Впусти меня - Линдквист Йон Айвиде

– Ты что, никогда их не пробовала?!

– Нет.

– Так откуда же ты тогда знаешь…

– Знаю, и все.

Такое случалось не первый раз. Они разговаривали, Оскар о чем-то спрашивал, и разговор заканчивался этими ее «просто это так» или «знаю, и все». Без всяких объяснений. Это была одна из ее странностей.

Жалко, что ему не удалось ее угостить. Ему так хотелось продемонстрировать свою щедрость, сказать – бери сколько хочешь! А она, оказывается, не ест сладкого. Он закинул в рот банановую пастилку и покосился на нее.

Вид у нее был и правда нездоровый. И эта седина… Оскар читал в одном рассказе про человека, поседевшего от испуга. Может быть, кто-то ее напугал?

Она смотрела по сторонам, обхватив плечи руками, и казалась такой… маленькой. Оскару захотелось ее обнять, но он не осмелился.

У подъезда Эли остановилась и взглянула на свои окна. Свет не горел. Она стояла, обхватив руками плечи, словно завязавшись в узел, и смотрела в землю.

– Оскар…

И тут он сделал это. Ее тело будто само напрашивалось, так что он собрался с духом и сделал это. Обнял ее. На какое-то страшное мгновение ему показалось, что он совершил ошибку: тело ее казалось напряженным, отчужденным. Он уже собирался прервать объятие, как вдруг она обмякла. Узел развязался, она высвободила руки, обхватив его спину, и, дрожа, приникла к нему.

Она положила голову ему на плечо, и они так застыли. Ее дыхание щекотало его шею. Они молча обнимали друг друга. Оскар зажмурился, чувствуя, что это самая важная минута в его жизни. Свет подъезда едва пробивался сквозь сомкнутые веки, обволакивая глаза красной пеленой. Лучшая минута в жизни.

Голова Эли придвинулась ближе к его шее. Тепло ее дыхания становилось все более ощутимым. Расслабившиеся мышцы тела снова напряглись. Ее губы коснулись его шеи, и по телу Оскара пробежала дрожь.

Внезапно она рванулась и высвободилась из его объятий, отпрянув назад. Оскар уронил руки. Эли потрясла головой, словно стряхивая с себя сон, развернулась и пошла к своей двери. Оскар остался стоять. Когда она открыла дверь, он окликнул ее:

– Эли?

Она обернулась.

– Где твой папа?

– Он… пошел за едой.

Ее не кормят. Вот в чем дело…

–Если хочешь, можешь поесть у нас.

Эли отпустила ручку двери, подошла к нему. Оскар уже соображал, как все объяснить маме. Он не хотел знакомить маму с Эли. Он мог бы сделать пару бутербродов и вынести их на улицу. Да, так, пожалуй, лучше всего.

Эли встала напротив него, серьезно посмотрела ему в глаза:

– Оскар… Я тебе нравлюсь?

– Да. Очень.

– А если бы я не была девочкой… я бы тебе все равно нравилась?

– Как это?

– Ну так. Я бы тебе нравилась, если бы не была девочкой?

– Ну… наверное.

– Точно?

– Да. А почему ты спрашиваешь?

Послышался звук, будто кто-то дергал заевшую оконную створку, и затем открылось окно. Оскар увидел за спиной Эли мамину голову, высунувшуюся из окна его спальни:

– О-о-оскар!

Эли шарахнулась в сторону, прижавшись к стене. Оскар сжал кулаки и взбежал на пригорок, встав под окнами. Как маленький ребенок.

– Что?

– Ой! Ты тут! А я думала…

– Ну что?!

– Сейчас передача начнется.

– Да знаю я!

Мама собралась было что-то сказать, но захлопнула рот и молча взглянула своего сына, стоящего под окнами, – руки по швам, крепко сжатые кулаки, тело как струна.

– Ты что там делаешь?

– Я… я иду.

– Давай скорее, а то…

Глаза Оскара увлажнились яростью, и он прошипел:

– Уйди! Закрой окно! Уйди!

Какое-то мгновение мама молча смотрела на него, затем по ее лицу пробежала тень, после чего она с треском захлопнула окно и ушла в дом. Оскару захотелось… не то чтобы окликнуть ее, но… послать ей мысль. Спокойно объяснить, в чем дело. Что не надо ему кричать, что у него…

Он спустился с пригорка.

– Эли?

Ее нигде не было. В свой подъезд она не заходила, он бы увидел. Наверное, пошла к метро, решила поехать к этой своей тетке, у которой обычно проводила время после школы. Да, скорее всего.

Оскар встал в темный угол, где Эли спряталась от его мамы. Повернулся лицом к стене. Немного постоял. И пошел домой.

Хокан затащил мальчика в кабинку и запер за собой дверь. Пацан не издавал почти ни звука. Единственное, что теперь могло вызвать подозрение, – это шипение газового баллона. Придется работать быстро.

Все было бы куда проще, если бы он мог сразу накинуться на жертву с ножом, но нет. Кровь должна поступать из живого тела. Это ему тоже объяснили. Кровь мертвецов была бесполезна, более того – опасна.

Ладно. Мальчик, по крайней мере, был жив. Грудь его поднималась и опускалась, наполняя легкие сонным газом.

Он перемотал ноги пацана чуть выше колен веревкой, перекинул оба конца через крюк и потянул на себя. Ноги жертвы поползли вверх.

Где-то открылась дверь, послышались голоса.

Придерживая веревку одной рукой, он перекрыл газ и снял маску. Наркоза хватит на несколько минут, люди не люди, а работать придется; значит, нужно действовать как можно бесшумнее.

Несколько мужских голосов. Два, три, четыре? Они обсуждали Швецию и Данию. Спорт. Гандбол. Пока они разговаривали, он осторожно подтягивал тело мальчика все выше и выше. Крюк заскрипел, – видимо, когда Хокан испытывал его на прочность, угол нагрузки был другим. Мужские голоса затихли. Они что-то заподозрили? Он замер, затаив дыхание, придерживая тело. Голова мальчика болталась над самым полом.

Нет. Просто пауза в разговоре. Беседа возобновилась.

Говорите, говорите.

–Штрафной Шегрену был вообще…

– Сила не в руках, головой тоже надо думать.

– Ну, забивает он, надо сказать, тоже неплохо.

– Черт, как он тот крученый-то завернул…

Голова пацана висела в сантиметрах двадцати от пола. Пора!

Так, теперь нужно закрепить концы веревки. Доски скамьи оказались пригнаны так плотно, что веревку в щель не просунешь. Не мог же он орудовать одной рукой, придерживая второй веревку? Нет, так не пойдет. Он неподвижно стоял, зажав в кулаке концы веревки и обливаясь потом. В маске было жарко. Хотелось ее снять.

Потом. Когда дело будет сделано.

О, второй крючок. Оставалось соорудить петлю. Пот заливал ему глаза. Он опустил тело мальчика на пол, чтобы ослабить веревку, и сделал петлю. Снова подтянул тело и попытался накинуть петлю на крюк. Веревки не хватило. Он снова опустил тело. Мужики за дверью притихли.

Да уходите же! Уходите!

В тишине он сделал новую петлю, подождал. Они снова заговорили. Боулинг. Успехи шведской женской сборной в Нью-Йорке. Страйк, спэа; пот щиплет глаза.

Жарко. Почему так жарко?

Хокан накинул петлю на крюк и выдохнул. Да уйдут они когда-нибудь?

Тело мальчика наконец-то висело под нужным углом, оставалось лишь довести дело до конца, прежде чем он проснется, – Господи, пусть они уйдут! Но те погрузились в бесконечные воспоминания о том, как у кого-то во время игры застрял большой палец в шаре для боулинга, и его пришлось вести в больницу.

Ждать он больше не мог. Хокан засунул воронку в канистру и приставил ее к горлу жертвы. Взял в руки нож. Когда он обернулся, чтобы пустить мальчику кровь, разговор снова затих. А глаза пацана были открыты. Широко распахнуты. Зрачки его метались из стороны в сторону, ища хоть какую-нибудь зацепку, объяснение происходящему, пока не остановились на Хокане – раздетом догола, с ножом в руке. Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза.

Затем мальчик открыл рот и заорал.

Хокан отшатнулся назад и с влажным звуком стукнулся о стену кабинки. Потная спина скользнула по стенке, и он чуть было не потерял равновесие. А мальчик все орал. Его крик гулко разносился по раздевалке, отскакивая от стен, все нарастая так, что у Хокана заложило уши. Его рука крепче сжимала рукоятку ножа, в голове билась одна мысль – он должен положить конец этому крику. Перерезать горло, чтобы крик прекратился. Он опустился на корточки перед мальчиком.