Зажмурься покрепче - Джон Вердон

— Что это была за цель?

— Выучить и воспитать Гектора Флореса, — сказал Эштон, скривившись так, словно почувствовал горечь во рту. — Эта удивительная метаморфоза превращения его из садовника в человека универсальных познаний должна была стать темой моей новой книги — о примате просвещения над наследственной и культурной предрасположенностью.

— А после этого, — произнес Гурни с большим сарказмом, чем рассчитывал, — вы собирались написать вторую книгу, которая бы оспаривала аргументацию первой?

Эштон медленно улыбнулся.

— Смотрю, Мэриан не пожалела подробностей.

— Да, и я как раз хотел одну из них у вас уточнить. Насчет Карла Мюллера. Вы в курсе, что он нездоров?

— Как врач я его не наблюдал, так что нет.

— А как сосед?

— Что именно вы хотите знать?

— Если простым языком, то мне интересно, до какой степени он не в себе.

Эштон снова улыбнулся.

— Насколько можно судить по слухам, он вообще не в контакте с реальностью. Во всяком случае, с реальностью половозрелого человека.

— Этот вывод основан на рассказах о его любви к игрушечным паровозикам?

— Есть важный вопрос, которым нужно задаваться всякий раз, когда сталкиваешься с неуместным поведением: «В каком возрасте такое поведение было бы уместным?»

— Не улавливаю вашу мысль.

— Поведение Карла уместно для мальчишки предпубертатного возраста. Следовательно, можно предположить, что он регрессировал в состояние психики, которое было ему присуще, когда он чувствовал себя счастливым и в безопасности. Я бы сказал, что это регресс конкретно в период, когда его не волновали ни женщины, ни секс и, следовательно, когда измены для него не существовало как понятия.

— То есть вы думаете, что он как-то узнал об измене жены с Флоресом, и это его травмировало?

— Это возможно, если у него изначально была не слишком устойчивая психика. И это вполне объясняет его поведение сейчас.

В небе успели возникнуть облака, которые теперь постепенно затягивали солнце. В патио сразу стало прохладно, но Эштон как будто этого не заметил. Гурни засунул руки в карманы.

— Могла ли новость об измене заставить его убить жену или Флореса?

Эштон удивился:

— У вас есть основания думать, что Кики и Гектор мертвы?

— Явных оснований нет, хотя о том, что они живы, также ничто не говорит: о них ничего не известно уже четыре месяца.

Эштон взглянул на винтажные золотые часы от Картье.

— У вас как-то все сложно, детектив.

— А на самом деле все просто?

— Не могу сказать. Я же не специалист по криминальной психологии.

— А кто же вы?

Эштон удивленно моргнул.

— Я не понял вопроса.

— Какая у вас специализация?

— Деструктивное сексуальное поведение в целом и сексуальное насилие в частности.

Настала очередь Гурни удивиться.

— Я думал, вы директор школы для неблагополучных подростков.

— Верно. Школа Мэйплшейд.

— Значит, Мэйплшейд — школа для подростков, переживших сексуальное насилие?..

— Простите, детектив, но на этот вопрос невозможно ответить кратко так, чтобы не оказаться неправильно понятым, а на долгий разговор у меня сейчас нет времени. Может, встретимся в другой день?

Он снова взглянул на часы.

— Мне предстоит еще две встречи, к которым нужно готовиться. Нет ли у вас напоследок вопросов попроще?

— Есть, два. Могли ли вы ошибаться насчет того, что Флорес мексиканец?

— Ошибаться?..

Гурни молча кивнул.

Вопрос Эштона заметно встревожил. Он пересел на самый край стула и произнес:

— Да, я мог ошибаться на этот счет, как и насчет всего остального, что я о нем якобы знал. Ваш второй вопрос?

— Говорит ли вам о чем-нибудь имя Эдвард Валлори?

— Вы про эсэмэску в телефоне Джиллиан?

— Да. «Я написал тебе про все причины».

— Следователь меня уже спрашивал про это. И я ответил, что не знаю человека с таким именем. С тех пор ничего не изменилось. Оператор подтвердил, что сообщение было отправлено с телефона Гектора.

— И у вас нет догадок, почему бы ему понадобилось использовать это имя?

— Нет. Простите, детектив, но мне действительно нужно готовиться к следующим встречам.

— Мы можем поговорить завтра?

— Я весь день буду в Мэйплшейде.

— Во сколько вы выходите из дома?

— В полдесятого.

— Тогда как насчет половины девятого?

Поколебавшись, Эштон кивнул:

— Хорошо, завтра в полдевятого.

Возвращаясь к машине, Гурни обернулся и посмотрел на патио. Солнце ушло, но Хобарт Эштон по-прежнему сидел и ритмично покачивал палкой.

Глава 21

По-хорошему

Дома, которые на солнце выглядели торжественно, при облачном небе смотрелись угрюмо и даже враждебно. Гурни хотелось поскорее проехать Бэджер-Лейн и оказаться на Хигглз-Роуд, за которой начинались живописные долины, пролегавшие между Тэмбери и Уолнат-Кроссинг.

Его нисколько не расстроило, что Эштон прервал разговор. Напротив, ему пригодилось бы время, чтобы переварить впечатления от встречи и сравнить их с рассказами соседей. Предстояло как следует все проанализировать, нащупать нужные взаимосвязи и подготовить вопросы на завтра. Он решил остановиться у супермаркета на трассе, купить самый большой стакан кофе и поработать над заметками.

Когда он подъезжал к перекрестку у развалюхи Кальвина Харлена, то оказалось, что дорогу перегородила какая-то черная машина. Рядом, прислонившись к ней, стояли двое крепких мужчин с одинаковой стрижкой «под машинку», в темных очках, черных джинсах и лоснящихся ветровках. Они молча наблюдали, как Гурни приближается. На машине не было никаких опознавательных знаков, кроме номера, но это была классическая фордовская «Краун Вика», что выдавало полицейскую принадлежность не хуже мигалок. Так что Гурни ничуть не удивился, разглядев на ветровках полицейские значки.

Они двинулись к нему, как только он остановил машину. Один подошел слева, другой — справа.

— Документы, — недружелюбно произнес тот, что подошел со стороны водительского сиденья.

Гурни и так уже держал в руках бумажник, но тут вдруг помедлил.

— Блатт?

Коп дернул уголком рта, словно сгоняя муху, и медленно снял очки, умудряясь даже в этот жест напустить угрозы. Глаза у него были маленькие и злые.

— Мы знакомы?

— По делу Меллери.

Он улыбнулся, и чем шире становилась его улыбка, тем больше в ней было яда.

— А-а, отставной гений Гурни. Ну и какого вы тут делаете?

— В гости ездил.

— К кому?

— Когда будет уместно поделиться с вами этой информацией, я обязательно поделюсь.

— Что значит «когда будет уместно»?! А ну выйдите из машины!

Гурни спокойно подчинился. Второй коп обошел машину по кругу.

— А теперь предъявите документы.

Гурни достал нужные бумаги и протянул их Блатту, который придирчиво их изучил, затем вернулся к своей «Краун Вике» и стал что-то печатать на компьютере в салоне. Второй офицер смотрел на Гурни с таким прищуром, словно ждал, что тот сейчас рванет наутек сквозь заросли репейника. Гурни устало улыбнулся и посмотрел на значок, надеясь узнать имя офицера, но поверхность отсвечивала, и он ничего не разглядел. Тогда он решил представиться:

— Я — Дэвид Гурни, из отдела убийств Нью-Йоркского отделения, в отставке.

Офицер слегка кивнул и продолжил молчать. Прошло несколько минут. Потом еще несколько. Гурни прислонился к своей машине, сложил руки на груди и закрыл глаза. Его всегда раздражали бессмысленные задержки, а день и без того начался непросто, и терпение давалось ему нелегко. Наконец Блатт вернулся и протянул ему документы с таким лицом, словно ему противно было их касаться.

— Что вы здесь делаете?

— Я на это уже ответил.

— Ладно, Гурни, давай прямым текстом. Здесь идет расследование по делу об убийстве. Понимаешь, что это значит? Вмешиваться было бы огромной ошибкой. Создание помех правосудию карается как преступное деяние. Доходчиво объясняю? Давай-ка еще раз спрошу. Что ты делаешь на Бэджер-Лейн?

— Прости, Блатт, но это был частный визит.

— То есть ты утверждаешь, что приехал не по поводу убийства?

— Я вообще ничего не утверждаю.

Блатт взглянул на второго офицера, сплюнул и указал большим пальцем на Гурни.

— Он тот мужик, из-за которого всех чуть не убили на деле Меллери.

Это нелепое обвинение чуть не спровоцировало Гурни на реакцию, на которую не многие знали, что он способен.

Возможно, второй офицер почувствовал угрозу, или же ему тоже надоела подчеркнутая враждебность Блатта, или просто внезапно в его голове прояснилось. Как бы там ни было, он повернулся к Блатту и спросил: