Дети-эмигранты. Живые голоса первой русской волны эмиграции 1918-1924 - Коллектив авторов

«Жестокий ураган большевизма сбил меня с ног, тяжело ранив при этом. Только теперь я начинаю оправляться от этой раны, думаю, что в конце концов она совсем заживет и от нее останется только слабый рубец».

«В конце 1918 года я прибыл в Добровольческую армию [55], прослужил всего лишь два месяца и потерял ноги. Один счастливый случай в Константинополе помог мне исполнить мою заветную мечту, а именно – поступить в гимназию, хотя я имел уже 20 лет… да притом из 2-го класса городского училища. Но я все-таки добился своего и поступил в 5-й класс, хотя не знал ни одного языка, а о математике и говорить нечего, это была для меня китайская грамота, но… в течение двух лет я заставил себя догнать по всем предметам. В настоящий момент я в 6-м классе, учусь почти на круглых 5… На свете нет ничего невозможного: чего бы человек ни пожелал, всего он может добиться».

«Бесконечно рада, что после страшных невзгод мне представилась возможность продолжать образование, а по временам находил ужас при мысли, что ввиду тяжелых… условий придется остаться неучем, это для меня равносильно смерти».

Вот также сочинение одной девушки, приводим его целиком. Оно взято мной не как выдающееся, а как среднее, очень характерное для большинства их. Образ современной девушки отчетливо встает из него.

«В 1917 году я жила в Петрограде с мамой и сестрой и училась в институте.

Тихо и мирно жилось мне, ни горя, ни беды не знала я тогда. Часто вспоминается мне это последнее светлое время в России.

Но вскоре все переменилось. Я смутно помню ход политических событий, тогда я еще плохо разбиралась во всем. Помню только то, что меня взяли из института домой, и к лету мама, слабая здоровьем, решила переехать со мной в N к дяде. Туда еще не докатилась волна террора. Но постепенно жизнь становилась все тяжелее и тяжелее, трудно было доставать продукты, а иногда приходилось очень трудно. Лето прошло жаркое, знойное… Осенью меня перевели в Полтавский институт, и мы переехали в Полтаву. Сестра жила с мужем в Петрограде. Маме было очень плохо, здоровье ее ухудшалось. А работать приходилось усиленно. Средств никаких не было. Помню, как старалась мамочка хоть изредка побаловать меня. В следующем году, когда пришли немцы, приехала сестра с мужем и маленькой дочкой. Стало немного легче, потому что муж сестры служил. Но недолго пришлось радоваться. К зиме Полтава была занята опять большевиками. Мужу сестры пришлось уйти вслед за петлюровцами, и мы ничего не знали о нем. Сестра служила, но получала очень мало. Голодали мы ужасно. Это было тяжелое время, даже жутко вспоминать.

Пришла весна, минуло лето… Осенью ранней пронесся радостный слух: “Добровольцы побеждают, скоро придут, освободят, будет хлеб”. И мы дождались, они пришли… Но хлеба не было долго. И даже тогда, когда мы вместе с мужем сестры, вернувшимся с Добровольческой армией, уехали в Симферополь, население Полтавы еще сильно голодало.

Первое время в Симферополе казалось сносно, но потом я заболела тифом и проболела до самого Рождества. Вскоре мы продали все оставшиеся фамильные драгоценности, еле-еле сводили концы с концами. Я целыми днями стояла в очередях и сильно уставала. Сестра совсем выбилась из сил, муж ее все время болел. Я сама зарабатывала деньги. А беда большая, сильная надвигалась. Красным зловещим туманом подкрадывались большевики… Добровольцы сдавались… И нам пришлось эвакуироваться в Турцию. Описать все ужасы погрузки, путь в Константинополь невозможно. Много было пережито в эти кошмарные месяцы. Я была одна, совсем одна с гнетущим ужасом одиночества, когда сестра в то время, когда стоял наш пароход на рейде, заболела и с ней вместе съехала на берег мама. Мой шурин служил в Константинополе, но получал гроши и мог помогать только сестре. А я была одна, и на моих руках была крошка племянница, больная и слабенькая.

Ну, в общем, мне всего, что было пережито, не передать так ярко, как хотелось бы.

В начале 1921 г. я заболела возвратным тифом и вместе с племянницей, которая тоже заболела, поступила во французский госпиталь. Пришлось промаяться до самой весны. И мы голодали до тех пор, пока не переехали в английский лагерь Тузлы [56]. Там было очень хорошо, сразу почувствовалось, что хоть на время, может быть, минуло время голода и ужасов.

Я спала и видела о том, чтобы поступить в английскую школу. И наконец мое желание исполнилось. После Пасхи меня приняли (в английскую школу для девочек). Первое время я никак не могла привыкнуть, но вскоре так свыклась, что не хотела даже слышать о переходе в (другую, русскую) гимназию, куда меня хотели отдать раньше. Я очень люблю нашу милую школу, которая дала мне приют, образование и заставила стушеваться картины страшного, тяжелого прошлого. Я не могу представить себе, как бы я рассталась со всеми окружающими меня.

Я учусь уже в 6-м классе, мечтаю только о том, чтобы получить высшее образование. Кроме того, моя цель – успокоить старость мамочки и дать ей счастье на склоне лет. Моя сестра живет в Америке, но помогать ей не может благодаря тому, что сильно болеет.

Всю жизнь буду благодарна я моим воспитателям, потратившим столько сил для общего блага русских детей».

Свидетельства детей об их молитвах, особенно в минуты опасности, грозящей близким, многочисленны; но, кроме того, мы имеем много доказательств глубокого религиозного сознания, религиозного подхода и религиозного истолкования событий. Надо сказать, что религиозный момент тесно переплетается у детей с национальным: «Россия и вера Христова», – почему мы и не выделяем его в отдельную рубрику.

Из нижеприводимых цитат видно, что будущее детей в их представлении, вера в себя, в смысл своей жизни так тесно и неразрывно переплетаются с идеей служения родине, что эта идея и это наполняющее их живое чувство родины, как основной фактор исцеления детской души, выступает ясно и неоспоримо.

«Многие старые люди, уезжая, прежде чем погрузиться на пароход, целовали землю и брали кусочек ее. Я очень жалею, что не исполнила советов моей няни сделать то же самое».

«Хотя я была тогда маленькой девочкой, но я поняла, что такое родина и что такое любовь к ней. В первый день освобождения города я ходила как помешанная, а вечером спряталась под кровать