Гончие Лилит - Старк Кристина

– На твоей шее засос, и мне противно его видеть, – говорю я, убирая руки с его плеч. – Не могу так. Я не святоша, Боунс, и не кривлю душой. Просто… это как купить белую блузку в магазине, а потом обнаружить, что на ней следы от губной помады, тональника, и вообще ее кто-то уже носил. Ты так меняешь девушек, что…

– Все-все, я понял. Ты не любишь делиться своими игрушками, – лукаво улыбается он, продолжая держать руки в карманах моих шорт, уютно расположив их на моей заднице. – Но знаешь что? Я получил от твоей откровенности почти столько же удовольствия, как от поцелуя.

– Рада это слышать. А теперь прекрати лапать меня, и…

О боже! Меня всю обдает холодными брызгами. Пес только что вернулся из воды с мячом в пасти, и теперь он старательно встряхивается.

– Да не трогал я ее, Патрик! – вскидывает руки Боунс. – Не нужно мстить. Я уступаю ее тебе!

Я перевожу взгляд со смешного мокрого сеттера на его хозяина и встречаюсь с ним глазами. Мысль, пришедшая в голову, настолько же шокирующая, насколько неожиданная. «Я смогла бы в него влюбиться. Если бы каждая вторая его реплика и каждый поступок не приводили меня в бешенство, я бы уже давно потеряла голову».

Солнце укатилось за горизонт. С океана потянуло пронизывающей прохладой. Начали разбредаться гулявшие по пляжу старики с собаками, пары с детьми… А мы все бродили по берегу, выгуливая Патрика и Сэйнта. «Сэйнт Патрик»[24], – наконец-то дошло до меня. Тоска по родине – и ему она знакома.

– Где ты живешь, Боунс? – спросила я, когда мы вернулись к машине. – Я имею в виду, здесь, в ЮАР, или твой дом в другом месте?

– Где я только не живу, – отозвался он, вытряхивая из сандалей песок. – Зиму обычно коротаю здесь. Летом еду в Америку, Канаду или Ирландию. Смотря где работа подвернется…

– Кем ты работаешь?

– Угадай, – выпрямился Боунс и открыл багажник.

– Не представляю… Моделью?

Боунс вытащил из машины связку дров и посмотрел на меня, как на чудачку:

– Я, что, похож на модель?

– Ну да, – закивала я. – Все твои рельефные бицепсы-трицепсы, татуировки, небритость а-ля Дэвид Бекхэм, стильный загар. Ты даже эти дрова несешь так, будто тебя сейчас начнут снимать на фотокамеру. Ты очень гламурен.

Я врала и откровенно издевалась над ним. Боунс не выглядел гламурно или принаряженно. Он очень естественно смотрелся посреди дикого пляжа, на фоне остывающего песка и темнеющего неба. И все в нем – начиная с выгоревших волос до вен на руках – мне нравилось.

Боунс подозрительно прищурился, потом выдал:

– Сейчас буду готовить сосиски на костре. Я не ужинал. А тебе не дам. Модели-мужчины должны хорошо питаться.

– Серьезно?

– Ну да, в отличие от моделей-женщин, которых перед очередным показом выдерживают в карцерах и маринуют в лагерях смерти, модели-мужчины должны…

– Да я не об этом. Я про сосиски. Ты в самом деле собрался тут поужинать?

– Почему нет?

Я задержала в легких воздух и медленно выдохнула. Между тем Боунс сложил дрова домиком и в два счета разжег костер. Потом он принес из кроссовера пару одеял, коробку с провизией и… бутылку вина. Все происходящее походило на… Я не сплю? Это же свидание. Я опустилась на одеяло, приказывая сердцу прекратить безумно колотиться. Что дальше? По закону жанра он должен дать мне свою кофту, когда я замерзну. Потом должен влить в меня полбутылки. А потом использовать по назначению эти одеяла. Не поверю, что ему просто захотелось поужинать на берегу океана. Эх, почему мне не семнадцать лет и я не могу просто… получить удовольствие от того, как красиво мной сейчас воспользуются.

– Теперь буду рад послушать, как сильно ты впечатлена, Морковь. – Боунс стоял напротив и нанизывал сосиски на шпажки.

– Я впечатлена, Боунс, – кивнула я. – Еще никто не пытался так красиво развести меня на секс.

– Ты ужасно испорченная женщина, – хохотнул он, вручая мне сосиску. – Но, увы, сегодня тебе придется удовлетворяться самостоятельно. Я не планирую спать с тобой. Хотя с удовольствием посмотрю, как ты напиваешься.

– Это еще зачем?

– У людей развязывается язык, когда они пьяны. А мне позарез нужно узнать, кто ты.

Он присел рядом, наши плечи соприкоснулись, и я, не задумываясь, придвинулась к нему плотнее. Контакт. Кожа к коже. Разговор рецепторов и импульсов. Всего одно прикосновение способно заменить тысячу слов, сколько ни говори. Потому что этот язык куда древнее языка слов.

– Кто я? В каком смысле? – спросила я.

– У человека, которого заносит на другой конец земного шара, всегда есть история. Вот ее я и хочу знать.

Моя история… Она очень проста. Жила-была девочка, которая не хотела быть собой. Да и кто бы захотел быть загнанной серой мышкой, которой не даны ни талант, ни смелость, ни красота? Я была полна решимости и решила прыгнуть выше головы. Сказано – сделано. Оказывается, меньше чем за год можно переписать свою программу, создать себя новую, устроить себе другую жизнь и судьбу. Протянуть руку и взять то, что тебя манит. Теперь эта девочка делает вещи, от которых у нормального человека полезут глаза на лоб: например, ворует у мужчин-знаменитостей сперму и продает ее тем, кому она нужна. Но эти «нормальные люди» просто не знают, какой славный ребенок родился у Мэтта Блисса! Если бы были в том соборе и видели маленькую руку среди кружев, тянущуюся к невообразимо высокому церковному своду, они бы не посмели судить меня. Пока благодаря тому, что я делаю, рождаются дети, Бог не впишет мое имя в список тех, кто отправится в ад.

– Моя история – вот она: официантка из Дублина выиграла пару тыщонок в лотерею, потом, не глядя, ткнула в карту мира пальцем, и он уперся в Кейптаун. Потом купила билет на самолет, и вот она здесь…

– Ты официантка? – спросил Боунс, протягивая мне бокал, наполовину наполненный светло-золотистым вином.

– Ага.

– Прилетела из Дублина?

– Так точно.

Боунс пристально посмотрел на меня и снял сосиску со шпажки и впился в нее зубами.

– И почем нынче билеты из Дублина до Кейптауна? – поинтересовался он, жуя.

«Чтоб я знала».

– А что? Хочешь смотаться домой?

– Возможно.

– К родителям? Или?..

– К отцу, – ответил Боунс, скармливая Сэйнту кусочек сосиски. – Старик скучает.

– А твоя мама? – Я тут же заметила, как помрачнел мой приятель. Черт, с мамой точно не все в порядке.

– Умерла десять с лишним лет назад.

– Моя тоже, – зачем-то сказала я. – Три года назад.

– Вот как. Надо бы нам свести наших папаш. Пусть сходят в паб вместе, пропустят по стаканчику, обсудят сиськи официантки, – мрачно ухмыльнулся Боунс. – Ой, прости. Сиськи официантки отменяются…

– Я никогда не знала отца. – Я сделала глоток вина и откусила от сосиски. М-м, как вкусно. Кажется, это лучшее, что я ела за последние полгода. – Но, может, это и к лучшему. Он бы мной не гордился…

– Да ладно, – сказал Боунс. – Я уверен, он бы каждый день выпивал по стаканчику, благодаря Господа за такую дочурку, как ты.

– Пфф… Спасибо, конечно, но, если у тебя когда-нибудь родится дочь, молись, чтоб она не была такой, как я.

– О, надеюсь, меня минует сия чаша, – сказал он, грея руки над огнем.

Совсем стемнело. Сэйнт и Патрик лежали рядом, их шерсть блестела в сиянии костра. Я прихлопнула севшего на руку комара, отхлебнула вина и спросила:

– Ты не любишь детей?

Боунс взял у меня бокал и отпил глоток. Я уже не надеялась получить ответ, когда он сказал:

– У моей матери случился сердечный приступ, когда я в шестнадцать лет сбежал из дому. Мой отец – офицер ВВС в отставке – расписал на годы вперед мою блестящую военную карьеру, а потом он планировал вовлечь меня в дела семейной компании. А мне не хотелось провести в армии свои лучшие годы, а потом с оружием в кобуре – оставшиеся. Я хотел жить в свое удовольствие, хотел свободы и драйва. Мотаться по миру, спать в дешевых отелях, разбивать машины, кадрить девушек в барах… Отец не мог смириться с этим грандиозным планом самоуничтожения и посоветовал мне или подать документы в военную академию, или проваливать к чертям. И я свалил. Без гроша в кармане. Мать с сердечным приступом увезли в госпиталь в тот же день, а на следующий ее не стало. Отец обвинил меня в случившемся, я обвинил его, и целых восемь лет мы не хотели друг друга знать…