Повесть о Федоте Шубине - Константин Коничев

— Создавая портреты, умейте правдиво изображать чувства, а это самое трудное, — продолжал Дидро. — Вообразите перед собой все черты прекрасного лица и приподнимите только один из уголков рта — выражение станет насмешливым… Верните рот в прежнее положение и поднимите брови — вы увидите выражение гордеца. Приподнимите оба уголка рта одновременно и широко откройте глаза — перед вами будет циник… И мало ли еще найдется всевозможных способов выразить характер человека через его физиономию…

Голицын придвинул вазу с фруктами к Дидро и, желая придать беседе еще более дружеский характер, сказал шутливо:

— Господин Дидро, вы обладаете вкусом ко всем видам искусства, а имеете ли вы вкус к этим испанским апельсинам?

— Да, о вкусах… — как бы спохватись, проговорил Дидро и, взяв апельсин и отставив вазу на середину стола, заговорил о вкусах: — Вкусы, конечно, бывают разные и зависят от положения в обществе, от уровня знаний и даже от возраста. Но плохо, когда вкусы зависят от настроений и меняются ежечасно. Не правда ли, художник без твердого и определенного вкуса — жалкий, ограниченный человек? Однако, имея свой вкус, не мешает беседовать со знатоками и прислушиваться к людскому голосу. Но советуйтесь только с честными и истинными ценителями вашего творчества. Они всегда ваши доброжелатели…

В разговоре Дидро был неутомим. В плавном спокойствии его речи не чувствовалось принуждения принимать сказанное им за непреложное. Но никому из русских пенсионеров и в голову не приходило не соглашаться с ним.

Пользуясь минутной паузой в беседе, Голицын намекнул философу, что русским ученикам Королевской академии интересно было бы знать его мнение об их учителях.

— Мнений своих я не скрываю, — сказал Дидро. — Я люблю, например, Кошена, но я еще больше люблю правду. Одобряю его исторические гравюры, но не могу привыкнуть к недостаткам его громоздких композиций.

— Скажите о Буше, о Буше скажите! — вырвался чей-то нетерпеливый голос.

— Я не знаю, что вам сказать об этом человеке. Я не поклонник Буше, хотя он и получил звание первого живописца короля. Подумайте сами, что может Буше изобразить? То, что у него в воображении? А что может иметь в воображении человек, который проводит беспутную жизнь? Этот человек совершенно не знает, что такое изящество и правда. Понятия о нежности, честности, невинности и простоте ему чужды. Если он рассчитывает на короля и восемнадцатилетних бездельников, то пусть продолжает писать для них голых француженок. Но скажу по совести: сколько бы его картины ни торчали в салоне, они будут порядочной публикой отвергнуты и забыты…

Дидро обвел глазами собеседников, словно ища у них поддержки в оценке Буше, и, видя, что все они насторожились, улыбаясь, спросил:

— Вероятно, вас интересуют и французские мастера скульптуры? Из них я предпочитаю во всей Франции двух — Фальконе и Пигаля. Фальконе уехал к вам в Россию по заказу императрицы делать монумент великого Петра. У Фальконе много вкуса, ума, деликатности, приятности, изящества… Мой добрый Пигаль, которого в Риме за исключительное упорство в работе, за трудолюбие прозвали «ослом скульптуры», научился создавать произведения сильные и правдивые, но ему далеко до Фальконе! Это два великих во Франции человека. Взглянув на их произведения и через пятнадцать или двадцать веков люди скажут, что французы в XVIII веке не были детьми, по крайней мере в скульптуре!

При этих словах Дидро заметил, как озарилось улыбкой лицо Шубина, которому было любо слышать столь похвальный отзыв о своем учителе. Уважение, которое он питал к Пигалю и его творчеству, возросло теперь еще больше.

Между тем Дидро продолжал называть имена французских художников — Вьена, Лагрена, Греза, Лепренса, Фрагонара и других, метко характеризуя каждого. Потом он обратился непосредственно к Шубину и Гордееву и говорил им, — но слушали все с одинаковым вниманием, — чтобы русские скульпторы, учась у Пигаля, не увлекались до бесконечности античной манерой, не обожествляли и без того идеально божественные, изысканные и законченные по своей строгой простоте произведения древних греков, а изучали их. Но чего ради изучать? Спрашивая как бы сам себя, Дидро и отвечал на этот вопрос так:

— Изучайте греков, чтобы лучше уметь видеть природу, натуру, чтобы усвоить технику мастерства и в то же время не быть на них похожими. И еще советую всем вам, русские друзья, прочтите книгу Винкельмана «История искусства древних». В ней есть мысли противоположные моим понятиям, но не могу без одобрения отозваться в целом о его «Истории», где много для себя полезного вы найдете, особенно в части обоснования причин успехов и преимуществ греческого искусства перед искусствами других народов. Прочтите!.. И вы поймете, что Винкельман справедливо заметил особенность отношений между художником и обществом. У греков произведения искусства по достоинству оценивались людьми понимающими. И слава художника не зависела от людей, лишенных художественного вкуса.

Гравер Мерцалов долго не решался, потом спросил Дидро о его взглядах на граверное и медальерное искусство. Не вдаваясь в подробности, Дени Дидро сказал:

— Вас интересует эта область искусства? Значит, вы хотите стать гравером. Надеюсь, ваше желание связано с призванием души? О, это очень сложная профессия! И на первый взгляд, казалось бы, неблагодарная. Что такое гравер? Это копиист, переводчик живописца. Но как жаль, что в древние времена не было граверов по меди и многие произведения живописи погибли, не прославив художников и не став достоянием поколений. В наше время живописцы, мечтающие о славе своей, должны ценить искусство граверов. Нужны граверы и монархам: медали и монеты более живучи, нежели монументы. Они переживают тысячелетия. Не так давно я писал вашей государыне Екатерине о том, что русская монета в художественном исполнении уступает древней. Между тем изящество монеты, а также медалей и орденов свидетельствует о культуре народа и правителей той или другой страны… Да что говорить, полюбуйтесь на ваш медный екатерининский пятак! Смеху подобен: даже очень редкая монета представляет собою правильный круг. Почти у каждого пятака словно бы откушен краешек. И вензель и герб отработаны грубо и не чисто.

— Вы так и императрице написали? — спросил Голицын знатного гостя.

— Да, примерно в этом духе. Она поймет, что граверное искусство ее славу может приумножить не менее, чем будущие работы ваших Шубиных и Гордеевых.

Беседа затянулась до полуночи. Никто не чувствовал утомления. Каждый готов был сидеть, слушать и разговаривать хоть до рассвета. Наконец Голицын поднялся с места и обратился к присутствующим:

— Друзья, это у нас первая встреча с господином Дидро и, надеюсь, не последняя. Не будем сегодня больше утомлять глубокоуважаемого друга. На этом, я полагаю, кончим…

Все не спеша направились к выходу. У парадного подъезда при свете уличных фонарей ученики посадили Дидро в карету и, поблагодарив его и Голицына, довольные беседой разошлись по своим пристанищам.

Глава шестнадцатая

Среди учеников-пенсионеров Петербургской академии художеств, учившихся в Париже, Федот Шубин считался наиболее способным в писании деловых писем. Он обладал мягким и приятным слогом, к тому же владел почерком четким и изящным. Поэтому, когда надобно было писать в Петербург о своем пребывании в Париже и о том, как у них подвигается учение, товарищи обращались к Федоту:

— Давай-ка, помор, накатай в Академию грамоту секретарю Салтыкову, чтоб помнили о нас…

И Шубин брался за гусиное перо, перебирал в памяти все известные ему достопримечательности, где он бывал за это время с товарищами, и, обмакнув перо в скляницу, писал:

«…в Версалии имели честь быть у Габриэля, первого королевского архитектора, и ему рекомендованы, он же, благосклонно принявши, приказал провождать нас во все места для показания…

адресованы были к инспекторам шпалерной мануфактуры, чтобы они показанием, как работают гобелены, нас удовольствовали…

господин Буше тоже позволил ходить к себе по рекомендации его сиятельства князя Голицына…

конференц-секретарь господин Кошен также для нас имеет отверстые двери… И от господина Дидерота соблаговоление имеем ходить к нему. И от него пользуемся благоразумными наставлениями…»

Русские пенсионеры учились, встречались с французскими знаменитостями, осматривали музеи и королевские палаты, и каждый из них совершенствовался в избранном направлении. Между тем в тот год на родине, в России, не чувствовалось спокойствия. На юге развязалась война с Турцией, или иначе называемой Оттоманской Портой. Об этом Федот Шубин и его товарищи узнали в посольстве, потом ежедневно разбирались в сообщениях французских газет, но эти сообщения были скудны.