Без пути-следа - Денис Гуцко.

— Идем скорей, — сказала она, не желая ждать, пока он развяжет завязки на кардинальском плаще, и тогда он лихо закинул его вокруг шеи, как шарф.

Володя Волков был высокий и плечистый — тоже красивый. Именно поэтому она с ним не дружила, а когда он что-нибудь спрашивал, отвечала сухо и коротко. Но под ту восточную мелодию все было иначе. От его руки, подрагивающей на ее талии, расходились тревожные волны. Володины плечи были упругими, она погладила их под плащом. Даже пушок на подбородке не выглядел потешно, как у других мальчишек. Все ее тело сладко ломило от какой-то наверняка запретной истомы. И стало совершенно ясно, что быть красивыми вовсе не зазорно, а очень даже хорошо. Хорошо, что она красивая. Хорошо, что музыка красивая. Хорошо, что под эту красивую музыку она танцует с красивым Володей Волковым. Все-таки хорошо, что он такой весь складный. В этом должен быть смысл? наверняка должен быть особенный смысл в этих точных линиях ее и его лиц, в сочных больших глазах, в той силе, которая радостно перекатывается по телу и вот именно так заставляет поворачивать голову, ставить ногу, улыбаться. Марина вдруг осознала некую приятную тайную общность с Володей Волковым — как если бы они случайно встретились в каком-то особенном, закрытом для простых смертных месте. Она послушно поддалась его руке, прижимавшей ее все ближе и ближе. Подумала — или нет, это восточная мелодия прозвучала в ее голове: «Я бы хотела попробовать это с ним. Сейчас. Никто же не узнает. И он уходит из школы». Она придвинула лицо к его лицу. В этот момент они повернулись в танце, Марина, будто ее окликнули, подняла взгляд — и в нее вонзились прозрачные, как сосульки, глаза из-под широкополой треугольной шляпы. Она вздрогнула. Волков, приняв это на свой счет, сказал:

— Извини. На ногу наступил?

Монашка смотрела на нее так, будто Марина только что посреди внезапной тишины во всеуслышание рассказала то, о чем только подумала. Вся ее позорная мысль — от слова до слова, как была, — читалась в том взгляде? Через секунду Марина, разумеется, узнала свою мать, но секунды хватило, чтобы образ ожил и начал независимое существование. Она дотанцевала, как деревянная кукла, на положенной дистанции и села на один из стоящих вдоль стен стульев. Мама больше не смотрела на нее, досказывала за папу забытую им концовку анекдота. Головной убор кармелиток был теперь у нее в руке, она работала им, как большим веером. Второй из двух держала учительница географии, рассматривая, как он сшит. Марине было жарко, словно она проглотила включенную духовку, но когда Володя подошел и спросил, не принести ли ей воды, она сухо ответила ему, что нет, спасибо, ничего не надо, и он, слава богу, ретировался. Марина повторяла про себя с ужасом: «Как ты могла — подумать такое!..» — и, когда снова зазвучала медленная музыка, встала и ушла в туалет. Подржавевшие щербатые трубы, двери кабинок, на которых мальчишки, пробираясь сюда во время уроков, выцарапывали всякую гадость, грязь и запашок уборной показались ей вполне подходящим интерьером для такой испорченной девчонки. И взгляд, в котором холодно отражалось то, чего Марина ни за что не хотела бы видеть, настигал ее даже здесь. Она так и простояла там, пока за ней не пришла Оля, которая весь вечер потом спрашивала трагическим шепотом:

— Он что, обидел тебя?

Мама ничего ей не сказала.

Начинались каникулы — они собиралась в Сочи. И, покупая купальник, Марина выбрала самый страшный, похожий на декольтированную шинель, так что мама с удивлением стала ее отговаривать, предлагая взять другой — веселенький, раздельный. Но изнутри ее уже круглосуточно сверлили жестокие ледяные глаза. Марина так и не решилась тогда на открытый купальник — и у нее никогда не было открытых купальников.

Сейчас, когда каждые выходные она проводит на вещевом рынке, она часто вспоминает ту историю с выбором купальника. На рынке, называемом в народе «толчком», ей постоянно достается место напротив тетки с купальниками. Тетка, как и она, не может или принципиально не хочет платить за место внутри рынка. Но Марину с ее вязанным на спицах костюмом никто не трогает, а у тетки ходовой товар, и «рыночные власти» в лице крупных ребят в спортивных костюмах «Адидас» постоянно ее гоняют. Требуют либо оплатить место, либо убираться в заданном направлении.

— Вот еще! Рожи бандитские! В пятьдесят третьем амнистию пережила, переживу и вас!

У нее свой взгляд на вещи, и ее не так-то просто переубедить. Завидев надвигающиеся «адидасы», она кидает свои вешалочки в сумку и ныряет в людской поток. И выныривает только тогда, когда они, с легкой скукой поглядывая на торгующих и торгующихся, уходят в свой вагончик с надписью «Администрация». Марина давно изучила ее товар, каждой из тех, кто подходит к ней за купальником, она могла бы посоветовать определенную модель. Тетка, похоже, тоже заинтересованно изучает ее вязаный костюм, но не подает виду.

— Тяжело будет продать. В августе-то, — сказала она однажды. — Гляди, так и простоишь до осени. Купила б я у тебя, жалко на тебя смотреть, как ты все выходные торчишь тут без толку. Да дорого просишь.

С тех пор нет-нет да и заговорит об этом: в августе, мол, вязаную вещь не продать, купила бы, да дорого. Хотя ее купальники разлетаются по два за час. Марина перешла бы куда-нибудь в другое место, но эти цветные веселые тряпочки — единственное развлечение в кипящем человеческом киселе, текущем мимо нее. Она никак не может привыкнуть. Это похоже на мировую катастрофу. Раньше она не замечала ничего подобного. Так же подолгу приходилось ждать автобусов, ехать так же, смятой и задохнувшейся. Но никогда прежде — до Развала — не было столь навязчиво, столь всепроникающе присутствие толпы. Были безумные дерущиеся очереди, но в них можно было не становиться. Были дискотеки, похожие на танцующие банки селедки, но она не ходила на дискотеки. Толпу можно было легко обмануть, пройти мимо, удивленно покачав головой. Теперь же толпа пребывала повсюду — и быть или не быть в толпе, больше не было вопросом выбора. Она была бесконечна. Она была всеохватна. Людей будто вычерпали из сверхсекретных закромов родины, спрессовали специальными толпоукладочными машинами и выложили по городу сплошным, редко разрывающимся слоем. Только заметив это постоянное присутствие в своей жизни беспокойной человеческой массы, Марина по-настоящему осознала, что в стране действительно произошло что-то большое и опасное. Она начала рассматривать тех, кто ее окружал, — на всех лицах, ежедневно сгущавшихся вокруг нее, даже в университете, она заметила одну удивительную общую черту. Во всех горел странный панический азарт. Все были чем-то озабочены, торопились куда-то, опаздывали. Они выглядели, как стая, собирающаяся в тяжелый опасный путь, охваченная суетой, захватом лучших мест в общем строю, но заранее осознающая свою обреченность. Состояние этих людей, всегда чего-то ожидающих, всегда строящих планы, кажется, вполне соответствовало тем косноязычным гимнам скорому светлому будущему, которые исполняли власти всероссийские. Но, всматриваясь в них, она ни за что не могла поверить, что у этих скучившихся по случаю перепуганных людей может быть светлое будущее. И она перестала изучать эти лица по причине бессмысленности самого исследования. Нужно было спасаться, как все, но, в каком направлении выход, Марина не могла понять. Какое-то время она ждала, что Митя ей подскажет, но Митя со своей неуклонной позицией патриция в опале выглядел так же обреченно, как и эта плебейская массовка. Марина поняла, что предстоит продираться самой.

По противоестественным законам толпы, чем гуще она, тем подвижней. И хуже всего, если нет хода ее течению. Еле плетущийся автобус, забитый под завязку, был полон движения. Кто-то продвигался к выходу, сопровождаемый то руганью, то вздохами, кто-то, выставляя локти и ноги пошире, норовил отвоевать немножко жизненного пространства. Марина смотрела в сторону окна сквозь щель между чьей-то скулой и свисающей с поручня сумкой.

Проскакивали куски улицы — все больше крыши домов, столбы и деревья. Рука, держащаяся за поручень, затекла, пальцы покалывало. Поменять положение было невозможно, поскольку с другой стороны кто-то намертво прижал ее пакет с костюмом к спинке сиденья. Проскакивали крыши. Руку покалывало?

Снова очень издалека, сперва промелькнув безобидной тенью, но тут же вернувшись полновесно и ярко, он всплыл в мыслях? «Не смей! Не думай о медведе!» Эта фраза, которую вычитала в книжке про алхимиков и поначалу, пока ничего не случилось, шутя вспоминала применительно к нему, больше не вызывала у Марины улыбки. В алхимических рецептах получения золота из свинца это была финальная, обрекающая на неудачу строка: возьми того-то и того-то, отмерь столько-то и столько-то, смешай так-то и так-то, учти цвет огня и направление солнечного света, но главное — в процессе всех своих манипуляций не думай о медведе?