Футбольная сказочка 2012: Матч эры за Грааль - Франсуа Шаму

Возница, напротив, всем своим видом давал понять, кто здесь полноценный джентльмен. Цилиндр, фрак, расшитый жилет, шейный платок, рейтузы, высокие сапоги, отполированные, как «пятисотый» «МЕРСЕДЕС» последней серии. Да еще и алый платочек треугольничком в нагрудном кармане. Рядом с таким, пожалуй, закомплексуешь. Впрочем, Фама тоже была не в бальном платье и не в кружевах, так что Волк довольно быстро успокоился и оставил свои эстетические переживания. Тем более появились другие поводы.

Их узнавал весь город, поэтому Волк чувствовал смущение. Он желал уединения, а уединение не только не наступало, но и в теории было невозможно. Волк пробовал вразумлять журналистов, но они лишь улыбались. Волк прикрикнул, но видеокамеры сомкнулись вокруг фиакра тесным кольцом, чтобы явственнее запечатлеть возмущенный вопль. Над головами парочки периодически возникал микрофон-удочка, который, особо не таясь, подвешивали репортеры. Тогда Волк дал команду вознице оторваться от погони. Но тот как ни старался, а уйти от преследователей не мог. Мучители немедленно нагнали своих жертв на скутерах.

Уже и в арке на Одеонплатц постояли, и в Английском парке ноги в речушке помочили, и Фрауенкирхе посетили. В самом большом соборе города табличка извещала, что папа римский Бенедикт Шестнадцатый там начинал свое пастырское служение.

– Интересно, а у него тогда была подружка? – неожиданно заинтересовалась Фама.

– Вряд ли, – засомневался Волк. – Папа, судя по всему, очень правильный.

– Он ведь был совсем молоденький… Как же без подружки?

– Если Бенедикт Шестнадцатый стал папой, то наверняка он карьерист, а карьеристы стараются не обращать внимания на женщин, чтобы не отвлекаться от цели своей жизни.

– А ты, Волконский, карьерист? – В вопросе Фамы не скрывалось ни подвоха, ни ехидцы, ни кокетства – просто человеческий интерес.

– Я… Я, если честно, еще пока не понял.

– Пора определяться. Ты же совсем взрослый. – Она это сказала не укоризненно, а точно с удивлением, но Волк все равно стушевался.

– Мне хочется найти в жизни интерес. А будет интерес – будет и карьера.

– Ну и что же интересного в Матче эры?

– Как что? Общение, новые города, новые люди. С Матчем века в России у нас плохо получилось. Сейчас исправим. Эта игра войдет в историю.

– Брось, Волконский, это тот же шоу-бизнес. Через несколько лет никто не вспомнит об этом проекте. Не будет никаких новых вибраций.

– А тогда зачем ты в этом участвуешь?

– Я не хочу тебе врать, потому что ты сам очень честный. Так что это мой маленький секрет.

Они бродили по собору. Папарацци ослабили хватку в Божьем месте и держались на дистанции, тактично позволяя Волку и Фаме рассматривать витражи, утварь, картины. На одной иконе, у которой и он, и она задержались, был изображен Иисус, попирающий дьявола и смерть в виде скелета. Враг рода человеческого сжимал в левой руке театральную маску с алыми губками и розовыми пухлыми щечками. Иисус был белотел и совершенно беспол. У дьявола, напротив, по-женски отвисала грудь. Фама сказала, что надо подарить открытку с репродукцией Кайлину, потому что театральная маска дьявола похожа на Ангелиссимуса. Особенно цветом лица. Позабавило, посмеялись…

Волк почувствовал, что в их путешествии по городу наступает переломный момент, что Фама готова к какому-то откровению, к тому, чтобы сказать или услышать нечто важное. Но не при этих же негодяях с камерами говорить. Нужно радикальное решение! И действительно, если у человека есть благородная идея, то ход вещей начинает складываться в его пользу.

Когда они подъехали на центральную площадь Мариенплатц к самой ратуше, то Волк увидел, что сторож готовится запереть чугунную решетку ворот. Ворота располагались в довольно узкой арке. Волк все рассчитал и быстренько дал команду вознице поставить фиакр впритык к воротам, чтобы перегородить проход к ним. Как только они спрыгнули в темную арку, он сразу крикнул служителю ратуши, чтобы тот впустил их, а потом закрыл ворота. Старик интуитивно понял, что молодая пара от кого-то удирает, и благородно решил помочь влюбленным. Он почему-то принял их за влюбленных и несколько раз с усмешкой произнес «Die Liebe». Но без укора, а с доброй ностальгией.

За фиакром послышался шум. Папарацци сообразили, что их надули, и один из них даже прополз под фиакром, но разозленный Волк пихнул его каблуком в наглую харю. Не пнул, а именно толкнул, чтобы тот почувствовал не боль, а мерзость своего деяния. Журналист жалобно вскрикнул на непонятном языке и уполз на четвереньках восвояси. Сторож звякнул ключами и отделил Фаму и Волка от толпы. Жестом показал идти за ним. От него приятно пахло табаком – сейчас так уже не пахнет от курильщиков. Тянуло неуловимым брутальным ароматом, а нынешние куряки выдыхают какую-то кислятину.

Сторож вел их затейливыми коридорами, а потом свернул к маленькой дверке. Волк понял, что будет некрасиво дать ему чаевые. Не по-русски как-то. А кроме денег, у него ничего с собой не было. Просто так уйти – тоже плохо. Фама словно почувствовала его замешательство и нашла выход. Она обняла старика и поцеловала в щеку, а Волк крепко пожал руку. Тот обрадовался несказанно и помахал им ладошкой. Что-то выкрикнул вслед и показал, в какую сторону скрываться от погони. И они понеслись. Бежали не останавливаясь, затем ехали на такси, вылезли у разлапистой башни и спокойно пошли по городу, потому что уже стемнело, и вряд ли их кто-то мог узнать.

Они смеялись и говорили глупости. Ничто так не сплачивает, как совместное бегство. И нет милее той беседы, которая состоит из ничего не значащих слов. На них, наверное, и держатся самые крепкие семьи. А еще на фотографиях. Везде быть вместе и иметь об этом свидетельство в альбоме. Фама и Волк не фотографировались – освещение плохое. Они просто брели. Но в самом начале улицы увидели причудливое здание с камнями, нагроможденными рядом с входом. Здание, похожее на церковь. Волк уверенно сказал – это церковь. Фама возражала – церковь всегда строится отдельно от других домов, а тут все вместе. Никакого зазора действительно не наблюдалось – квартал он и есть квартал. Они приостановились.

– Спорим? – спросила Фама.

– На что?

– На желание. – Фама сыграла в маленькую девочку с бантиками. – Но только исполнимое. Не злое.

Вошли. Волк выиграл. Он знал, что выиграет. Служба завершилась, опрятная старушенция подметала под скамейками. Она не обратила внимания на посетителей – наверное, из-за того, что была глуховата. И странновата. Впрочем, как и все остальное в этом загадочном месте, которое больше напоминало театр, чем место религиозного поклонения.

Вера в Бога предполагает смирение, тишину и умеренность, а здесь все нескромное, вызывающее, крикливое, ироничное, контрастное, безудержное, нахально летящее сквозь пространство, надменно роскошное, буйно вычурное, постыдно равнодушное к добру и злу… Потому что тут все измеряется другими категориями – красотой и слепящим блеском.

Все фигуры были из неестественно белоснежного материала. С маленькими деталями, выкрашенными сусальным золотом. Тут при входе апостол Петр агитировал поднятым над головой золотым ключиком от рая. Точно Буратино. Апостола препоясывал золотой кушак. А под пятой апостола грустил дьявол. Правда, не рогатый и не зловещий. Маленький ангел, угрюмый и насупленный. Падший. Напоминавший Вову Ленина на октябрятской звездочке. На его шее красовался золотой ошейник с цепью, напоминавший не орудие наказания за гордыню, а скорее аксессуар безобидного извращенца из доброй французской комедии. Адское пламя рядом с ним тоже было белым и совсем необжигающим. Просто скучным и неинтересным. Как и всякое зло.

И вокруг мрамор, мрамор. Всюду мрамор. Розовый, голубоватый, серый, оранжевый – всякий, но цветов нереальных. С прожилками. Спирали колонн с завитушками, с неведомыми ухищрениями, названия которых знают одни лишь архитекторы, с чудинками, непонятно за что цепляющимися. Декорации для театра душевного преображения, бутафория вечности!

Святой, воскрешающий из гроба поднятием пятерни над головой, почему-то похож на грустного Арлекина. И скелет, выкрашенный золотом, загадочный и фаталистичный, тянет свои огромные ножницы к нитке жизни, которая заканчивается веретеном в руках юного создания. На его лице скорбь, ибо видно, что смерть уже поддела нить и осталось только щелкнуть огромными секаторами, чтобы все оборвалось. И времени больше не будет.

– Ты боишься смерти? – загрустила Фама.

– Ты, кстати, проиграла спор.

– Ты не ответил на вопрос.

– Не боюсь, но задумываться не люблю.

– Значит, боишься.

Волк открыл дверь, и они вышли на улицу. Вышли и не знали, о чем говорить. То есть с чего возобновить разговор. Все казалось каким-то несущественным. Тогда Волк остановился и произнес речь воображаемым слушателям, глядя куда-то в небо. Так обычно поступают интеллигенты. Реальные слушатели не интересуются их мнением – вот они и обращаются словно ко всему прогрессивному человечеству.