Всё не случайно - Асия Шаманская

меня скоро можно будет сдать в ломбард, — смеюсь, стоя у окна и наблюдая за салютом.

— Конечно, ты у меня такое золото, — смеётся парень. — Что загадала?

— Не скажу, а то не сбудется, — мне кажется, что ту любовь, которую излучали мои глаза можно было потрогать, хоть мы так и не признавались.

— Ладно, — не уговаривает. — Я тоже хотел бы всегда быть рядом с вами.

— Откуда… — осекаюсь я.

Смеётся и его грудь, на которой я удобно устроилась, вибрирует.

— Потому что знаю тебя.

Сегодня он, как никогда, шикарен. Тимур почти всегда в чёрном или тёмно-синем и чаще всего это джинсы с футболками-поло или рубашками. Но сегодня он в белой свободной рубашке, пусть и джинсы чёрные.

Руслан растёт, начинает понемногу проявлять характер, местами даже Бесоевский. Тимур ржал с этого, а я представляла всё веселье, которое нас ждёт, когда сын подрастёт.

Однако, когда кажется, что всё хорошо, то можно готовиться к наступлению чёрной полосы.

И она наступила, когда не ждали. Тимур уехал, сказав, что будет отсутствовать около месяца. Отпустила я его с тяжёлым сердцем, словно что-то предчувствуя. Старалась работать, как обычно, выбираться на прогулки с Тошей и Олей, периодически даже гуляла одна, чтобы подумать.

Чем дольше мы были вместе, тем сложнее мне было принять такой образ жизни. Тимур боялся открыто назвать нас своей семьёй, ссылаясь на свою маму. Этой истории я не знала, и мне было очень жаль всех. Иногда судьба так несправедлива, что начинаешь сомневаться в законе равновесия. Я всё же верю в карму и что всё не просто так в этом мире. Доказать Тимуру это ни разу не получилось, и я сдалась. Я шла на многие лишения ради него, почему же он не мог отказаться от этой зацикленности на опасности? Безусловно, он очень переживал за нас и старался так беречь, только вот сама себя я съем быстрее, а про Руслана всё равно разнюхают.

В этот раз он не звонил и не писал, а к концу месяца я была готова на стенку лезть. Кажется, это не очень вяжется с "беречь". Даже Аня видя моё состояние, ночует у меня. Я пью вино, а она составляет мне компанию чаем.

— Да нормально всё с твоим Бесоевым, — бубнит Аня. — И как только тебя так угораздило вляпаться?

— Не знаю, Нют, не знаю. Сделать ничего не могу. Я и без него не могу, а так…

— А так ты себя до срыва доведёшь. На такие отношения могла согласиться только курица, которой нужны только бабки. А ты слишком эмоциональная, слишком чувствительная. Ты ведь раньше могла холодно рассуждать, что случилось?

— Не хо-чу, — по слогам говорю. — Не хочу холодный рассудок, хочу сердце горячее.

— Кто-то вина перепил, — отбирает бокал Аня. Нет, я абсолютно трезва. И всё понимаю.

Сидим в тишине, потому что Аня не знает, что мне посоветовать. Я и сама не знаю, чем себе помочь.

— Прости меня, — всё же переводит тему Аня, нарушая тишину. — Я так виновата перед тобой.

— Ань, я тебя давно простила, — и это была чистая правда. Я боролась за неё, за её жизнь, за её здоровье. Да, она обидела меня, и не раз. Но семья нужна, чтобы даже в такие тяжёлые моменты поднимать с колен, а не бросать и так потерявшегося человека. Заблудиться в перипетиях жизни может каждый.

— А вот я себя нет, — стекает слеза по её щеке, затем ещё одна. — Какая же я идиотка. Всем жизнь чуть не похерила, потому что у меня, видите ли, горе. Я знаю, что ты меня простила, ещё тогда поняла, в больнице, когда ты о прощении говорила. Но, оказалось, что сложнее всего простить себя за всё.

— Какое горе, ты о чём? — притягиваю Нюту к себе. Она не захлёбывается слезами, Аня словно со всем смирилась, и они бегут сами по себе.

— Я… я никому не говорила. Даже Антон не знает, и пообещай, что так и останется, — я вижу, с каким трудом ей даётся это признание.

— Обещаю.

— Когда папа умер, я… я была беременна, — начинает Аня, а у меня внутри всё падает в какую-то пропасть. — И… и я не смогла, я не справилась с этим горем, на фоне переживаний, видимо, случился выкидыш.

— Боже, Аня, — крепко обнимаю, рыдая уже вместе с ней.

— И после этого я… я не смогу иметь детей. Я не знаю, как я подсела. Мне просто хотелось, чтобы эта боль дурацкая ушла, но с каждым чёртовым днём мне становилось только хуже. Антон не понимал, что не так. Он переживал, пытался помочь, а я только гнала его от себя. Он ведь даже не жаловался никому, это же началось гораздо раньше.

На самом деле, раньше. Прикидываю в уме. Папы нет с нами полтора года, явные проблемы с Аней мы заметили девять месяцев назад, три из которых она лечилась. Полгода. Полгода она скатывалась в эту яму, а Антон терпел и пытался ей помочь, а я даже не заметила, будучи занятой сыном.

— Для него я ещё большая тварь, потому что всё началось на ровном месте, — усмехается она. — Пусть будет так. Антон заслуживает полноценной женщины и семьи.

Конечно, он имел право знать, но с другой стороны, не знаю как бы я повела себя. Моя беременность протекала хорошо, но если бы что-то случилось, думаю, я бы тоже не выкарабкалась.

— Я нашла чем забить эту пустоту. Наркота помогала, пусть и не надолго, но мне было весело. Ладно, не весело, но не так грустно. Я даже не заметила в кого превратилась, она сожрала во мне всё человеческое.

— Это не так, — отрицательно мотаю головой.

— Да так. Я как вспомню, что творила и говорила, мне в окно хочется выйти. Теперь к отголоскам той боли добавилось ещё и чувство вины.

— Не смей, — повышаю я голос. — Ты слышишь меня? Ты мне нужна, маме нужна.

— А себе уже нет, — так спокойно говорит обо всём.

— Анют, послушай меня. Мы все люди, все мы ошибаемся, потому что живём в первый раз. Ты оступилась, натворила делов, но всё решилось. Пока жива, можно всё исправить. Я понимаю твою боль, пусть и не так хорошо, но жизнь не закончилась. Ты сама вспомни, когда папа… — слёзы градом катятся, словно я снова вернулась на полтора года назад. — Он знал, что осталось недолго, но он жил. Каждую секунду яростно жил. Ему даже удавалось заставить нас забыть о его болезни, которая сжирала его. У тебя ещё всё впереди, сестрёнка.