Россия, которую мы теряем. О гибельном влиянии Запада - Константин Петрович Победоносцев

одолеть их, потому что в них видит главное препятствие своему объединительному и уравнительному процессу. В этом смысле всего для нее опаснее и всего противнее религия и церковь: воля человеческая так тесно связуется с верованием, в особенности церковным, что нелегко бывает одолеть ее. Отсюда борьба практической демократии с церковью: самое существование церкви – смущение и докука для демократии.

Но на первый раз эта политика нуждается еще в религии, насколько религия нужна еще для ее целей; но для этого требуется снять с религии по возможности догматический облик, лишить ее способности действовать на душу дисциплиною характера и мышления; пусть остается в ней то, что, по мнению политики, составляет ее недогматическую сущность, то есть общие начала нравственности, соединяемые с общим понятием о Боге и о нравственном достоинстве человека. Этим придается религии туманное свойство: она превращается в какую-то нравственную философию, имеющую в виду не духовное свойство человека, но одно лишь натуральное его свойство. Таким способом, очевидно, вытравляется из религии самая ее сущность. Отсекаются корни, без коих растение жить не может, хотя как бы имеется в виду сохранить плоды его, то есть удержать результаты христианской совести, отняв ту веру, которая создала ее и хранила. Но политика демократии думает достигнуть тех же результатов, заменяя в школе Закон Божий курсом морали, а в жизни общественной любовь и жалость христианскую началами и учреждениями альтруизма и филантропии.

* * *

Но все это лишь на первый раз. Далее двинулась во Франции демократия, достигнув полного господства. Она воздвигает уже безусловное гонение на религию, предпринимая насильственно вытравить ее из нравов и из гражданского быта.

Франция, воображаемая страна свободы, жила со времени Наполеона I под действием ст. 291 Уголовного кодекса. Эта статья гласит: «Никакое сообщество (ассоциация), состоящее более чем из 20 лиц, с целью собираться ежедневно или в положенные дни, для рассуждения о предметах религиозных, политических или иных, может быть образовано не иначе как с разрешения правительства и на таких условиях, какие ему предпишет правительственная власть». Такова была мера свободы, предоставленная обществу в течение ста лет и при действии свободных парламентских учреждений.

Ныне законодательство свободной французской демократии ограничило еще эту меру. По закону 1901 г. разрешение на образование вновь общества дается не иначе как особым декретом Государственного Совета. Но мало этого. Закон присовокупляет, что дальнейшее существование такого, хотя бы разрешенного общества зависит вполне от правительства: общество распускается и прекращается декретом Совета министров. Если же откроется общество без разрешения или будет собираться после запрещения, то каждый член его подвержен штрафу в 5000 франков и тюремному заключению на год, и тому же наказанию подвергается всякий, кто даст собранию место в своем помещении.

Казалось бы, однако, что общества, законно существовавшие ранее этого закона, не подлежат ему. Нет; как бы давно они ни действовали, в какие бы ни вступили отношения и договоры с городами, коллегиями, публичными учреждениями и пр., они должны прекратиться, если не испросят себе разрешения новым порядкам. При уничтожении же общества все его имущество подвергается ликвидации мерами правительства.

Весь этот закон направлен в особенности против религиозных конгрегации, посвятивших себя учению и воспитанию юношества, призрению и лечению бедных и больных. Их-то все предприняла уничтожить новая власть, во имя свободы управляющая Францией. С уничтожением конгрегации рассеиваются и изгоняются тысячи деятелей, большею частью учителя и учительницы. Но им-то жестокий закон воспрещает заниматься учением где бы то ни было, безусловно, под опасением такого же штрафа и тюрьмы.

Жестокий закон, но еще более жестоко его исполнение. Правительство не замедлило без всякого разбора закрыть, распустить и ликвидировать не менее трех тысяч конгрегации, издавна действовавших до издания нового закона. Мало и того. Когда возникла у некоторых надежда воспользоваться новым законом и испросить разрешение на открытие новых конгрегации, и предъявлено о сем несколько сот ходатайств, правительство отказалось входить в рассмотрение их, и Палата Депутатов по требованию Комба отвергла их все огулом без рассмотрения.

Дошло до того, что когда некоторые сестры милосердия решились оставить свои обеты и в светском звании продолжать свою деятельность, правительство стало преследовать их строгими карами: иных подвергли преследованию за то, что они в частном доме даром ухаживали за больными. Случалось, что суды отказывались от беззаконного преследования, но высшая Кассационная Палата, действуя по предписаниям властей, стала отменять правые приговоры судов. Всякие протесты местного населения и ревнителей закона и правды против самовластия властей имеют последствием только принятие мер и законов еще более строгих против всякой деятельности, носящей на себе имя и печать религии и церкви.

Итак, естественно, что не только люди, преданные религии и церкви, но и разумные государственные люди всего мира с удивлением и негодованием спрашивают: до каких насилий, наконец, дойдет, под знаменем свободы французская демократия?

* * *

Современные мыслители и ученые подвергают критике не только основания того или другого вероисповедания, но и самые основания религиозного чувства в человечестве. Возбуждается вопрос о нравственном и социальном его значении. Спрашивают: возможно ли ему удержаться, и какое получит оно значение и какие формы в применении к новым условиям жизни, которые может создать будущая социальная эволюция человеческого общества.

Невозможно гадать о будущем, проникая мыслью в тысячелетие предстоящих судеб вселенной и земного человечества. Тайна земного бытия остается перед ним, мрачная и неразрешимая. Религиозное чувство нераздельно с нею: оно живо и неискоренимо, ибо коренится в природе земного бытия человеческого.

Человек всегда будет ощущать свое бесплодие, несмотря на все усовершенствования материальных условий частной и общественной жизни, всегда будет ощущать себя раздвоенным существом, вопреки всем учениям, провозглашающим свободу плоти и похоти, всегда будет сознательно или бессознательно стремиться к идеальному единству и совершенству. Сколько бы ни ощущал он в себе животной силы и энергии, сколько бы ни наслаждался ею, душа его не перестанет помышлять о пределе земного бытия. И мы видим, что по мере того как овладевает человек силами природы, временем и пространством, но все больше ощущает духовную пустоту и тоску о жизни. Доколе человек не превратится совсем в животное, религиозное чувство нельзя исторгнуть из души его и из социальной жизни: всякое для этого насилие будет безумием, и самые фанатические преследования религии приведут с другого конца разве к извращению веры – в суеверие.

Формы религиозного чувства неистощимы, простираясь от самого чистого и возвышенного к чудовищному. Охранение высоты, чистоты и истины религиозного верования принадлежит церкви. Церковь, не взирая на разнообразную примесь форм и видимых обрядов и обычаев, подлежащих переменам в течение