Ливонское наследие (СИ) - Романов Герман Иванович

— Но мы не решились начинать наказание строптивых горожан, — с печалью в голосе произнес Краузе. — Рыцарство потеряло много лучших дворян в войне с московитами, владения наши разорены. А в Ревеле четырнадцать рот нанятых магистратом ланскнехтов, да еще вдвое больше могут выставить горожане, а они чрезвычайно воинственны и отлично вооружены. На стенах больше двухсот разных пушек, запас пороха изрядный — его много сейчас покупают, как свинца, мушкеты и аркебузы. Сами понимаете, ваше высочество, русские в любой момент могут выступить на наши земли. А встретить их нечем. Вся надежда на вашу помощь!

Голос Краузе дрогнул, а Магнус своим видом продемонстрировал полную уверенность, что он окажет всяческую помощь, вот только слишком хорошо знал — сейчас датский король Фредерик ввязываться в войну не станет, нужно ждать еще три года. Да и там реальной посылки флота и армии не последует — война со Швецией будет долгой и кровавой.

Так что следует рассчитывать только на собственные силы, вернее — бессилье, ибо он сам оставлен один на один со всеми бедами и невзгодами, что скоро обрушатся на его владения…

Глава 23

— Навались, братцы, дожмем крыжовников поганых!

Князь Андрей Курбский пребывал в чрезвычайном возбуждении, впервые он упивался боем, перед которым испытывал сомнения. Сообщение, полученное от датского принца, ставшего к тому же ревельским епископом, оказалось правдивым, хотя он думал поначалу, что все написанное там ложь, и его просто втянут в подготовленную ловушку. Но сыграло свою роль царское повеление, от прочтения хвалы в свой адрес Курбский даже вздрогнул, ибо там было два слова. О которых писал в тайном послании много раньше сам Магнус.

«…принужден был, получив известие от моих воевод, либо самому идти против лифляндцев, либо тебя, моего любимого, послать, чтоб охрабрилось войско мое».

Курбский вывел из Дерпта пятитысячный отряд пехоты и конницы — но отборных, лучших из состава русского воинства. В поход пошло четыре стрелецких приказа, или статьи, по девять сотен «выборных», вооруженных тяжелыми пищалями, стрелявших дробью или тяжелыми свинцовыми пулями. На каждой был фитильный замок, а у одного воина горящая свеча в закрытом пенале, или тлеющий там кусок пеньки. Раздуй пламя, подожги фитиль, и, прицелившись, стреляй — на двести шагов, не дальше.

Держать на руках полупудовую пищаль было тяжело, и стреляли всегда либо с железного упора, который вбивали в землю, или с топора с широким лезвием — бердыша. И тем был хорош последний, что в рукопашной схватке можно как колоть острыми концами, так и резать — страшное оружие в умелых руках профессиональных воинов. Так что к сабле почти не прибегали, хотя у каждого она была на поясе.

Все в красных кафтанах, в «бумажных шапках», но многие надели тягиляи — боевую длиннополую одежду, набитую пенькой и конским волосом и простеганную проволокой с кольчужными или железными вставками, что дополнительно усиливали защиту. Пробить такой кафтан саблей, топором, секирой или мечом было сложно, тут совсем надо быть дурнем, чтобы не уклониться. Да и от скользящего удара копьем можно было уберечься, но против стрелы, арбалетного болта или тяжелой свинцовой пули даже такая толстая ткань не могла быть преградой — пробивалась навылет, и лишь случайно кольчужные вставки могли принять на себя попадание.

Но так себе снаряжение, несерьезное. В дворянской коннице, которой было без малого полторы тысячи сабель, тягиляи были лишь на боевых холопах, что сопровождали своих помещиков, да и то не на всех. Ведь если убьют такого война, то дворянин должен выставить немедленно замену, а это ущерб хозяйству, а то и разорение, ведь с каждой сотни чатей земли, а это половина десятины, нужно было выставить одного всадника. Примерно тот же порядок набора конницы был и у многих соседей — те же отряды гофлейтов у ливонцев, только в них служили не холопы, а наемники.

Дворяне и дети боярские были в панцирях, положенных по разрядным статьям, хотя многие и в дедовских кольчугах — слишком дорогим было воинское снаряжение, его берегли, передавали по наследству. Шлемы железные у всех, с налобными стрелками, защищавшими лицо от поперечных ударов, у каждого сабля, за спиной копьецо, у седла приторочен небольшой круглый щит. А вот главным оружием был тугой лук, метавший стрелы на пятьсот шагов — а в саадаке, колчане их было три десятка.

Вот и сейчас русская конница насела на ландскнехтов — те отстреливались из мушкетов и «ручниц», а их буквально засыпали стрелами. Немцы яростно ругались и хрипели — не защищенные ноги и руки страдали в первую очередь. Прикрытые лишь бархатом и шелком, плохой защитой, вернее никудышной, ландскнехты истекали кровью и слабели.

— Бей крыжовников! Рази их!

Русские воины испытывали воодушевление — еще бы, тройной перевес в силах, никак не меньше. Любой мало-мальски опытный воин умеет оценивать обстановку и считать супротивника, даже сейчас светлой ночью, что больше походит на сумерки.

Курбский обманул врага, пройдя по болоту с пехотой и пустив конницу в обход. Вообще-то он шел в набег на сильную ливонскую крепость Пайде, не рассчитывая ее взять, но нанести хоть какой-то урон неприятелю. Но от лазутчиков узнал, что магистр с сильным отрядом вышел из Ревеля, и принц Магнус подтвердил это, отправив своего тайного гонца.

Немцам бы напасть в этот момент, не дать русским выйти на заболоченный луг и развернуться в строй — удобный момент для атаки. И побили бы его там нещадно, и загнали бы обратно в мерзкую жижу, нанеся большие потери. И пошел бы он побитой собакой в Дерпт, осрамив свою честь. Но нет, как Магнус и предсказал, магистр не сдвинулся с места, словно уверен был в своей конечной победе над московитами. Самонадеянность и погубила — так на войне зачастую и бывает.

И вот у верпеленских болот идет уже несколько часов отчаянное сражение — вечером ливонцы отбили все атаки русских стрельцов, но ночью им стало худо. Горящие стрелы в ночном небе наводили ужас — русские пускали их из луков быстро и точно.

Ответная стрельба из мушкетов слабела с каждой минутой — устали немцы, многие поранены, а потому держаться уже не в силах. Но драться с ними в поле трудно, тем более, что князь пошел в набег без пушек, что только бы стесняли войско в быстрых переходах — ведь стрельцы ехали на лошадях, да были заводные кони шли следом, с припасами всякими, едой, запасом стрел с пороха со свинцом.

Орденские немцы, которых русские часто именовали «крыжовниками», по нашитому на плащи кресту или «крыжу», бились доблестно — все же длинноствольные мушкеты, да еще с колесцовыми замками, палили на четыре сотни шагов уверенно, но могли достать коней и на трех сотнях саженей, что в полтора раза дальше. Хорошее оружие, дальнобойное, гораздо лучше пищалей. Но и стоит дороже — пищаль полтину, а мушкет целых четыре рубля (годовое жалование стрельца), и то не прикупить. Ибо запрещено возить иноземным гостям оружие в русские порты под страхом наказания, тем более медные пушки и «ручницы».

Да и орденская конница внушала князю опасение, ведь конной сшибки русские всадники не выдерживали, и попадать под атаку латников с крестами на плащах было чревато. Рейтары и гофлейты имели пару длинноствольных пистолей на каждого, а то и побольше — и палили в упор, а вот у русских такого оружия не было в помине.

Зато имелись луки, и отработанные веками сшибок с татарами приемы боя — латников просто спешивали, поражая их коней с безопасного для лучника расстояния. А как только ливонцы останутся без своей страшной кавалерии, которая может сбить любой порыв встречной атакой, то можно охватить фланги и добить векового врага.

— Бегут немцы, княже!

Курбский покосился на ликующих детей боярских — три сотни на свежих лошадях стояли у него в резерве, и он их собирался бросить в преследование. Потому поправил, не отрывая взгляда от сражения.