Острие скальпеля. Истории, раскрывающие сердце и разум кардиохирурга - Стивен Уэстаби

немного выпил в загадочном Гонконгском клубе, а затем в одиночестве пошел в сауну. Время от времени в моей голове прокручивались этапы операции. Стоило ли мне вообще браться за нее? Что для меня важнее: доказательство собственной непобедимости или безопасность бедной девушки? Это был судьбоносный для моей карьеры момент. Хотя я так и не испытывал страха, здравомыслие начало возвращаться ко мне. В Гонконге привилегированность моего существования предстала в истинном свете. Работа рядом с монахинями и возможность поделиться с ними своими проблемами восстановили мир внутри меня, который я потерял несколько лет назад.

На втором месте после хирургов по числу психопатов стоят детские онкологи, и я понимаю почему.

Затем я занялся торакальной хирургией в государственной больнице Коулуна (Kowloon Hospital). Пациентов с раком легких было много, а других хирургов, способных их прооперировать, не было. Я устранял травматические повреждения, откачивал гной и исправлял дефекты грудной клетки у детей. Я все делал безвозмездно, и это восстановило мое уважение к себе. Неожиданно я стал помещать указательный палец в сердца, чтобы облегчить ревматический митральный стеноз, потому что других вариантов у меня не оказалось.

Чем больше я работал, тем больше пациентов ко мне направляли, и мне это нравилось. Меня просили остаться, и соблазн согласиться у меня определенно был. Китайские пациенты не жаловались на жизнь, как и их хирурги. Они делали все возможное доступными средствами, многие из которых применялись еще с прошлого века. Тем не менее я решил вернуться в Англию и начать все сначала. Мне хотелось применить то, что я узнал, на другом конце земли. Я пообещал себе стать менее высокомерным и отстраненным, хоть и понимал, что это будет нелегко.

* * *

Вскоре после моего возвращения в Хаммерсмитскую больницу я снова попал в беду, хоть и так был на грани отчисления с программы ротации за исчезновение на три месяца. Время идет, дерьмо остается. На этот раз я отвез пациента с колотой раной сердца в операционную, не предупредив дежурного консультирующего хирурга. «В чем проблема? – думал я. – Этот человек умирал. Я спас его и предотвратил убийство». Я старался убедить хирурга, что у меня совершенно не оставалось времени связаться с ним по пути в операционную, потому что я был сосредоточен на своей работе. Но это не было оправданием. Каким бы уверенным в своих способностях я ни был, я всегда должен был следовать протоколу. Я не сдержал обещания, данные себе на Китайский новый год. Я был рецидивистом, недисциплинированным и, очевидно, неконтролируемым.

После той операции профессор Бенталл, которого уже начинали подводить глаза и руки, сделал меня своим личным ассистентом. Я делал операции, а он мне помогал, причем это касалось даже его зарубежных частных пациентов. Я определенно умел оперировать, и никто не ставил это под сомнение. Проблема была в моем темпераменте: резкость, полное пренебрежение к субординации и нехватка проницательности все еще проявлялись во мне после той трещины в черепе. Я превратился в крайне амбициозного мерзавца, которого нужно было либо обуздать, либо выгнать. Я не мог и дальше оставаться таким же в британской больнице. Гонконг – это одно, а Дю-Кейн-роуд В12 (Du Cane Road) – совсем другое.

Однажды утром, после того как я оставил свой синий автомобиль возле главного входа на парковочном месте заведующего больницей, профессор Бенталл вызвал меня к себе в кабинет. Я предполагал, что на меня опять пожаловались сверху, и ждал выговора за очередной проступок. Подобно китайским коммунистам, я собирался произнести речь о равенстве и жизненных ценностях. Но все оказалось не так. Конечно, на меня была жалоба, но она только ускорила разговор, который давно откладывался. Он видел, что я до сих пор не удовлетворен. Не хотел бы я отправиться в Америку и поработать с великими людьми? Мне не нужно было думать. Я сразу согласился. Я вообразил, что поеду в Калифорнию и буду работать с Норманом Шумвеем, пионером пересадки сердца.

Однако Бенталл имел в виду совсем иное. Он был достаточно великодушен, чтобы признать мой хирургический потенциал, но еще раз подчеркнул, что я окончательно сошел с рельсов. Если бы я поехал в Стэнфорд, то испортился бы еще сильнее. Я должен был поехать к Джону Кирклину, известному хирургу, который ушел из клиники Майо (Mayo Clinic), чтобы создать передовую академическую хирургическую программу в новой больнице в Бирмингеме, штат Алабама. Душный Глубокий Юг. Профессор уже побеседовал с ним обо мне. После работы с Кирклином я мог вернуться в Хаммерсмитскую больницу на более высокую должность. Мне поставили ультиматум: согласиться или уйти. Я согласился. Это был мой единственный вариант. У меня была плохая репутация, но не забывайте, что в этом не было моей вины. Во всем виноваты нарушенные связи внутри мозга. Я надеялся, что когда-нибудь они восстановятся, но не слишком скоро. Я добился успеха в Китае. Мог ли я добиться его в Алабаме?

5

Перфекционизм

29 декабря 1980 года. Невыносимая тоска. Оставив позади катастрофу собственной жизни и драгоценную маленькую дочь, я отправился в Бирмингем, штат Алабама. Это было решающее время для моей карьеры кардиохирурга. Мои дикие выходки и пренебрежительное отношение к хирургической ротации подняли слишком много шума в Лондоне. Теперь мне предстояло проявить себя в Америке. Обучение в Нью-Йорке дало мне некоторое представление о том, чего ожидать, но на Глубоком Юге дела обстояли совершенно иначе. Он был жарким и душным, причем не только в плане климата.

Для меня 1981 год должен был все изменить. Гусенице пришла пора превратиться в бабочку, а затем защитить свои крылья от огня. Кардиохирургия непрерывно развивалась, и результаты постоянно улучшались. Подход «давайте попробуем и посмотрим, выживет ли пациент» уже не применялся. Теперь главную роль играла не ловкость рук или техника операции, а хирургическая наука. Чтобы оперировать сердце изнутри, орган должен быть неподвижным. Этого можно добиться только временным прекращением притока крови к самой мышце. Химическая защита от ишемической болезни сердца, то есть от недостаточного поступления кислорода к сердечной мышце, стала отдельной отраслью промышленности. По мере совершенствования хирургических методов операции становились все более продолжительными и сложными, но при этом гораздо менее опасными.

Сердце постоянно находится в движении, и чтобы останавливать его на время операции, было создано целое направление науки.

Поскольку прогресс базировался на прикладной науке и развивающихся технологиях, Соединенные Штаты стали местом, где о них можно было узнать больше. Деньги имели значение, детали имели значение, и Бенталл понимал, что лучшим