Современная канадская повесть - Мари-Клер Бле

Он подождал, вслушиваясь в дыхание сестры. Она хотела что-то из него выудить.

— А ты и… эта женщина?.. У вас… это что-то серьезное? Ты нас в свою личную жизнь никогда не посвящаешь. Вообще ни во что не посвящаешь, так ведь? Если судить по тому, как ты нас держишь в курсе своих дел, мы для тебя просто не существуем… И до сих пор не устроился на работу! Ну, знаешь ли… Надеюсь, ты не собираешься натворить глупостей, Фред?

Лэндон чуть не фыркнул.

— Натворить глупостей! Ты забываешь, сколько мне лет!

— Знаешь, что говорят люди? — сухо продолжала Эллен. — Седина в бороду, а бес в ребро.

— Так говорят люди, Эллен? Возможно, они правы. — В груди давило все сильнее, какая-то сковывающая боль. — Слушай… Я сейчас тороплюсь, давай прощаться. Спасибо, что позвонила. Можешь передать отцу, что навещу его завтра, скорее всего где-то после полудня.

— Так что насчет обеда? — раздраженно спросила она. — Вы же проголодаетесь.

Нужно заканчивать разговор, не то он бухнется прямо возле телефона.

— Нет… обеда не надо, спасибо. Поедим где-нибудь по дороге. Ни с чем не заводись. Увидимся — поговорим.

Он повесил трубку и опустился в кресло. Он знал: надо принять душ и одеться для беседы, но не было сил, что-то навалилось на него, накатили старые фамильные страхи. Подмышки у него взмокли, на лбу выступил холодный пот. И бешено колотилось сердце — он был в этом уверен. Неужто и у меня сердце схватило? Лэндон положил пальцы на пульс, отмеряющий его жизнь. Но толком сосчитать пульс не удавалось — он все время сбивался. Доктор предупреждал его, что это — просто дурость. Старый хорват, тощий и длинный, как оглобля, чуть сгорбившийся с возрастом. Ему, наверное, было тогда лет под восемьдесят, он шлепал по кабинету в теплых домашних тапках, разнося сильный запах карболки. Когда Лэндон признался в этой своей привычке, доктор покачал маленькой белой головенкой.

— Ничего хорошего в этом нет. Пропустите два-три удара, а потом умножаете на четыре. Только пугаетесь. Ничего хорошего в этом нет, мистер, — добавил он и, склонившись, приложил плоское холодное ухо к груди Лэндона, начал что-то там выстукивать, к чему-то прислушиваться, а Лэндону открылась посеревшая кожа черепа под тоненькими седыми волосами. Лэндон ходил к нему не первый год, но старый лекарь никогда не помнил его имени. — Вам надо сбросить вес, мистер, — предупредил он, скатывая рукава голубой рубашки в полоску и застегивая жилет. — Сбросьте вес. Фунтов двадцать. И никаких экзотических блюд. Побольше зеленых овощей и черствого пшеничного хлеба. Чтобы желудок работал как часы. — Авторучкой он настрочил рецепт. — Почувствуете напряжение, принимайте это.

— Транквилизаторы? — встревоженно спросил Лэндон.

— Валиум. Расслабляет мышцы. И побольше развлекайтесь. Такой здоровый мужчина! В расцвете сил! Наслаждайтесь жизнью! Пригласите даму в ресторан и оставьте свой пульс в покое.

Лэндон знал, что старик прав, и все же глупо держался своего: сидя в кресле при свете утреннего солнца, он с надеждой проверял ритм, с которым пульсировала его кровь.

Спустившись в метро на Йонж-стрит, Лэндон поехал в сторону жилых кварталов. Он покачивался на сиденье, и вот поезд вынырнул из тьмы тоннеля под Блор-стрит в яркий солнечный свет. Он ударил Лэндона по глазам, зажег волосы золотыми искрами. Утренний час пик прошел, и в поездах, идущих к северной части города, пассажиров почти не было, колеса, скрипя и повизгивая, нервной болью неслись вдоль позвоночника города. Под грохот поезда Лэндон изучал рекламу над вагонными окнами. Печатные призывы, имеющие целью вытрясти из тебя доллар: заочные курсы, бутерброды с жареными шницелями, консультации на предмет вложения средств, гигиенические салфетки, уроки бальных танцев. Товар на любой вкус — демократическое изобилие. Взгляд его остановился на изображении девушки, рекламирующей колготки. Исключительная фигурка, разве что слишком худовата — на его вкус. Зато высокая талия и роскошные точеные ножки. К сожалению, у нее было глупое надутое личико — эдакая плакса-капризуля. Но кто смотрит на ее личико? Эти парни из рекламы свое дело знают туго. В мозгу Лэндона вдруг всплыло старое словечко. Приударить. О, господи! Он его не слышал уже лет тридцать. Отроческий клич Уолли Била, в коем жажда страсти и обладания. «Фредди! Ты только посмотри на нее! Вот бы за ней приударить!» Бедняга Уолли! В те дни они ни за кем не приударяли, но все равно жили весело. Поезд снова окунулся во мрак, и Лэндон, вспоминая, улыбнулся своему отражению в темном стекле вагона. «Ну, Энди. Судья говорит тебе: получай полгода исправительной работы за оскорбление личности и недостойную поведению. Слушай, начальник. Наплюй ты на эту самую поведению. А что эта личность меня недостойна — тут ты прав». Ох, уж эти старые заезженные хохмы! Иногда колючие, но в школьном зале в Бей-Сити они шли на ура. На сцене — он и Уолли, изображают негров с американского Юга, лица вымазаны сажей, на головах — шляпы. Как это называлось? «Весенняя потеха — 1945».

На Эглингтон он вышел из вагона и быстро зашагал к эскалатору, сверкая до блеска начищенными мокасинами из бычьей кожи. Для своих габаритов Лэндон был довольно подвижен, он шел, чуть подавшись вперед, как корабль, взрезающий носом морскую гладь. На движущихся ступеньках он медленно вплыл в вестибюль; в легком сером пальто, недавно прошедшем химчистку для нового сезона, он чувствовал себя меньше, подтянутей, маневренней. Хорошо, что он сбросил зимний наряд, старое пальто «барберри». День был холодный, но ясный, веяло весной, в воздухе ощущалась какая-то легкость.

В пустом, идущем в западную сторону автобусе он уселся поближе к концу салона и приготовился ехать по Эглингтон-авеню. Мысль о предстоящей встрече вызывала беспокойство. Нужно было сказать Бутчеру, чтобы тот договорился на понедельник — тогда Лэндон наверняка бы морально подготовился. От этих переговоров он уже порядком подустал. После очередной беседы он чувствовал: его уверенность в себе тает, осыпается, как мягкая порода. Впрочем, разве не читал он где-то, что пятница — лучший день недели для устройства на работу? Какой-то чудик провел исследование: собрал статистические данные, обработал их, сварганил диссертацию и — получите ученую степень доктора философии. Мир обогатился еще одним открытием, под тяжестью которых он и так весь исстонался. Короче говоря, в пятницу к душе человека якобы легче пробиться. Запоры сняты. Люди живут в предвкушении выходных. Барабаня по оконной раме, Лэндон думал: а этот Оззи К. Смит — какие у него радужные планы на завтра? Кстати говоря, а как у него дела сегодня? С удовольствием ли позавтракал? Не разругался ли с коллегами? Может, сорвалась сделка, хотя клиент вроде бы висел на крючке? А вдруг он поцапался с женой? Или ночью она показала ему спину? С моим везеньем эта стерва, возможно, так и сделала.

Проезжая мимо Ориоль-парка, он взглянул поверх высокой проволочной ограды на открытый плавательный бассейн, сейчас всеми покинутый. В ясном воздухе его бледно-зеленые стены казались беззащитными. Однажды несколько лет назад он приезжал сюда с Джинни, держал ее за маленькую влажную ручку, пока они стояли в очереди у ворот. Знойный августовский полдень, за этим проволочным забором муравейник из мальчишек и девчонок, они орут и плещутся в зеленоватом бульоне воды, от которой пахнет туалетным мылом. Чуть ослабил бдительность и потерял из виду скачущий конский хвостик и маленькую попку в оранжевом купальнике. Глаза искали в пенистой воде вспышку оранжевого цвета, в ноздри лез запах разогретых тел. Были тут и спасатели — загорелые старшеклассники, здоровенные лбы в красных плавках, белые шапочки натянуты на уши. Они сидели на стульях высоко над водой или прохаживались вдоль кромки бассейна, покрикивая на мальчишек и поглядывая на хорошеньких девчонок. Поглядывали они и на озабоченного Лэндона, предчувствуя недоброе всякий раз, когда мужчина не первой молодости рыскал возле детей. Лэндон уже видел: его обвиняют в том, что он ущипнул крошечную попку. Он, разумеется, ни сном ни духом, но плачущая крошка хрупким пальчиком указывает прямо на него. Вот этот дядя, мамочка. Это он. Его тут же подхватывают крепкие загорелые руки, волокут к выходу — на глазах всего народа. Все смотрят на него с отвращением. Какой-нибудь пожилой седовласый джентльмен, все еще подтянутый, в боксерских трусах, стискивает кулачок и бьет его по лицу; удар скользящий, непоставленный, но все равно больно. Он знал, что запросто может растеряться при таких обстоятельствах. Да полицейские, если только захотят… признаешься в том, что было и чего не было! Он легко представлял себе это. В свое время он думал использовать такой сюжет для пьесы, лишь бы нашелся желающий ее финансировать. Но нечто подобное он уже видел в театре Крафта. Кажется, роль безвинной жертвы играл Берджес Мередит[38]? Да, был такой летний день в жизни Лэндона, он еще думал: жаль, что Веры нет рядом. Это было как минимум лет десять назад. Задолго до Оззи К. Смита. Ну, а от него что прикажете ждать? Еще один из этих сопливых умников? Лэндон мрачно усмехнулся: мыслит на жаргоне из старых комиксов. Он нахватался разных словечек у Харви Хаббарда, но в конце концов от этого добра избавился. Уже давно. В его голове много места занимали старые фильмы и песни. Но Бутчер… последнее время он стал посылать Лэндона во всякие сомнительные конторы. Может, это у него такая изощренная шутка? Должно быть, так и есть. Бутчер… вечная улыбка во весь желтозубый рот, толще и на десять лет моложе Лэндона. Себя он считал яркой личностью, комиком, и, впервые читая анкету Лэндона, остановился посредине и сжал полные губы. Значит, Лэндон был писателем. Хм, и поэтом! Бутчера это заинтересовало. Он когда-то и сам работал в индустрии развлечений. Отвечал за рекламу и связь с прессой в одной рок-группе. Беспокойное это дело, поверьте мне, и никаких гарантий. Еще бы — эти рок-группы! Много они понимают! Поди угонись за вкусами молодежи! Он получает гораздо больше удовольствия, когда помогает найти подходящую работу таким людям, как Лэндон. Это более благодарный способ зарабатывать на хлеб. Этот человек излучал неискренность и в кричащих клетчатых костюмах, чересчур броских рубашках, с бакенбардами на мясистых щеках был похож на циркового клоуна. Растительность была буйная, каждую неделю бакенбарды, казалось, опускались на дюйм ниже, следуя разбойной линии его челюсти. Скоро, размышлял Лэндон, этот косматый коричневый грибок покроет все его лицо — свершится маленькое доброе дело. Бутчер утверждал, что проблема Лэндона представляет для него особый интерес. Ведь это же стыд и срам, когда люди вашего возраста ходят без работы, Фред! Но я так и не понимаю, почему вы ушли со старого места. Ведь сейчас такая безработица… это было слегка поспешное решение, да? Он прав, с сожалением думал Лэндон, ведь не было никакого пожара. Кстати говоря, а почему, продолжал Бутчер, вы вообще выбрали для себя торговлю? Буду с вами откровенен, Фред! На мой взгляд, вы недостаточно… агрессивны, что ли. И мне кажется, что торговля — это просто не ваша стезя. Вы, по-моему, — человек впечатлительный. И это комплимент. Поверьте, я преклоняюсь перед впечатлительными людьми. И вы писали любовные послания? На день святого Валентина? Но это же потрясающе! Он просто издевается надо мной, не раз говорил себе Лэндон. Нужно встать и уйти. Но куда? В других агентствах по найму к нему не проявили интереса, а бюро по трудоустройству ничего не могло предложить. Выходит, никуда ему от Бутчера не деться. Теперь по милости Бутчера он обивал пороги каких-то лавочек. Две последние — это было почти неприлично. Они там уже дошли до ручки, пускали пузыри. А Бутчер все сверлил ему мозги насчет энциклопедий. Поверьте, Фред, они задыхаются без людей. И там можно нагрести деньжат. Надо только немного пошустрить, вот и все. Но тут Лэндон стоял скалой. Никаких энциклопедий. Ходить по квартирам — ни за что. В моем возрасте это уж слишком. Бутчер пожимал тяжелыми плечами, почесывал баки, в голосе его впервые прорезались нотки раздражения. Хорошо, старина… Попробуем подыскать что-то еще. Но поверьте, спрос на торговых агентов с поэтическими наклонностями не очень велик.