Проклятая книга - Дарья Иволгина

Севастьян предпочел остаться голодным, и Иона последовал его примеру. У них был с собой небольшой запас, но это они сохранили на завтра, решив перекусить утром, уже в седле.

Костров разводить не стали — поленились. И ни о каком крове над головой тоже не позаботились. Татары, погонявшие коней, что тянули платформу с турой, весь вечер обихаживали коней. А те двое, что занимались телегой, даже не потрудились распрячь лошадок и отпустить их пастись, так что этим пришлось заняться Ионе.

Второй день пути прошел так же трудно и неприятно, как и первый. Севастьян бледнел, кусал губы, от досады и тоски ему хотелось рыдать, и только гордость не позволяла ему поддаться панике. Иона зорко поглядывал по сторонам, высматривая возможную измену. Пока что бунта в отряде не назревало. Это потому, что Москва все еще недалеко. Ее притяжение ощущается до сих пор. Если отряд вздумает бунтовать и попытается убить командира-боярина и разбежаться, возмездие Москвы настигнет почти каждого из преступников, а кара за мятеж будет ужасной. Как бы ни были грубы эти люди, они боятся смерти — и особенно боятся мучений. Всем им так или иначе доводилось испытывать боль, а такие вещи не забываются. Даже если душа позабыла — тело вспомнит.

Нет, настоящая опасность начнется, когда Москва останется позади, и потянутся леса, начнутся болота, а затем — неплодородные поля Ливонии. Вот там держи ухо востро и жди беды!

Хуторок показался впереди неожиданно. Ничто не предвещало скорого появления человеческого жилья. Не встречалось ни пастбищ, ни возделанных под лен полей, ни даже дороги приличной. Так, мелькали порой между деревьями тропки, однако такие вытаптывали не только люди, но и животные.

Но вот деревья расступились, и на поляне мелькнула крыша. Крытое дранкой строение, небольшое, приземистое, обнесенное простеньким забором. За забором явно шевелилась какая-то жизнь.

В отряде присвистнули.

— А здесь, ребята, небось и куры водятся, — заметил кто-то.

Москва осталась теперь далеко позади. К Феллину никто не торопился — помирать, даже геройски — не хотелось. Авось опоздают к осаде, так и вовсе помирать не придется. И получит каждый прощение и малое денежное вознаграждение, как и было обещано самом начале от воеводы Петра Шуйского.

На командира почти не обращали внимания. Севастьян Глебов не слишком досаждал своим людям. Ехал поблизости на лошади, помалкивал, в общих трапезах не участвовал. Да и повода поговорить не выпадало.

Волонтиры допустили одну ошибку. Они не наблюдали за своим командиром и к середине пути так и не знали, чего можно ожидать от молодого боярина. А вот Севастьян смотрел за каждым их шагом, запоминал их лица, их голоса, ловил каждую интонацию. Он знал, что настанет такой момент, когда ему придется убить одного из них, чтобы остальные начали ему повиноваться. И тщательно высматривал в общей массе того единственного человека, который являлся ключом ко всем прочим.

Их тайного предводителя. Того, в чью сторону каждый косит глазом, выверяя: так ли поступает, так ли говорит.

Когда впереди мелькнул хутор, Севастьян сказал Ионе:

— Это Юшка.

Юшкой звали красивого, сравнительно молодого человека. У него не было нескольких пальцев на левой руке, но, судя по всему, потерял он их в драке, а не под ножом палача. Юшка производил странное впечатление. Он почти все время молчал. Его лицо, правильное и точеное, обладающее почти античной красотой, достойной мраморной статуи, оставляло, тем не менее, неприятное ощущение. От него исходила невероятная тяжесть, как будто все, к чему ни прикасалась юшкина двупалая рука, превращалось в чугун.

Он-то и оказывал гнетущее влияние на окружающих. Его-то и наметил Севастьян Глебов себе в жертвы. Однако требовался повод, чтобы отправить Юшку к праотцам. Нельзя же было просто взять и пристрелить его из пищали!

Хуторок, где, несомненно, имелись и свинки, и куры, и женщины, мог этот повод предоставить.

Несколько раз отряду удавалось перехватить дичины, но времени на охоту не было. Питались, чем Бог пошлет: иногда на постоялых дворах, где Севастьян, как мог, возмещал хозяевам убытки от постоя четырех десятков прожорливых солдат, иногда — в деревнях, где не смели отказать воинству государя Иоанна. Случалось и голодать по нескольку дней. А когда дорога пошла густым необитаемым лесом, сделалось совсем скучно.

Этот хутор был первым на пути.

Солдаты точно с цепи сорвались. Крича, свистя, размахивая пиками и голыми руками, они побежали навстречу крыше. Севастьян, пришпорив коня, двинулся следом. Иона заметил, что его крестный коротко, зло улыбнулся и зарядил пищаль.

Иона погнал коня следом за Глебовым. Конечно, воин из Ионы не ахти какой, однако он желал находиться рядом с Севастьяном, когда разразится гроза.

Они только подъезжали к забору, а со двора уже Доносилось паническое кудахтанье кур и пронзительный визг свиньи. Останавливать мародеров не было большого смысла: во-первых, все действительно были страшно голодны (а командовать отрядом из голодных головорезов практически невозможно), а во-вторых… война. Хуторок, стоящий на пути у армии, в любом случае обречен. И лучше, если грабителями будет командовать человек, не утративший совести. По крайней мере, хозяева сохранят жизнь и часть имущества и успеют уйти в лес.

Севастьян медленно двинулся вдоль забора. То, что происходило на дворе, мало его занимало. Большая часть его солдат деловито добывала пропитание. Юшка находился где-то в другом месте.

Севастьян обошел хозяйский дом, миновал подсобные постройки, большой сарай, и вышел на огороды.

Первое, что он увидел, был зарубленный мужчина — судя по одежде, работник. Он лежал в луже крови, собравшейся в бороздке между грядками, и хватался мертвыми пальцами за кучерявую ботву моркови.

Лошадь пугливо всхрапнула, мотнула головой, но Севастьян направил ее вдоль борозды — вперед, туда, где видел копошение нескольких человеческих фигур. Перешагнув через тело убитого, лошадь повиновалась.

Иона, также верхом, готовый в любую минуту повернуть коня и скакать прочь, следовал за барином. Его смущало безмолвие. Там, впереди, что-то происходило, но ни звука не доносилось. Все действующие лица молчали.

Приблизившись к гряде, Севастьян остановился и несколько мгновений смотрел сверху вниз на то, что творилось на земле. Он чувствовал, как к горлу поднимается тошнота.

Несколько солдат подпрыгивали в нетерпении, утопая ногами в разрыхленной земле грядок, а в борозде лежала молодая женщина с задранной юбкой. Юшка без улыбки, не спеша, раздергивал тесемку на своих штанах. Он был первым в этой череде насильников, повизгивающих, точно кобели на собачьей свадьбе. Лица женщины не было видно — оно было скрыто юбкой. Ее живот и бедра покрылись потом. Она молчала.

Севастьян подумал было, что она мертва — такое тоже могло случиться, но нет: она вдруг дернула ногами и тихо застонала.

Юшка брякнулся на колени, готовясь повалиться на женщину всем своим тяжелым телом. В тот же миг грянул выстрел. Севастьян, почти не поднимая пищали, поразил его в грудь. По-прежнему молча Юшка завалился набок и затих, глядя в небо хмурыми широко раскрытыми серыми глазами. Его грудь дымилась, кровь выбежала двумя толчками и затихла.

Прочие опомнились лишь миг спустя и похватались за оружие. Севастьян пошевелил пищалью.

— Еще? — спросил он.

Они отступили назад, глядя на него с ненавистью.

— Баб трогать не будем, — приказал Севастьян Глебов. — Узнаю — повешу!

— Сдохнешь раньше! — злобно выкрикнул один из солдат. Его глаза лихорадочно блестели. Он поглядывал то на Глебова, то на женщину, и сам не замечал, как из угла его рта тянется нитка слюны.

Севастьян чуть отклонил голову в сторону, и кинжал, пущенный предательской рукой, пролетел мимо. Он упал далеко на гряду и там, блеснув на солнце, исчез в густой ботве.

В то же мгновение грянул второй выстрел. Севастьян резко обернулся, и увидел, как Иона опускает пищаль.

На грядах остались два трупа и женщина. Она села, одернула юбку и закрыла лицо руками. Севастьян так и не увидел, хороша ли она собой. Когда он в сопровождении двух последних солдат и своего оруженосца уходил с огородов, женщина все сидела и раскачивалась из стороны в сторону.

О случившемся в отряде не говорили. Никто не задал ни единого вопроса — во всяком случае, Севастьян никаких вопрос не слышал. Выстрелы прозвучали достаточно отчетливо, чтобы возникли какие-то недоумения.

Куры, конечно, погибли, но дом и двор остались целы. С хуторянами никто не разговаривал. Севастьян не сделал ни малейшей попытки заплатить им за ущерб или хотя бы их утешить. Сами разберутся.

Отряд ушел оттуда под вечер. На телегах, кроме бочек с порохом, везли теперь мясо и хлеб. Настроение у всех резко поднялось. Многие испытывали странную благодарность к Глебову за то, что он позволил грабить и не поднял шума из-за убиения двух упитанных свиней. Что до Юшки и второго, оставшихся лежать за хутором в морковных грядах, — что ж… в конце концов, никому он не приходился ни сватом ни братом, этот Юшка, а человек он был, что ни говори, тяжелый и неприятный. И к тому же очень любил командовать.