Анжелика. Мученик Нотр-Дама - Анн Голон

— Всегда к вашим услугам, мадам, — галантно ответил юный музыкант.

Обещание он исполнил быстро: всего лишь двумя часами позже, когда Анжелика готовила еду для Флоримона, в дверь постучали. Отворив ее, она увидела рослую рыжеволосую женщину, державшуюся высокомерно, и лакея в ливрее цвета спелой вишни — цвета дома графа де Суассона.

— Мы пришли от имени Джованни, — произнесла женщина, под пелериной которой Анжелика заметила весьма кокетливый наряд горничной.

Ее лицо было хитрым и наглым одновременно — сразу становилось ясно, что это любимая служанка знатной дамы.

— Мы готовы обсудить с вами дело, — добавила она, смерив Анжелику взглядом и быстро оглядев комнату. — Но мы должны знать, какова наша доля.

— Придержи язык, детка, — отрезала Анжелика таким тоном, который сразу поставил горничную на место.

Она села, не предложив того же посетителям.

— А тебя как зовут? — спросила она лакея.

— Гиацинт, мадам графиня.

— Хорошо! У тебя, по крайней мере, живой взгляд и цепкая память. Почему платить нужно двоим?

— Мадам! Когда речь идет о подобном деле, я и Бертиль всегда работаем вместе.

— Стало быть, вы работаете в связке. Хорошо еще, что с вами заодно не все слуги графа! Вот что от вас требуется: сообщите мадам графине, что я хочу продать ей моего мавра, Куасси-Ба. Но я не могу сама отправиться в Тюильри или в Лувр, так что ваша хозяйка должна встретиться со мной в Тампле, в том доме, который она выберет сама. И я настаиваю, чтобы эта встреча происходила тайно, а мое имя даже не упоминалось.

— Похоже, устроить это будет не так уж сложно, — произнесла служанка, взглянув на сообщника.

— Вы получите два ливра с каждых десяти — чем выше окажется цена, тем больше вы получите. Поэтому нужно, чтобы мадам де Суассон так сильно захотелось получить мавра, что никакая сумма не смогла бы ее остановить.

— Я свое дело знаю, — пообещала служанка. — Кроме того, давеча утром, пока я причесывала мадам, она снова сокрушалась, что в ее свите нет этого дьявола! Да смилостивится над ней Господь! — заключила она, поднимая глаза к небу.

Анжелика и Куасси-Ба ждали в маленьком кабинете, примыкавшем к службам в отеле Буффлер.

Из салона, где мадам де Севинье принимала сегодня гостей, доносился смех и восклицания светских дам. Мимо Анжелики пробегали мальчики-лакеи, несшие подносы со сладостями.

Хотя Анжелика не хотела в этом себе признаваться, она страдала от того, что оказалась выброшенной из светской жизни, которой наслаждались окружавшие ее сейчас дамы. Ей так хотелось познакомиться с Парижем и его альковами[23], в которых собирались самые выдающиеся умы того времени!..

Подле нее сидел Куасси-Ба, вытаращив от страха глаза. И хотя она одолжила для него у старьевщика Тампля поношенную ливрею с потускневшей позолотой, вид у него был довольно убогий.

Наконец дверь распахнулась, и на пороге показалась вместе со своей служанкой оживленная мадам де Суассон, обмахивающаяся веером.

— А, вот и дама, о которой ты говорила, Бертиль!

И она замолчала, внимательно разглядывая Анжелику.

— Да простит меня Господь, — воскликнула она, — дорогая, вы ли это?

— Я, — со смехом подтвердила Анжелика, — но прошу вас, не надо удивляться. Вы же знаете, муж мой в Бастилии; и мне не пристало быть в лучшем состоянии, чем он.

— О, конечно! — согласилась Олимпия де Суассон, проникаясь ее положением. — Каждый из нас хоть раз попадал в немилость. Когда мой дядя кардинал Мазарини вынужден был бежать из Франции, мы с сестрами ходили в дырявых юбках, а народ на улицах швырял камни в нашу карету и кричал вслед: «Потаскухи Манчини!» А теперь, когда несчастный кардинал одной ногой в могиле, те же самые люди, наверное, горюют по нему больше меня. Видите, как резко все меняется!.. Подождите, разве это ваш мавр, моя дорогая? В первую встречу он произвел на меня большее впечатление! Он был чернее и не такой тощий…

— Это потому, что он замерз и голоден, — поспешила с ответом Анжелика. — Вот увидите — как только он начнет есть досыта, то снова станет черным как уголь.

Лицо красавицы выражало сомнение.

Куасси-Ба с кошачьей грацией поднялся.

— Но я все еще сильный! Смотри!

Он сорвал с себя старую ливрею, обнажив торс, покрытый замысловатыми татуировками, расправил плечи, напряг мышцы, как боец на ярмарке, и чуть согнул руки в локте. На темно-бронзовой коже играли блики света.

Куасси-Ба стоял прямо и неподвижно, но казалось, что он вдруг стал гораздо выше. Вид этого дикаря, остававшегося совершенно бесстрастным, околдовал всех в комнатке и будто таинственно изменил само пространство. Сквозь витражи струились бледные лучи солнца, обливая золотистым светом сына Африки, заброшенного судьбой далеко от своей родины.

Мавр опустил миндалевидные, как у египтянина, веки, так что блестела только тонкая полоска белка цвета слоновой кости, а его взгляд замер на графине де Суассон. Затем его губы медленно растянулись в улыбке, одновременно высокомерной и нежной.

Никогда еще Анжелика не видела Куасси-Ба таким красивым, и никогда, никогда — таким… страшным.

Чернокожий, во всем великолепии своей животной мощи, пристально разглядывал добычу. Инстинкт шептал ему, чего хочет эта белая женщина, жадная до новых наслаждений.

Олимпия де Суассон, приоткрывшая губы, казалась завороженной. В ее темных глазах бушевало пламя. Прекрасная грудь вздымалась, а сладострастный рот так бесстыдно говорил о ее желании, что даже наглая служанка потупила взгляд, а Анжелике захотелось выбежать, хлопнув дверью.

Но графиня взяла себя в руки и принялась обмахиваться веером.

— Сколько… Сколько вы хотите?

— Две тысячи пятьсот ливров.

Глаза служанки засверкали.

Олимпия де Суассон чуть не подпрыгнула. Только что прозвучавшая цифра окончательно вернула ее на землю.

— Вы с ума сошли!

— Две тысячи пятьсот ливров, или я оставляю его себе, — холодно отчеканила Анжелика.

— Но, моя дорогая…

— О, мадам, какая у него нежная кожа! — воскликнула Бертиль, робко коснувшись руки Куасси-Ба. — Никогда бы не подумала, что у мужчин бывает такая кожа — просто цветочный лепесток.

Тогда графиня в свою очередь дотронулась кончиками пальцев до плеча мавра и погладила упругую, гладкую кожу. По ее телу пробежала сладострастная дрожь. Набравшись смелости, она коснулась татуировок на груди и рассмеялась.

— Решено, я его покупаю. Это безумие, но я не могу себе отказать. Бертиль, скажи Гиацинту, чтобы принес мне шкатулку.