СССР: вернуться в детство? - Ольга Войлошникова

числе наше платье. Обрадовалась страшно! Нарядилась в него и сразу стала такая красивая…

Нет, замуж, замуж, однозначно! Нечего десять лет в бобылках сидеть.

Посидели мы классно, так душевно, как в будущем, лет даже через двадцать, очень редко будет получаться. Состарятся все, навалятся заботы, дети, внуки, и каждый всё больше будет жить своим отдельным гнездом, собираясь вместе всё реже и реже. А пока они все были молодые, весёлые, «и юный октябрь впереди», если вы понимаете, о чём я.

Истекали последние годы беспечной жизни, и этот тревожный таймер никогда не утихал в моём подсознании окончательно.

Из радостного. К моему восторгу, «Костёр» принял и напечатал большую публикацию про бабушку! Я ревела от счастья. Потому что это было правильно. И женщины, вытянувшие на себе тяжесть войны, достойны, чтобы об их подвиге помнили и говорили.

Четвёртого числа мы получили авторский номер и извещения на денежки — и сразу сходили с бабушкой и на почту, и до ателье. Теперь долга у нас осталось всего шестьдесят пять рублей, и я попросила устроить всё так, чтобы мы с мамой одиннадцатого пришли (как раз после зарплаты), и уже готовое пальто забрали. А шапку нам сразу отдали — шикарно-пушистую, как кочка.

Внезапным побочным эффектом от статьи проявилось пришествие команды с местного телеканала, которые сняли про бабушку сюжет и записали интервью — и девятого включили его в передачу, посвящённую ветеранам. Эту передачу мы смотрели по телевизору вместе со всеми бабушкиными детьми, пришедшими по традиции на девятое мая, и я снова обливалась слезами, да и не я одна.

Потом, как вы понимаете, мама получила зарплату, и мы с ней торжественно пошли забирать пальто. Се́ло шикарно — что значит, классная портниха! — и маманя у меня теперь была богатая невеста.

Сапоги бы ей ещё хорошие, финские, да где их возьмёшь… Может, унты пошить? К зиме думать надо будет. А то вся такая красивая — и в страшных валенках.

Числа пятнадцатого забежал отец. А я уж начала беспокоиться, что он до отъезда в институт не появится. Мы снова пошли гулять и секретничать.

— Наталья там рассказывает сказки, что ты у меня статьи в журналы пишешь, — поделился папа.

— Ну, я же тебе обещала, что стану писателем, — выдержала покерфейс я.

— Ты мне книжку обещала.

— Книжка будет. Немножко допечатать осталось.

— Покажешь хоть?

— Конечно, — я села на лавочку. — Ты мне скажи лучше: не передумал поступать?

— А чего передумывать-то. Надо — значит, надо. Нужных людей уже нашли, подключили…

— Теперь я тебе одну вещь скажу, которая тебе не понравится.

Папа посмотрел на меня подозрительно.

— Какую?

Я покачала ногой.

— Маму со школы тоже отправляют поступать. Она, конечно, не на спортивное пойдёт, а на учителя физкультуры, так что вы в разных группах будете. Но для того, чтоб вы в разных группах были, ей надо ещё экзамены удачно сдать. А с этим, я боюсь, будут проблемы.

Наслышаны мы, как в улан-удэнском чужих валят.

— Н-да-а-а… — протянул папа.

— Папа, надо, чтоб ты помог. Скажи там как-то своим нужным людям, что ты не один поступаешь. Наглость, конечно, но нам нужна помощь. Фамилии у вас одинаковые. Не знаю… двоюродной тётей представь или ещё кем. Как хочешь — надо пройти. Тяжко нам, а так хоть на тридцать рублей побольше зарплата будет.

Последний аргумент был, конечно… Если у отца и были какие-то возражения, он их произносить не стал. Сказал просто:

— Я попробую.

И то хорошо. Он товарищ такой, если начнёт «пробовать», обязательно что-нибудь придумает.

Пара дней у меня ушла на допечатку, после чего я отправила синопсис и три первых главы в редакцию журнала «Костёр», а второй, точно такой же набор — себе, тоже заказной бандеролью (в подтверждение авторства, я ж говорила). Дело сделано, остаётся только ждать. Возьмут — просто супер. Не возьмут — надо будет через месяцев шесть-восемь в другую редакцию попробовать заслать. Хотя бы в тот же «Пионер», хотя там немного другая… как бы это сказать… тональность, что ли.

Довольно внезапным и обескураживающим стало для меня то, что все по умолчанию ожидали, что я буду ходить с тётей Валей и дядь Рашидом к ним на дачу. В смысле — с Таней и Иркой (а чаще просто с Иркой).

Вот это поворот.

Нет, я люблю всё их семейство, но… Я как бы своё уже отходила, в тот раз. А теперь у меня как-то огонь в… кхм… в организме не горит по шесть километров туда-сюда пешком гонять ради удовольствия играть там в малышовые игры.

И когда тётя Валя двадцать первого, в пятницу, заскочила к нам и спросила:

— Чё, Оль, завтра-то с нами на дачу идёшь? — я от неожиданности брякнула:

— Честно говоря, у меня были совсем другие планы.

Совсем другого ответа от меня ожидали все присутствующие. Мда.

Но — нет. В этот раз я не хочу. Да и не могу. Уж не обижайтесь, мне надо поторопиться, чтобы заработать на кусок земли, желательно с приличным домом — и такой кусок, который поможет нам пережить надвигающиеся голодные годы.

14. БЕЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ-ТО НИКАК

МЫ С БАБУШКОЙ ВНЕЗАПНО ЕДЕМ В КОНТОРУ

Мама продолжала активно работать — вести какие-то кружки на площадке, летние спартакиады и фиг знает что ещё. Я наотрез отказалась расхаживать по дачам, и бабушка регулярно (кроме редких дождливых дней) выгоняла меня на улицу, «для движения». Против этого я принципиальных возражений не имела, и иногда даже бегала в школу — как раз в это время мама проводила с детьми всякое интересное, и я с ними заодно носилась, получая свою долю физнагрузки.

Возвращаюсь третьего числа домой — а бабушка мне быстренько дверь открыла и в зал ушла. Чё это — думаю. И тут я увидела знакомый конверт, аж ноги похолодели. Мой конверт от бандероли. Вскрытый! Я забежала в зал:

— Баба! Ты что наделала⁉

Бабушка испугалась:

— А что? А что такое? Почтальонша приходила, я расписалась. Для тебя письмо — вот, книжку тебе прислали. Интересная! Я сижу вот, читаю…

— Баба! — застонала я. — Это МОЁ письмо. Я его сама себе отправила, его нельзя было вскрывать…

Бабушка заохала и засуетилась.

— Ах ты ж… А что делать? А давай мы его заклеим? А? Не пойдёт?

Я села на диван и потёрла лоб.

— Погоди, не паникуй. Не пойдёт уже. Теперь по-другому надо.

Так. Авторство может заверить нотариус. Это будет даже надёжнее, не надо трястись, что кто-то конверт распечатает. Только вот сколько это будет стоить?

— Баб, а где у нас есть нотариус? — я посмотрела в растерянное бабушкино лицо. — Или нотариальная контора?

Она поджала губы, соображая.

— Около рынка, по-моему, был. Где суд. Туда поедем?

— Поедем. Только теперь сшить надо.

В буквальном смысле. Мы нашли самую толстую иголку, сложили нитки в несколько рядов, совместными усилиями прошили мой талмуд, сзади на узелок завязали и хвостики к последнему листу маленькой бумажкой приклеили — правило такое. На этой бумажке полагалось помечать: «Пронумеровано, прошнуровано», дата и подпись.

Теперь у меня синопсис последним листом пойдёт, страницы книги-то с единицы пронумерованы. Да и ладно, какая разница.

— Ну вот, теперь поехали.

Нотариальный стол мы нашли довольно быстро. Нотариус в те годы вовсе не был пафосной персоной, и от небожителя отличался кардинально. Скорее, это был такой клерк, имеющий право заверять бумаги. И удовольствие заверить подпись на документе стоило тридцать копеек, а выдача всякого рода нотариальных удостоверений, свидетельств и справок — пятьдесят! На этом месте я едва не начала нервически смеяться. Я-то думала! А тут! Восемьдесят копеек!

Но оказалось, что я рано радуюсь. Дядька нотариус вдруг усомнился в своём праве подтвердить именно авторство. И вообще — такой маленький ребёнок…

И тут я вспомнила эпизод, рассказанный мне давным-давно папиным братом, Николай Иванычем. Правда, он был про советскую поликлинику и приезжего на концерт музыканта, но суть от этого не менялась. Я слезла с неудобного стула для посетителей, встала перед дяденькой и громко, отчётливо сказала:

— Неужели советский нотариус может отказать в удостоверении документа простому советскому гражданину на основании того, что этот гражданин — несовершеннолетний? В каком законе это написано?

Нотариус как-то неловко заёрзал. Я добавила:

— От вас не требуется экспертных действий. Ваша задача: удостоверить дату и время предъявления документа и подлинность моей подписи. Больше нам от вас ничего не нужно.

Дядька посмотрел на меня долгим взглядом. Потом сказал:

— Вы совершенно правы. Госпошлина восемьдесят копеек.

Мою рукопись обклеили специальными нотариальными марками, дяденька