Вслепую - ViolletSnow

— Даже не преображая пространство вокруг себя, ты очень талантлива, Элис, — он подходит ближе, обнимает за плечи. — Из твоих рассказов я чувствую, что древняя магия принесла тебе много боли, так может и не стоит так усердствовать с её освоением?

Будто он до сих пор не понимает, как это важно для нее. Не осознает истинного значения. Не просто исключительный дар, проявляющийся раз в несколько веков, но её особенность, которую никому не отнять, не задушить даже отцу. Единственное, что по-настоящему отличает её от Морганов, отделяет невидимой границей. Вот только пока она способна лишь убивать.

— С болью я как-нибудь справлюсь, — скрипит она зубами, отчего-то начиная злиться.

— Мы все так говорим. А останавливаемся, когда слишком поздно. Разве пример с Себастьяном ничему не научил? Вдруг изучение этой магии сломает тебя?

Элис хочет зажмуриться и горько рассмеяться. Сила древнего волшебства уже давно переломала её, вывернула наизнанку, истерла в мелкую крошку, что нельзя собрать снова.

— Это уже произошло, Оминис. И шрамы от этого никогда не затянутся.

— Да ты и не даешь им затянуться, — он неожиданно повышает голос. — Сдираешь с них корку, ковыряешь с редкостным рвением, посыпаешь солью. Не позволяешь даже пытаться избавить тебя от них.

— Так и должно быть. Пусть кровоточат, это моя боль, и не смей лишать меня этого. Я не должна забывать, что сотворила… хотя бы до тех пор, пока не смогу делать что-то действительно важное.

— То есть, спасти всю школу и половину Англии от Ранрока — это пустяк, по-твоему?

— Ты никогда не видел ни войны, ни битв.

— Так покажи мне. Я устал слушать, что чего-то не понимаю, — он удерживает её за предплечье, не больно, но и не так, чтобы можно было легко выскользнуть — змея обернувшаяся вокруг руки — а в голосе сталь. — Покажи мне, чтобы я понял. И в этот раз у тебя не получится закрывать мне рот поцелуями.

Что-то похожее на разочарование закрадывается в эти нотки, он ведь ненавидит ложь, он легко её читает, так с чего она взяла что сможет скрыть от него действительно важное? И она сдается. Его доверие — такое редкое, почти недостижимое — не то, что она готова разменять на клочок воспоминаний. Если это имеет такую значимость для него, она покажет.

Всего раз профессор Шарп продемонстрировал ей, как это делается. Тогда он запечатывал видение о последней битве с Ранроком в прозрачный сосуд. Нужно всего лишь загадать временной промежуток, представить событие и потянуть палочкой. Но сколько тянуть, как именно представить? Элис надеется, что палочка сама знает, что делать.

Воспоминаний так много, жгучих, пропитанных кровью, а память — весьма занятная субстанция: подкидывает тысячи осколков, когда они совсем не нужны, но стоит целенаправленно попытаться что-то отыскать — подводит в самый неподходящий момент. С трудом Элис выбирает, как ей кажется, наименее опасное. Пусть Оминис не видит, как она убивает людей, браконьеры и приспешники Руквуда отметаются, вместо них она выбирает битву с гоблинами. Всего несколько небольших сцен, где она применяет Петрификус Тоталус, Конфринго и Бомбарду. Оминису этого будет достаточно. Убрав нить Рэкхема в небольшой сосуд для зелий, она вытягивает своё. На поверхности омута мерцает шахта — та самая в которой погиб Логдок.

В этот раз падение быстрое. Под землей душно и шумно, паровые машины гоблинов заставляют задыхаться, даже не учитывая, что это всего лишь мираж, забытая тень, давно похороненная в сознании. И поначалу всё идет именно так, как она помнит: несколько сторонников Ранрока оказываются обездвижены, некоторые все же убиты или серьезно ранены. После всего, что пришлось пережить, эти картины не вызывают у Элис даже простого сожаления, но для Оминиса это целый новый мир. И пока он смотрит на него без особого ужаса, увлеченный горящими котлами и причудливыми устройствами. Воспоминание тянет дальше, везет в вагонетках по узким проходам в недра, пока та другая Элис пытается найти единственного дружественного гоблина. Когда латунные ворота едва не выплевывают их в огромный зал, заполненный сторонниками Ранрока, Элис с ужасом вспоминает, что в этой битве куда больше подробностей, чем ей бы хотелось показать Оминису. Деталей, что она давно стерла, загнала в самый дальний ящик сознания и там позабыла.

— Достаточно, нам пора уходить.

Он не отвечает, влекомый разворачивающейся картиной: Элис из видения быстро понимает, что привлекла слишком много внимания, швыряет Империо в самую большую фигуру — тролля в металлических доспехах — и поспешно прячется за колонной. Под её заклинанием тролль — настоящее орудие для убийств, проламывает бурильную установку, в щепки разносит вагонетки и принимается за гоблинов. Зубастые твари вопят, но их слишком много и некоторые из них давно заметили Элис. Некогда думать, какое заклинание и где применить, щитом она оглушает одного, сворачивает Круцио другого и почти пропускает удар третьего, что уже успел обратиться в красно-черную форму — недолго длящуюся иллюзию, режущую врагов насквозь. Она уворачивается, нарушая действие Империо, и вот уже здоровенный безмозглый верзила норовит разбить каждую колонну в зале.

Это странное ощущение: наблюдать за собой со стороны, но чувствовать все то же. Колет пальцы древняя магия, её уже не удержать — сгусток бьет тролля, потом снова, пока он не заваливается на бок, испуская на землю серебряные капли, достаточно, чтобы убить половину остальных. И Элис перестает соображать, втягивает расплескавшееся серебро, взрывает первого попавшегося врага, разбрызгивая кровь по земле, и тут же припадает к ней — алчущая древней силы, что таится в каждом. Беспорядочно разбегаются гоблины, моля о пощаде, но она не дает им уйти — ни одному из них — притягивает, убивает, поглощает. До тех пор, пока магия не заполняет до краев, едва не разрывая изнутри, а чужая кровь не начинает липнуть вместе с мантией, пропитанной ею насквозь. Запах гари, чужих внутренностей и гоблинского масла сливается воедино, свербит в носу. И даже когда вокруг не остается никого, древнее волшебство все еще кипит неуемной жаждой…

Видение начинает рябить, выдергивает из своего плена. В тот день, увидев её в крови своих сородичей, Ранрок даже не стал слушать своего брата, что неудивительно, и если бы не тот невероятный поток древнего волшебства, Элис бы сама погибла.

Руки дрожат, едва удерживая её над чашей, а голос будто и вовсе пропал, она только может открывать рот, как рыба, выброшенная на берег. Она совсем позабыла, какими могут быть битвы, какой может быть она сама — совсем не то,