Бизар - Андрей Иванов

– Да, да, но как это сделать?..

– Вечный вопрос, вечный вопрос, молодой человек… Пока мы спускались с чердака винтовой лестницей, он объяснил, что не так важно «как это сделать», потому что гораздо важней – «зачем нужно снимать паркет?»…

– Ну и зачем же, мистер Винтерскоу?

– Потому что вода натекла в подоснову пола, – шипел старик, таращась на меня. – Я это понял, пока медитировал.

– А… – сказал я; значит, мне показалось, что он спал, старик не спал – он мыслил, работал! Расчесывая бороду перед запыленным зеркалом, он сказал, что необходим ремонт не паркета, а самого пола, который находится под паркетом.

– Вы обратили внимание на то, что пол местами прогибается?

– Нет, – покачал я головой, нет, конечно, не обратил внимания, я не обращаю внимания на такие мелочи… пол прогибался столь явно, что мне было страшно по нему ступать! Особенно там, где была софа, там образовалась настоящая ямина. Но я плевать хотел…

– Вам любой специалист подтвердит, – торжественно продолжал он. – Только нам не нужен для этого специалист, потому что это ОЧЕВИДНО: надо ремонтировать пол! Надо проверить, как там обстоят дела с доской… Похоже, что пол износился… Сам паркет-то хороший, мы его еще постелим, но перед работами на потолке и для ремонта и утепления в дальнейшем необходимо его снять. Мы его снимем, а потом соберем снова!

Чтобы впоследствии использовать паркет – собрать его по дощечкам, как полагается, – старик решил, что первоначально паркет следует пронумеровать, скрупулезно, каждую деталь, каждую планочку! У меня потемнело в глазах, когда я это услышал. Я сперва не поверил. Подумал, он что-то иное имеет в виду. Не собирается же он?.. Но нет, именно это он и собирался сделать! Он сказал, что делать это мы – мы! – будем следующим образом: постелив огромный кусок целлофана на пол, мы будем писать номера на полу и на целлофане, чтобы целлофан таким образом в дальнейшем послужил своеобразной картой по сбору паркетного пола. У меня замерло все внутри. Старик нисколько не замечал моей нерешительности. Он агрессивно мерил шажищами пол, прикидывал, примерялся, принюхивался, делал арифметические подсчеты своими бровями, топтался и прикусывал сомнение, затем потянул меня вон из замка в поисках целлофана. Мы исходили всю деревню. Старик издергал каждого, перерыл все, перевернул все горшки на чердаке Коммюнхуса, вспомнил, что где-то, на какой-то крыше, была какая-то дыра… И не на какой-то, а на крыше ангара! Самого высокого после замка строения в деревне! Гордость Хускего! Побежали к лесной дороге. Мистер Винтерскоу на бегу объяснял, что ирландец Мэтью планировал построить обсерваторию, затем и была разобрана крыша, чтобы вместить в себя Магеллановы облака с Гончими псами! Астрология – будущее – перспективы! Спасение Земли от метеоритов! Благие начинания! Переселение на Марс! Громадные кристаллы! Хрустальные плантации на Луне! Телескопы и фантастическая фотокамера! Никого, кроме пьяницы-ирландца, кометы не интересовали… Мэтью выгнали за эксперименты над животными… Кто-то решил складировать в ангаре бесценный строительный материал, который моментально загнил под дождем, возникла необходимость натянуть пластик! Старик загнал меня на прогнувшийся каркас перекошенного здания. Это был трюк, который каскадеру не приснился бы в страшном сне! Я возился часа четыре: как муха в паутине!

– Это был голландец, – кричал старик снизу. – Старый моряк… Жил у нас несколько лет… Строил общежитие с Мэтью… Мэтью ломал крышу, чтобы сделать обсерваторию!.. Голландец натягивал пластик!..

Моряк постарался не на шутку. Вязал кропотливо, тросиками и матерой водонепроницаемой веревкой, так крепко и ровно – не верилось, что руками! Старик запретил использовать нож. Я – по его требованию – аккуратно отсоединял пластик от всех шестнадцати крючьев и пятидесяти гвоздей, которые мне пришлось отогнуть, чтобы высвободить тросик, веревку… Наконец-то… Мистер Винтерскоу стоял, открыв рот, с воздетыми к небу руками, а пластиковое облако нисходило на него, как манна небесная, вместе с мириадами собравшихся в нем капель.

Мы волокли это чудовище через всю деревню, распугивая ворон.

– Разметку сделаем следующим образом, – воодушевленно говорил старик. – Северо-западная стена! Юго-восточная стена! Так обозначим края. Ведь зал огромный! Сто пятьдесят квадратных метров!

По его плану все дощечки предстояло отсортировать и хранить в специально отведенной комнате, из которой я вынес все дерьмо, что в нее было свалено.

Полтора часа путались в пластике, ползали по полу, ровняли, растягивали и, когда старик укрепился в иллюзии того, что тот никуда не денется, что все, что должно было по его разумению совпадать, совпало и не убежит, стали нумеровать. Мы ползали по полу и писали номера на пластике и под ним на дощечках. Следуя им изобретенной хитрой системе нумерации, мы двигались вдоль северо-западной стены, приближаясь планомерно к юго-восточной (это был первый этап его плана). Мы ползли, загибая потихоньку пластик, заворачивая его и закрепляя в подвернутом виде по мере того, как исписывали пол. Старик сказал, что вынимать дощечки мы будем тогда, когда достигнем тысячной в букве F/9. Я так до конца и не раскусил его системы, я просто слепо следовал его инструкциям. У меня, возможно, даже глаза стали узкими, как у китайца, столь беспрекословно я подчинялся его командам. Он был мной очень доволен. Большего счастья для него в те дни, казалось, и придумать было нельзя! Для того чтоб писать на пластике и паркетных планках, он купил специальные карандаши. Какими пишут на досках в современных школах. Все было как в строгом калькировании. Как это делал мой отец, когда перерисовывал репродукции Шишкина или Репина. Мы же превзошли вообразимое. Мой папаша, если б увидел, в какое грандиозное дело ввязался его сынок, упал бы передо мной на колени и бился бы о земь, как перед самим Леонардо да Винчи! Потому что это был колоссальный труд, сравнимый разве что с ватиканскими фресками Рафаэля! С росписью потолков Альгамбры! С северным сиянием и семицветной радугой! Мы целыми днями ползали по полу, как муравьи, то рисуя на пластике, то ныряя под него, писали на полу, подгибали покров по дружной команде на «one – two – three – go!». Дело спорилось. Со скрюченными пальцами и спинами продвигались мы задом наперед, как циклевщики, к юго-восточной стене (я ее уже затылком чуял), счет наш приближался к вожделенной тысячной планке в заветной букве. На карачках ползли мы, как два муллы, замаливающие свои грехи… но не было нам прощения! Это был уже второй раз, думал я, когда старик меня втянул в немыслимое занятие, и второй раз мне приходилось ползать на коленях, вот в таком положении… Я даже стал подозревать его в нехорошем. Будто он на самом деле мне такие испытания придумывает. Специально так издевается надо мной. Дабы присмирить мою гордыню и стреножить галопирующий ум. Я об этом еще тогда подумал, когда он запретил мне пропалывать ивовый сад граблями и совком, сказал, чтоб руками только… Все сто деревьев! И сам со мной вместе ползал. Но ивовый сад не шел ни в какое сравнение с росписью паркета в большом зале! Если б там была тысяча деревьев, а не сто, и если б он потребовал выгрызать сорняки зубами, не касаясь при этом руками и ногами земли, о да, вот тогда ивовый сад мог бы сравниться с паркетным полом в большом зале… Теперь я понимаю, ивовый сад был прелюдией; куда более серьезные дела поднимались кровавой зарей на востоке. Старый алхимик хотел проверить, насколько далеко я мог зайти, насколько глубоко мог проникнуться его безумием, до какого предела мог в дальнейшем участвовать в им задуманных проектах. Да и нумерация дощечек, как оказалось, была всего лишь увертюрой. Всех нас ожидало куда более глобальное дело, дело жизни! «Семинар… семинар…» – шелестел пластик. «Проект!.. Проект!» – бубнил старик. Думаю, ни один великий бенефактор не потешался над своим подопечным столь изощренно, как мистер Винтерскоу надо мной в те дни. Это было нечто! Грандиозность замысла затмила его абсурдность. Все беспокойства и вопросы испарились из моей головы. Масштабность и гротескность этого занятия вытеснили рациональное мышление. Я слепо орудовал карандашом, полз, как в трансе, проговаривая номера губами, как молитву, подгибая пластик, как гигантские четки. Мне все это еще и снилось… Тоненькие планочки, елочкой, одна к другой… Их там были тысячи, тысячи… и ночью и днем – планочки, планочки… Я был запечатан в них, исписан цифрами и иероглифами… Мне снилось, как старик закатывает меня в пластик, нашептывая:

– Этот паркет еще сто лет послужит! Такой качественный паркет… Ох, такой паркет может и двести лет прослужить!

Двести лет… Подумать только! Он это говорил с такими глазами, с таким восторгом, точно сам мог столько прожить. Будто от нумерации как раз и зависело, проживет он столько лет или нет.