Философия права - Борис Чичерин

Мы видели, однако, что свобода разумного существа тогда только становится правом, когда она подчиняется общему закону. Свобода лица находит границу в признании свободы других. Поэтому, в силу естественного закона, право присвоения относится единственно к тем вещам, которые не присвоены другими. Отсюда изречение римских юристов, что вещь, никому не принадлежащая, присваивается первому, кто ею завладеет (res nullius cedit primo occupanti, или quod nullius est, ratione naturali occupanti conceditur). Физические вещи я, в силу своей свободы, могу присваивать себе; но чужой воли я не вправе касаться. Тут является уже иное, высшее начало: «Тут человечество! – как выразился Шеллинг, – Перед этим я должен остановиться».

Таково первоначальное, непоколебимое основание права собственности: человек имеет право присвоить себе то, что не принадлежит никому, и не имеет права касаться того, что принадлежит другому. Это прямое приложение общего определения права к присвоению вещей. Против этого не имеет силы возражение, что если один присваивает себе известное количество вещей для удовлетворения своих потребностей, то и другому принадлежит совершенно такое же право, а потому все вещи должны быть поровну поделены между наличными лицами. Как уже замечено выше, подобное возражение доказывает только, что те, которые его делают, не имеют понятия о праве. Ни естественное, ни положительное право не даёт человеку ничего; оно только признаёт его свободу и подчиняет её общему закону. В приложении к собственности, право признаёт за человеком законную возможность приобретать, но как он воспользуется этой возможностью, это предоставляется его свободе; закону до этого нет дела. Один приобретает больше, другой меньше, третий ничего не приобретает. Один займёт клочок земли и будет его обрабатывать, другой пойдёт на охоту, третий ловит рыбу. Для права это безразлично; оно требует только, чтобы никто не касался того, что присвоено другими. Поэтому и вновь нарождающиеся поколения, которые являются на свет, когда всё уже присвоено и никому не принадлежащих вещей не остаётся, не имеют права требовать, чтобы им была выделена какая-нибудь часть из чужого имущества. Они могут приобретать уже не первоначальными, а производными способами, от родителей или по соглашению с другими. Если же они хотят воспользоваться первоначальным способом присвоения собственности, то они должны идти в незанятые пустыни.

Нет сомнения, однако, что при взаимном разграничении свободы могут произойти столкновения не только вследствие насилия, учинённого одними над другими, но и по самому существу юридических отношений. Пока усвоенная вещь находится в физическом обладании лица, спора быть не может; нельзя овладеть вещью иначе, как учинив насилие над лицом. Но право, как сказано, есть отношение умственное, продолжающееся даже тогда, когда физическое отношение прекратилось. Человек присвоил себе никому не принадлежащую вещь; но он не может постоянно держать её в руках или стоять на ней своим телом. Право состоит именно в том, что присвоенная вещь принадлежит ему, даже когда он физически с ней не связан; только этим способом она подчиняется воле как духовному началу и может служить постоянным её целям. По каким же признакам можно судить об этой принадлежности? Человек может поставить знак; но знак есть нечто преходящее и не всегда понятное для другого. Надобно определить, какого рода знаки должны служить признаками принадлежности вещи тому или другому лицу, а для этого, очевидно, требуется соглашение. Так и поступают в международных отношениях при усвоении пустынных стран.

Есть, однако, признак, по которому в силу естественного закона можно судить о принадлежности вещи. Этот признак есть положенный на неё труд. Если человек обработал землю или построил жилище, никто не может сомневаться в том, что эта вещь принадлежит ему, а не другому. Мы приходим здесь ко второму основанию собственности – к праву труда. Право овладения есть наложение воли на физический предмет; право труда есть соединение с вещью части самой личности человека, его деятельности, направленной к обращению вещи на пользу лица. Тут чисто умственная связь переходит в реальную; она выражается в видимых результатах. Однако последнее право предполагает первое, ибо для того чтобы приложить свой труд к физическому предмету, надобно первоначально им овладеть.

Казалось бы, нет ничего проще и яснее того правила, что плоды труда принадлежат тому, кто трудился. Оно составляет совершенно очевидное требование справедливости, а вместе и непоколебимое основание собственности, и притом личной, ибо трудится лицо, а не общество. Право труда, по существу своему, есть чисто индивидуалистическое начало. Однако и эта совершенно очевидная истина отвергается социалистами. Они говорят, что если бы это начало было верно, то произведения принадлежали бы рабочим, а не хозяевам и капиталистам, которые пользуются чужим трудом. Но такое возражение могло бы иметь силу только при существовании рабства, а не при свободных отношениях между людьми. Рабочий продал свою работу и получил за неё цену; ни на что другое он не имеет права. Эта цена составляет ничтожную долю цены произведений, которые, переходя из рук в руки, через множество стадий, оплачиваются, наконец, потребителем. Эта плата может возмещать или не возмещать издержки производства, вследствие чего предприятие может приносить выгоды или убытки: до всего этого рабочему нет дела. Он получил своё и не может иметь притязание ни на что другое: в барышах и убытках он не участвует. Если ему выдаётся доля прибыли, то это добрая воля хозяина, а отнюдь не его право. Но зато, с другой стороны, то, что он приобрёл, составляет неотъемлемую его собственность. Те, которые утверждают, что он получил слишком мало, не могут отрицать, что это малое принадлежит ему и никому другому. Кто работал какими бы то ни было способами, своими ли руками или умом, приобретая орудия, соединяя силы, направляя предприятие, рассчитывая возможные выгоды или убытки, для того приобретённое составляет неотъемлемое его достояние, которого он не может быть лишён без вопиющего нарушения справедливости. Чтобы опровергнуть эту очевидную истину, социалисты принуждены признать, что работающий не принадлежит себе, что он раб общества, в отношении к которому он состоит в неоплатном долгу, получая от него заработную плату только в виде авансов, под будущую работу. Именно к этой точке зрения приходит самый последовательный из социалистов, Прудон. Но такой взгляд есть полное отрицание свободы лица, а, следовательно, и всякого права. Превращение человека в рабочий скот, принадлежащий фантастическому существу, именуемому обществом – таково последнее слово социализма. Менее последовательные социалисты не идут так далеко. Они утверждают только, что заработная плата, в силу железного закона, ограничивается скудным пропитанием, а потому рабочие не в состоянии сберегать и делаться собственниками. Некоторые объявляют даже, что они не должны сберегать; в этом видят преступление против своих собратьев. По мнению этих теоретиков, рабочий, который сделался капиталистом, есть самое противное явление, какое можно встретить. Лассаль в особенности отличался этого рода декламацией. Когда нужно отвергнуть неопровержимый факт, социалисты не гнушаются никакими абсурдами. Ответом на это могут служить те громадные сбережения, которые делают рабочие в богатых странах и которые помогают им поддерживать многочисленные стачки. Путём сбережений они устраивают и потребительные товарищества и даже целые промышленные предприятия. Примером могут служить Рочдэльские пионеры. Когда рабочая артель на собственные средства устраивает заведение, то принадлежность ей того, что приобретено на трудовые деньги, не подлежит ни малейшему сомнению. Это не дар фиктивного общества и не произвольное установление положительного законодательства, а собственность, принадлежащая рабочим по естественному праву, в силу безусловных требований справедливости.

Из сказанного можно видеть, что право собственности заключает в себе двоякий элемент: мыслимый и вещественный, юридическое начало и осуществление его в реальном владении. Первый имеет источником свободную волю человека, согласную с общим законом, второй есть проявление этой воли в материальном мире. А так как уважение к свободе составляет основание всякого права, то фактическое владение, как явление свободы, должно быть ограждено от всякого посягательства, пока оно не приходит в столкновение с правами других. Отсюда важное юридическое значение владения. Как выражение свободы, оно всегда предполагает право. Кто это отрицает, тот должен доказать противное; на нём лежит бремя доказательств. Отсюда изречение «beati possidentes!» («счастливы владеющие»).

Однако фактически владение может и не совпадать с правом. Именно потому, что это два разных элемента, они могут расходиться. Право может принадлежать одному лицу, а владение может находиться в руках другого. Тут возникает вопрос: какого рода это владение, добросовестное или не добросовестное, то есть полагает ли владелец, что он имеет право на вещь, или он знает или может предполагать, что вещь принадлежит другому? Это вопрос не нравственный, а чисто юридический. Разница между тем и другим заключается в том, что добросовестный владелец подчиняется общему закону и ошибается только насчёт его приложения; недобросовестный же владелец, обращая в свою пользу то, что заведомо или предположительно принадлежит другому, тем самым нарушает общий закон. Из этого двоякого отношения проистекают разные юридические последствия. Уважение к воле, уважающей закон, составляет коренное начало права, тогда как воля, нарушающая закон, не имеет права на уважение. Поэтому добросовестному владельцу оставляются плоды, полученные с имущества, недобросовестный же должен возвратить имущество с плодами. Таково совершенно рациональное постановление римского права, основанное на чисто юридических началах, то есть на требованиях справедливости, помимо всяких посторонних соображений. Оно определяет и сам момент превращения добросовестного владения в недобросовестное. Этот момент есть предъявление иска. Как скоро другой заявил притязание на вещь, находящуюся в моём владении, так я не могу уже считать себя бесспорным собственником; решение принадлежит не мне, а общественной власти. Всё это совершенно просто и ясно. Г. Петражицкий написал целое сочинение о правах добросовестного владельца; но именно этих юридических оснований вопроса он вовсе даже не коснулся. Это показывает, до какой степени сознание права затмилось у современников.