежными эпитетами. Чем больше я говорил, тем мстительнее он становился. Он молчал, но, к несчастью для меня, выражал свои чувства эффективнее слов. Закрепив рубашку, он затянул мои руки на груди так крепко, что я не мог сдвинуться ни на сантиметр. Я попросил его ослабить путы, чтобы я мог сделать вдох полной грудью. Еще я попросил его о возможности поправить пальцы: рубашка зафиксировала их в неестественном и неудобном положении.

– Если ты минуточку постоишь смирно, я все сделаю, – сказал Джекил-Хайд.

Я с готовностью повиновался, потому что