Посмертное проклятие - Саддам Хусейн

Нахва хотела было извиниться и отказать, но вспомнила, что, следуя своему плану, должна поводить его за нос.

– Передай ему, Хазим, пусть пожалует сегодня после полудня. И скажи дяде, отцу своему, чтобы тоже пришел в это время вместе с тобой.

Саману и Омару она наказала оставаться среди слуг и оказывать гостям должное гостеприимство: Саман должен был сидеть возле очага, где варился кофе, а Омар – подавать гостям воду и кислое молоко.

– Скажи моему дяде, Хазим, – наказала она строго, – чтобы не сходил со своего места, и ты вместе с Омаром и Саманом не сходите со своих мест, что бы ни говорил вам Иезекиль, пока я сама вам не скажу. Понятно вам?

– Понятно, тетушка, – отвечали Омар и Саман.

– Понятно, сестрица, – ответил Хазим.

– Тогда ступайте, время еще не пришло.

Нахва вышла с гостевой половины на женскую, где стала рыться в деревянном сундуке, в котором хранились платья и украшения.

Погода стояла апрельская, великолепная. Нахва расчесала волосы и накинула платок. Потом подвела глаза сурьмой. Покончив с этим, надела чистое платье, поверх него зибун[21] и приготовилась встретить Иезекиля, дядю и всех, кто должен был прийти вместе с ними.

Перед этим встретилась Нахва в своем доме с Салимом, как было договорено с его сестрой и родителями, а с ней были Хазим, Омар и Саман. Уединилась она с Салимом в дальнем углу на семейной половине, чтобы родне Салима не было слышно, о чем идет разговор.

– Теперь Иезекиль по праву заслуживает смертного приговора, – сказал Салим.

– Нет, Салим! Люди привыкли повиноваться твоему слову, но и ты послушай меня, а я так не думаю. Сочти я это единственным лекарством от нашей болезни, еще раньше согласилась бы я помочь матери, да смилостивится над ней Аллах, и уж поверь, вдвоем бы мы с ним справились. Но не пожелали мы лишить себя благодати Аллаха и опозорить вас всех поступком, на который женщина может пойти только в том случае, если рядом с ней не оказалось достойных мужчин или ее честь оказалась в опасности, и ей пришлось пойти на убийство того, кто посягнул на ее честь или жизнь. Удержала я в свое время мать от такого поступка и сама удержалась.

Они говорили шепотом, еле слышно, но сидели так близко, что вполне могли разобрать слова друг друга.

– Но я имею в виду, что сделать это должны мужчины, а не женщины, – возразил Салим.

– У меня другой план, – отвечала Нахва.

Салим выслушал ее план от начала до конца, и ему пришлось с ним согласиться.

Иезекиль пришел один. После него появился дядя Нахвы со своим младшим братом, а с ними Хазим. Омар и Саман к тому времени уже готовы были встретить гостей, и все трое – Хазим, Омар и Саман – знали, чем им надлежит заняться.

Иезекиль произнес положенные слова соболезнования Нахве, после чего приветствовал ее дядей и Хазима. Усевшись, он принялся говорить о грибах и походах, о том, что уже появились куропатки, которых, судя по всему, в этом году должно быть много. Казалось, говорит он обо всем этом для того, чтобы прогнать скуку, хотя посидеть он успел всего несколько минут.

– Если сезон выдался грибной, а куропатки стали откладывать яйца – это хороший знак: год будет добрым. Жаль только усопшая нас опечалила. Ну ничего, у нас осталась Нахва, она ее заменит, все наше племя ей гордится.

Он произнес «наше племя» так, словно происходил из него, как и Нахва.

Помолчав немного, Иезекиль продолжил:

– Если позволите, мне хотелось бы побеседовать с Нахвой наедине по делу, ее касающемуся. Вернее, дело касается ее матери, да смилостивится над ней Аллах, и с ней мне следовало бы беседовать, но судьба меня опередила. Так что теперь я должен поговорить с Нахвой.

– Подойдите, будьте добры, – позвала Нахва дядей, – а ты, шейх наш, – обратилась она к Иезекилю с нарочитым почтением, чтобы он вдруг чего не заподозрил, – можешь говорить со мной при них.

– То, с чем я пришел, мне хотелось бы сказать тебе одной, а уж потом ты можешь рассказать это кому пожелаешь.

– Хорошо, – согласилась она, чтобы он не насторожился, потому что чутье его непременно должно было обостриться, раз он знал, как много ей задолжал. – Я попрошу дядей, если они согласятся, перейти на семейную половину, там сейчас никого нет, а мы – я и шейх – поговорим здесь.

– Лучше мы с тобой перейдем на семейную половину, – сказал Иезекиль, – а они пусть останутся здесь.

Но не успел он закончить, как оба дяди, Хазим, Омар и Саман поднялись и скрылись на семейной половине.

– Здесь тебе будет удобнее, шейх. К тому же удалиться следует им, а не тебе.

Шейху все это не понравилось, но он взял себя в руки.

– Тебе известны все обычаи и порядки, про тебя это все в племени знают. Твои благородство и щедрость не сходят у людей с языка.

Нахва решила сгустить завесу маскировки и на лесть ответила лестью.

– Все это благодаря Аллаху и благодаря тебе, шейх наш.

– Позволь сесть мне поближе к тебе, Нахва? Хочу, чтобы тебе было слышно, когда я буду говорить шепотом.

– Не стоит беспокойства, шейх, я сама сяду к тебе поближе.

Нахва присела к нему так, что теперь их разделяли только лежавшие между ними подушки.

Иезекиль немного покрутил свой довольно-таки жидкий ус и заговорил:

– Сейчас, конечно, не самое удобное время, но мы привыкли жить так, чтобы печаль не отягощала нашу жизнь. Одной ногой мы в городе, зато другой в пустыне, поэтому мы и подчиняемся древним обычаям. А в обычаях нашего племени позволить жизни продолжить свой бег, Нахва. Мы не вправе позволить печали остановить ход жизни, разве не так?

Нахва кивнула головой в знак согласия. А Иезекиль говорил сейчас как раз такими словами, которыми Нахва привыкла говорить с женщинами племени и которые часто использовал Салим в разговорах с мужской его половиной. Иезекилю показалось, что он убедил ее в том, в чем она и без того была убеждена. Поэтому он продолжил более уверенно:

– Решился заговорить я об этом, когда по воле Аллаха исчезли препятствия, мешавшие мне просить твоей руки у твоей почившей матери или у твоих дядей, а ты ведь сама знаешь, как я тебя люблю.

Он хотел сказать «привязан к тебе», но вовремя себя поправил.

Заметив, что Нахва продолжает одобрительно кивать головой, Иезекиль еще больше приободрился.

– Пришел я сообщить о своем желании жениться на тебе, когда осталась ты совсем одна. Объединим все, что есть у тебя и у меня, и заживем припеваючи.

– Если ты согласишься, – добавил он, улыбаясь, – а я не думаю, что ты отвергнешь Иезекиля, я стану просить твоей руки у твоих дядей, как это и положено.

– Будем считать, что ты свое предложение сделал и что все теперь, даст Бог, будет хорошо.

От ее слов каждая волосинка в бороде Иезекиля возликовала, ведь именно такого ответа он ждал больше всего. Поэтому он тут же в нетерпении спросил:

– Хорошо, так когда в таком случае мы поженимся?

– Потерпи немного, Иезекиль, – на этот раз Нахва назвала его по имени без добавления обычного «шейх», устранив тем самым всякие церемонии между ними.

– Ну потерплю я, а дальше-то что?

– Прежде всего должна сказать тебе, что со дня смерти моей матери прошла всего лишь неделя, а этого недостаточно. Должно пройти по меньшей мере две недели, чтобы ты мог посвататься ко мне, а потом и жениться.

Иезекилю хотелось, конечно, чтобы она ответила «завтра», но он сразу же согласился, не веря, что Нахва так быстро примет его предложение.

– Будь по-твоему, великодушная моя!

– Послушай меня еще, Иезекиль.

– Я весь внимание.

– Посватать меня ты должен не у дядей моих, при всем моем к ним уважении, потому что я состою с ними не в прямом родстве, а так, седьмая вода на киселе. Посватать меня ты должен у всего племени в присутствии глав всех семей, и уважаемых людей, и молодых людей, которых все у нас знают, а может, и всех без исключения.

– К чему это заводить в нашем племени новые обычаи? Да и как нам накормить такую ораву?

– Не беспокойся, я сама все устрою. Все девушки племени будут готовить, печь хлеб и носить воду, а что до животных на убой, то у моей семьи этого добра хватает. Есть верблюды, козы, бараны, есть, на худой конец, не дающие приплод овцы.

Иезекиль довольно быстро, пусть и нехотя, согласился, так велико было его желание поскорей жениться на Нахве.

– У меня есть еще одно условие.

– Говори, свет очей моих.

– Ты объявишь перемирие на семь дней между тобой и теми, кто не признал твоего шейхства.

Лицо Иезекиля побледнело.

– А это еще зачем? – в его голосе послышалось раздражение.

– Единство всего племени под твоими знаменами для меня важнее всего. Полагаю, и для тебя тоже. Быть может, Аллах попустит сердцам людей в эти семь дней очиститься, и это случится во многом благодаря нам с тобой. Особенно если я возьму на себя женщин из числа несогласных, а ты займешься мужчинами. Ты ведь знаешь, Иезекиль, что женщины могут повлиять на мужчин.