Оторванный от жизни - Клиффорд Уиттинггем Бирс

растянутой. Он подчинился. Через пару минут в эту комнату направился санитар. Я шел по пятам и по-прежнему угрожал напасть на него, если он хоть пальцем коснется моего друга. Тогда я не знал, но за мной следовал другой пациент – совершенно безумный мужчина, который в моменты прояснения рассудка выказывал преданность окружающим. Кажется, он понял, что назревает беда и что мне, вероятно, понадобится помощь. Внутри палаты словесная перепалка возобновилась. Мой испуганный друг, принимающий все близко к сердцу, стоял рядом и смотрел на разворачивающиеся события.

– Я предупреждаю тебя еще раз, – сказал я. – Если ты тронешь мистера Бланка, я ударю так сильно, что ты пожалеешь.

Санитар ответил тем, что немедля попытался вытащить мистера Бланка из комнаты. И тогда я среагировал на автомате, не помню того, что совершил. Я помню, что собирался это сделать, и помню очевидные последствия. Я уже решил, что́ сделаю, если санитар поведет себя подобным образом. Так и получилось. Почти до того, как он прикоснулся к мистеру Бланку, я замахнулся с огромной силой и врезал ему в левый глаз. Именно в тот момент я привлек внимание санитара к своей персоне. Он стал душить меня, а неожиданный помощник, ранее плетшийся за мной, в свою очередь начал душить его. В пылу драки я оказался на полу. Санитар держал меня за горло. Другой пациент в ответ сдавливал его шею обеими руками. Таким образом сформировалась цепь со слабым, если не отсутствующим, звеном посредине. Представьте, если сможете, безумца, которого душит вроде бы здоровый человек, а его, в свою очередь, душит временно здоровый безумный друг первого. Немезида в действии, как ее описывали риторы!

Тот факт, что меня душили, доказывает след на моей шее в форме полумесяца от большого пальца нападавшего. Я склонен верить, что мой спаситель, очень сильный человек, тоже оставил след на горле санитара. Не появись в тот момент главный врач, санитар вскоре мог потерять сознание, поскольку я уверен, что мой союзник ни за что не отпустил бы его, не отпусти тот меня. В тот момент, когда санитар встретился взглядом с главврачом, потасовка закончилась. Это было совершенно естественно, потому что согласно кодексу чести, гуляющему среди санитаров, не стоит забываться и применять к пациентам физическую силу на глазах у здорового профессионального свидетеля.

Меня только что душили, и это лишь подготовило мои голосовые связки. Я рассказал врачу и о словесной перепалке, и о том, что драться было необязательно. Главврач окончил Йельский университет за полвека до меня, и благодаря общей альма-матер и наличию идеального чувства такта мы хорошо ладили. Его дружелюбие, однако, не помешало прокомментировать произошедшее.

– Мне горько оттого, что ты, выпускник Йеля, повел себя так недостойно.

– Если борьба за права пожилого человека, неспособного защитить себя, – недостойное поведение, то я готов считать себя хулиганом, – ответил я.

Стоит ли упоминать о том, что тем утром санитар не повел мистера Бланка на прогулку? И, насколько мне известно, его больше ни разу не принуждали заниматься физической активностью.

XVI

Главный врач понял, что я слишком энергично борюсь за права человека и мне больше нельзя находиться в одном отделении с таким количеством пациентов. Мои действия влияли на них пагубным образом, поэтому меня перевели в частную палату, расположенную в маленькой одноэтажной пристройке. Комната была очень хорошо обставлена и походила на холостяцкую квартиру.

Там не было никого, с кем бы я мог вступить в конфликт, и я жил без каких бы то ни было проблем, а личный санитар подходил моему темпераменту. Он хорошо знал человеческую природу и никогда не прибегал к силе, если меня не удавалось уговорить словами. Обыденные споры, которые привели бы к разногласиям, будь он типичным санитаром, он либо игнорировал, либо в частном порядке докладывал о них доктору. За весь период моего излишнего возбуждения люди делились на два типа: тех, кто мог меня контролировать, и тех, чье присутствие заставляло меня гневаться, я впадал в раж, что часто приводило к плачевным последствиям.

К несчастью для меня, добрый санитар вскоре покинул нашу больницу: ему сделали более выгодное предложение. Он даже не попрощался со мной. Для меня было очень важно, чтобы он остался, а не уехал, причем так резко и, очевидно, по приказу доктора, который, наверное, не задумывался, что подобная перемена так меня обеспокоит. Когда была проведена замена, я вел себя адекватно, хотя мне и не нравился человек, который занимался мной теперь: у нас уже имелись разногласия. Ему было приблизительно столько же лет, и мне оказалось трудно действовать по его указаниям, в то время как я легко подчинялся его предшественнику, который был намного старше. Кроме того, я не нравился этому санитару, потому что наговорил ему много неприятного, когда мы были в общем отделении. Он весил порядка девяноста килограммов, а я – около шестидесяти. Вероятно, его взяли потому, что он обладал физической силой. Куда мудрее, конечно, было бы выбирать человека по его умственным качествам, а не физической форме. Главный врач был очень пожилым человеком и отличался слабым здоровьем, поэтому ему опять пришлось передать мое дело в руки помощника, а тот, в свою очередь, уже раздавал определенные указания. Он четко определил, что я могу, а что не могу делать. Эти указания, отчасти безрассудные, строжайше выполнялись. Винить санитара за это я не могу. Доктор лишил его права думать самостоятельно.

В этот период я совсем не нуждался во сне. Обычно я проводил часть ночи за рисованием. В сентябре 1902 года, когда я был полностью сконцентрирован на самом себе, я решил, что обязан стать автором книг – по меньшей мере одной; а теперь я думал, что могу стать художником и иллюстрировать собственные книги. Я не любил рисовать ни в школе, ни в университете. Но проснувшееся во мне желание творить разгоралось. Моим первым самостоятельным творением стала копия иллюстрации с обложки журнала «Лайф». Учитывая мою неподготовленность, первый рисунок я считаю неплохим, но доказать этого не могу: халатные санитары уничтожили его вместе с другими рисунками и рукописями. С того момента, как я закончил свой первый рисунок, я переключался то на рисование, то на письмо; у меня даже возникла идея сочинить письмо губернатору штата и проиллюстрировать свое послание. По несколько часов в день я писал и читал, столько же посвящал рисованию. Но помощник врача, вместо того чтобы помогать мне избавиться от чрезмерной энергии через творчество, подло вставлял палки в колеса, не обращая никакого внимания на мои пробудившиеся амбиции. Врачи должны были делать все возможное,