Философия права - Борис Чичерин

Но если вторжение юридического закона в область совести противоречит самой его сущности и его призванию, если здесь истинная его задача заключается единственно в признании и ограждении её неприкосновенности, то проистекающие из религиозных убеждений внешние действия наравне со всеми другими подлежат его определениям. Спрашивается: в какой мере он призван в это вступаться?

Об отношениях государства к церкви как целому союзу мы будем говорить впоследствии. Здесь речь идёт только о личных правах, в которых выражается отношение свободы к закону. Если совесть человека признаётся свободной, если каждый имеет неотъемлемое право исповедовать ту веру, в истине которой он убеждён, то нельзя воспретить ему и внешнее выражение своих убеждений. Всё, что вправе сделать закон во имя хорошо или дурно понятых требований общественного порядка, это не дозволить публичной проповеди и публичного отправления богослужения, что может иногда подавать повод к смутам или скандалу. Но воспретить людям собираться вместе для вознесения общих молитв Божеству и для совершения тех обрядов, которые требуются их вероисповеданием, есть прямое нарушение свободы совести. Юридический закон не имеет тут голоса и не призван в это вступаться. Поэтому и так называемое совращение может считаться преступлением только там, где свобода совести не признаётся. По существу своему, совращение есть возбуждение религиозного чувства, следовательно, привлечение душ к Богу, а потому оно должно считаться благом, а не злом. Это один из путей, которыми Бог действует на человека. Без сомнения, государство имеет право не терпеть сект, проповедующих сопротивление властям или соединённых с безнравственными действиями и посягательством на чужую личность. Но здесь преследуются не отношения души к Богу, а действия, выходящие из пределов религиозного поклонения и которые должны быть доказаны. Более точное определение этих отношений принадлежит государственному праву и политике, здесь нужно было только утвердить общее начало.

Те же правила в общих чертах приложимы и к свободе мысли. И тут внутренние помыслы не подлежат действию юридического закона. Человека нельзя наказывать за известный образ мыслей или за частные разговоры, если они не заключают в себе побуждения к преступному действию. Но закон может воспретить публичное выражение мнений, опасных для общества или оскорбительных для других. В какой мере оно допустимо, это вопрос не отвлечённого права, а политики. И тут широкая свобода служит признаком высшего развития; но судьёй в этом деле может быть единственно государственная власть. Личное право является здесь не только выражением умственной свободы, но и могучим деятелем на общественном поприще, а потому оно должно сообразоваться с состоянием и потребностями общества.

Кроме требований общественной пользы, личное право ограничивается и правами других, так же как и наоборот, оно требует признания с их стороны. Отсюда проистекает двоякое юридическое отношение лиц: отрицательное и положительное.

Первое состоит в признании неприкосновенности лица как в физическом его бытии, так и в духовной его сущности. Поэтому всякое учинённое ему насилие неправомерно иначе как для отражения им самим совершенного насилия. Если лицо вторгается в область чужого права, то против него может быть употреблено принуждение, ибо этим охраняется неприкосновенность другого лица, имеющего равные с ним права. Эти отношения распространяются, как увидим далее, и на то, что присвоено лицу.

Но не одно только физическое бытие человека требует ограждения; неприкосновенной должна оставаться и духовная его сущность. Человеческая личность как таковая требует к себе уважения; в этом состоит её честь. И тут юридический закон может касаться только внешней стороны отношений. Люди могут думать о том или другом лице всё, что им угодно; но они не вправе это выражать. Внешние знаки уважения должны быть ему оказаны; в противном случае закон даёт человеку право жаловаться на оскорбление. Очевидно, однако, что тут есть духовный элемент, который не поддается юридическим определениям, поэтому оценка здесь всегда произвольная, и удовлетворение, особенно в случаях тяжелых обид, часто весьма недостаточно. Отсюда возникает самосуд, который не признаётся законодательством, но часто поддерживается нравами даже в высокообразованных странах. Человек сам является судьёй и защитником своей чести, за которую он рискует самой жизнью. Это высшее самоутверждение человеческой личности.

Положительная сторона личного права в отношении к другим состоит в праве вступать с ними во всевозможные соглашения, не нарушая, однако, прав третьих лиц и общих постановлений. И тут прилагается общее правило, что всё, что не запрещено законом, то дозволено в силу естественной свободы человека. Здесь лежит источник всякого рода договоров. Располагая собой, человек вправе соединять свою волю с волей других свободных существ. Из этого возникают различного рода союзы, которые, однако, выходят из области чисто личного права. Тут рождается целый новый мир юридических отношений, о которых будет речь ниже.

Все эти личные права, вытекающие из прирождённой человеку свободы, по самому своему понятию имеют чисто формальный характер. Они представляют явление свободы в различных сферах деятельности; а так как свобода есть формальное начало, которое состоит в том, что человек действует по собственному изволению, а не по чужому приказанию, то и различные проявления свободы имеют те же свойства. Поэтому тут нет и не может быть речи ни о каких целях или интересах. Какие цели ставит себе человек, и какие интересы он преследует, это зависит исключительно от него самого. Право его состоит именно в том, что он может действовать по своему усмотрению; пока он не нарушает чужого права или общих постановлений, т. е. пока он не выступает из положенных ему границ, закон в это не вмешивается. Хорошо или дурно человек пользуется своим правом, это его дело. Он может путешествовать по дальним краям или сидеть на месте, он может работать или лениться, заниматься полезным делом или пустяками, высказывать высокие истины или болтать совершенную чепуху, это до юридического закона не касается, ибо это область свободы. А так как личное право, то есть власть располагать собой составляет корень и источник всех прав, то из этого ясно, что понятие о праве как о защите интересов, лишено всякого основания. Оно противоречит как здравой теории, так и практике всех времён и народов. Только полное затмение понятия о свободе туманами реализма могло породить подобную аберрацию.

Есть, однако, лица, права и обязанности которых определяются интересом. Это так называемые юридические лица, которые учреждаются именно для известной цели. Само учреждение, очевидно, не может ни хотеть, ни действовать; всё это делается через посредство представляющих его физических лиц. Но последние пользуются правами единственно в виду той цели, которую они призваны осуществлять. А так как эта цель постоянна, то такой же характер получает и основанное на ней учреждение. Управляющие им физические лица меняются; меняются также и те, которые им пользуются; само же учреждение остаётся как постоянный субъект прав и обязанностей, вследствие чего оно и признаётся юридическим лицом.

Для реалистического воззрения на право учение о юридических лицах представляет камень преткновения. Старая юриспруденция легко справлялась с этим понятием. Она знала, что право есть не физическое, а умственное, или метафизическое отношение, а потому, когда жизнь требовала создания чисто мыслимого лица, она, не обинуясь ( не задумываясь, не сомневаясь, без колебаний ), устанавливала таковое и присваивала ему известные права и обязанности. Все законодательства в мире наполнены подобными установлениями. Но для реалиста все эти создания метафизики представляются устаревшими предрассудками, которые надобно выкинуть за борт; он признаёт единственно то, что можно видеть и осязать. Реальны, очевидно, только физические лица; они одни могут иметь и какой-нибудь реальный интерес, то есть пользоваться или наслаждаться жизненными благами. Юридическое лицо к этому неспособно: оно не ест, не пьёт, не радуется, не скорбит, следовательно, с точки зрения реалистов, смешивающих право с интересом, оно не может иметь никаких прав. А потому истинными субъектами права в юридических лицах должны быть признаны физические лица, входящие в их состав или пользующиеся их благами.

Но тут возникают неодолимые затруднения. Когда дело идёт о корпорации, состоящей из членов, которые образуют единое целое, то можно ещё с некоторым правдоподобием утверждать, что истинные субъекты права есть физические лица, а не фиктивное юридическое лицо; однако и это будет неверно, ибо юридическое лицо не есть простое товарищество. По признанию самих последователей этого учения, субъектами права должны быть признаны не только настоящие, но и будущие, неизвестные, реально не существующие лица, не имеющие ни сознания, ни воли. Силой вещей мы уносимся тут в чисто мыслимую сферу, отрешённую от всякой реальной почвы. Но ещё хуже обстоит дело относительно учреждений, которые служат для пользования совершенно неопределённых лиц, например, больниц или богаделен. Тут приходится субъектами права признать больных и нищих, и притом только с минуты вступления по минуту выхода (См. Ihering, «Geist des röm. Rechts»). Ясно, однако, что подобный вывод представляет чистейший абсурд. Нищий не имеет никакого права на вступление в богадельню; он помещается в неё в силу решения управляющих ею лиц. Но последние действуют не по собственному праву, а как представители юридического лица, и сами не пользуются богадельней, из чего ясно как день, что и в этом случае право и интерес суть две разные вещи. Интерес в помещении имеет нищий, который не имеет на это никакого права, а право помещать имеют лица, которые не имеют в этом никакого интереса. Самое право принадлежит не им, а юридическому лицу, представителями которого они являются. В чём же заключается основание этого права?