Твой образ (сборник) - Светлана Ягупова

— Не надо! — нарочито испугалась Валентина. — Не хочу расставаться ни с руками, ни с бедрами.

«Вроде они у нее есть, эти бедра», — ехидно подумал я.

— И на здоровье, никто ничего не отнимет, — продолжала Настя. — Ну разве не замечательно: сегодня быть женщиной, завтра — птицей или рыбой, побывать в форме дерева или звезды, чтобы потом вновь превратиться в человека.

— Счастливый возраст, — пробормотал я. — Мечты о бессмертии, метаморфозах, путешествиях в иные миры — безо всякой заботы о хлебе насущном или ценах на мебельные гарнитуры. — А про себя подумал: может, так и надо? Может, словами этой девочки говорит не затертый житейской прозой завтрашний день?

Послышались чьи-то голоса, и прямо на нас из лесу вышли двое. Это были мои знакомые по предыдущим годам отдыха в санатории — Галина и Андрей. Приехали они вчера вечером, утром мы уже виделись в столо-вой, и сейчас, перебросившись фразами насчет чудесной погоды, они ушли в сторону озера. После долгой разлуки им, вероятно, хотелось побыть наедине.

— Потрясающая пара, — сказала Валентина, когда они скрылись в низине. — Обратили внимание, сколько достоинства в лице, походке этой женщины? Английская королева, да и только!

Маленькая, непропорционально сложенная, с заметно выпирающей лопаткой, Галина изумляла многих и была притчей во языцех у санаторских кумушек всякий раз, когда ее видели с рослым, богатырского сложения Андреем. Вот уже которое лето они вместе. Ходили слухи, что Андрей не раз собирался бросить семью и уйти к Галине, но она якобы не позволяла ему этого. Признаться, я не очень верил болтовне, пока от самого Андрея не услыхал, что это и в самом деле так. Однажды я был свидетелем того, как наш рентгенолог, человек непосредственный и прямолинейный, сказал ему «Столько вокруг девок бесхозных, а ты выбрал…» Андрей промолчал, но так взглянул на него, что тот закашлялся и смущенно залепетал: «Ну чё ты, чё! Твое, конечно, дело. На мордашку она вроде бы ничё».

Для меня в их связи была какая-то тайна, и когда я видел, как Андрей бережно поддерживает Галину, и в самом деле казалось, что в неказистом теле этой женщины заточена королева, чье присутствие он постоянно и сильно ощущает, желая во что бы то ни стало высвободить ее из этого заточения. Не могу понять, какая сила придавала значимость каждому слову, взгляду, жесту Галины, движениям ее тщедушного тельца.

— Говорят, у нее есть сын, — сообщила Валентина.

Андрей рассказывал мне, какой ценой достался Галине ребенок. Дважды срывался плод, врачи категорически запретили ей рожать, но желание иметь ребенка было так велико, что, игнорируя запреты, Галина все же родила здорового мордастенького мальчишку.

Позже я не раз замечал, что Валентина прямо-таки впитывает каждое движение, каждую интонацию Галины, видимо, черпая в этом что-то важное для себя. Я догадывался, в чем дело: судьба Галины была вызовом житейскому стереотипу, который Валентине хотелось сломать, но почему-то не удавалось. По моему наблюдению, такие люди, как Галина, благотворны для окружающих. Они как бы подсказывают каждому: смотри, сколь многообразна жизнь, в любой ситуации и оболочке можно не ощущать себя несчастным.

Живя в относительно здоровой, нормальной среде, мы подчас не подозреваем о существовании другой среды, столь отличной от нашей, будто находится она на иной планете. Не раз сталкивался я с людьми, отягощенными физическими недостатками, и сделал вывод, что счастье и несчастье зависят от нашей внутренней силы, способной притягивать к себе хорошие или дурные события. В моем духовном запаснике как целительное средство от потенциальных бед хранятся несколько примеров удивительных судеб, благо Крым перенасыщен людьми нестандартных биографий. В Евпатории я знаю человека, который, будучи с детства прикован к постели параличом, сумел понравиться одной милой женщине, она вышла за него замуж и родила двоих детей. В моем городе живет молодая художница, безжалостно скрученная болезнью. Однако я видел на выставке ее солнечные акварели, написанные кистью, зажатой в пальцах правой ноги — единственно подвижной конечности.

Рассказал о художнице девушкам, и Настя тут же испробовала ее метод, поскольку сидела босиком — и все это всерьез, дабы убедиться в трудности подобного искусства. Затем она вернулась к своей акварели, а мы с Валентиной, прихватив полиэтиленовые пакеты, спустились в лощину за ежевикой и шиповником. А когда через час вернулись на поляну, застали Настю уже обутой, со сложенным этюдником. Она сидела на бревне и обрабатывала перочинным ножиком какой-то корешок.

— Показала бы свою работу, что ли, — сказал я.

Настя достала из этюдника лист ватмана и протянула мне. Рисунок удивил не менее, чем мудрствования девочки. Легкими прозрачными мазками ей удалось схватить форму гор и впечатление от их громоздкой невесомости в тумане. Но самым интересным было то, что пейзаж покоился на ладони старушки, чей голубой профиль с четко выписанными морщинами занимал пол-листа. Профиль был сильно индивидуализирован, и я не решился спросить, кто это — и так было ясно. Однако Настя сама выпалила:

— Это моя бабушка и одновременно природа, в которой она растворилась.

— Не слишком ли много ты думаешь о бабушке?

— Слишком? — так и вскинулась она. Губы ее задрожали, в глазах мелькнуло недоумение и досада от моего непонимания ее в чем-то. — Почему слишком? Просто я все время ощущаю ее рядом, будто с ней ничего не случилось. Разве это плохо?

— Занимайся, Настя, хатха-йогой и будешь всегда здорова телесно и душевно, — посоветовал я и получил в ответ почти презрительный взгляд.

Вечер я провел на балконной раскладушке, возвращаясь то к эпизоду близ Горелого леса, то к Настиным размышлениям на поляне. По сути, ничего удивительного в том, что девочка рассуждает на серьезные темы. Впечатлительная юная душа, столкнувшись с потерей близкого человека, рано осознала то, что обычно приходит с годами, когда обретаешь какой-то защитный панцирь, скроенный из молодой жажды жизни или — наоборот — глубокой усталости от нее. К тому же здесь не исключен невроз. То, что сейчас много невротиков не только среди взрослых, я знаю по собственному сыну, который с пятилетнего возраста пытает меня, будет ли война, и не сгорим ли мы в ее пламени. Ежедневно по радио, телевизору всю свою сознательную жизнь дети слышат о том, что то в одной точке земного шара, то в другой убивают, убивают, убивают…

Черт возьми, Настя в чем-то права — недостоин человек такой жалкой участи: жить, трепеща осиной, постепенно превращаясь в трухлявое дерево, чтобы однажды упасть и рассыпаться, даже просто так, без всякой атомной. Однако что в наших силах?

И еще я спросил себя в тот вечер, почему многим не по душе мои занятия йогой? Вероятно, есть нечто отталкивающее в чрезмерной заботе о собственном здоровье. Я и сам чувствую — моим усердным физическим самоистязаниям не хватает чего-то существенного, и порой нахожу их бесплодными, хотя положительный результат вроде бы налицо. Дело в том, что индусы-аскеты занимаются йогой, имея за душой более возвышенную цель, чем просто оздоровление организма, но я не могу поверить в реальность их идеи: закаляя тело, они якобы подготавливают его к контакту со Вселенной, с Абсолютом. Для меня Абсолют — плод воображения экзальтированного восточного народа. В лучшем случае, я готов отождествить его с вакуумом, который, по некоторым гипотезам, обладает чудодейственным свойством, ибо в нем-то и рождается весь богатейший спектр реальности. Так для каких подвигов я выкручиваюсь в пашимоттанасане и других сложных асанах? Для чего научился так расслабляться, что создается полная иллюзия парения в воздухе?

Стемнело. В палате зажегся свет, и сквозь балконное окно я увидел, как отворилась дверь, вошла лит-сотрудник райгазеты Зиночка и бойко затараторила, что в клуб привезли детектив, поэтому пусть Лёха немедленно приводит себя в порядок и спускается вниз.

По-барски возлежавший на кровати Лёха очумело уставился на девушку, тягостно соображая, с воспитательной целью это предложение или за ним кроется нечто большее. Зиночка поняла его сомнение и сердито трахнула по тумбочке пустой кефирной бутылкой:

— У вас, Алексей Игнатьевич, одно на уме. Пора бы остепениться.

— Никуда не пойду, — сказал Лёха, взъерошив волосы. — Я сам себе детектив. Лучше резанем в подкидного. И про Факира расскажу.

Зиночка зло поджимает полоску тонких губ, но велико желание познать темную сторону жизни, чтобы потом описать ее безобразия. Рыженькая, похожая на шуструю белочку, она с отважным видом молодого интервьюера присаживается к Лёхиной кровати и, жертвуя детективом киношным ради невыдуманного, составляет ему компанию в глубоко презираемых ею картах, жадно выслушивая его уголовные байки.