Мемуары посланника - Карлис Озолс

Гуковский бывший маклер Петербургской биржи. У большевиков он сумел устроиться на ответственнейшем посту. В Эстонии, однако, он и его многочисленная свита возобновили операции Петербургской биржи и натворили таких дел, что, вызванный в Москву, он исчез с горизонта. Так печально закончилась жизнь первого чрезвычайного посланника РСФСР.

Меня поместили в отдаленном купе. Не любитель сидеть в одиночестве, я стал прохаживаться по вагонам, желая увидеть, каковы новоиспеченные советские дипломаты. Не хочу скрывать, они произвели на меня плохое впечатление. Это было совсем не то, что в Москве. Там Карахан, Чичерин и Флоринский держались прекрасно, этого я не мог бы сказать о моих спутниках. Случайно я встретил в вагоне знакомого инженера Е. О. Он зашел ко мне в купе. Я его стал угощать оставшимися запасами продуктов, он охотно и жадно ел. Уверенный в том, что я уже на другой день буду в Эстонии, где можно достать все, я предложил Е. О. принять в подарок всю остальную снедь, ее оставалось немного. Мой инженер воскликнул в полном восторге: «Да ведь это царский подарок!» Действительно, он выглядел счастливым, как ребенок.

Как иногда помогают мелочи! Моей любезности Е. О. не забыл. Спустя год я вернулся в Москву уже как председатель латвийской реэвакуационной комиссии, и Е. О. оказал мне большую услугу. Он, разумеется совершенно секретно, поведал, что в одном важном советском учреждении случайно увидел бумагу, документ о лице, которому я и мои сотрудники всецело доверяли. Этот человек оказался агентом ГПУ. Рассказ Е. О. оказался справедливым, наведенные справки и наблюдения это подтвердили. Сам Е. О. не был большевиком. Он считался спецом, работал на советскую власть, но ненавидел большевистские порядки всей душой, как, впрочем, большинство тех, кто, служа у них, страдали от голода и холода. Даже извозчики были озлоблены. Как-то я спросил лихача, очень ли ему нравится советская власть, извозчик сердито ответил: «Не только я, но даже лошадь моя и та против большевиков». Да, с голоду помирали и лошади.

Поезд Гуковского сделал в Петрограде остановку на три часа. Я тотчас решил узнать, что стало с родственницей моей жены, ее теткой и крестной матерью Марией Николаевной Ремер, старой придворной фрейлиной Марии Федоровны, которая, как всем известно, в молодости имела личное влияние на императора Александра II. Я поехал на Фонтанку, где она раньше жила, но там ее не нашел, вызвал дворника и узнал горькую весть: от недоедания и голода Мария Николаевна заболела и умерла.

В тот же вечер, уже в темноте, мы добрались до эстонской границы. От железнодорожной пограничной станции Ямбург нас повезли на лошадях. Эстонцы тщательно проверяли все паспорта. Дошла очередь до меня и двух моих спутников. Эстонцы заявили, что пропустить нас не могут, потому что относительно нас нет никакого распоряжения от эстонского Министерства иностранных дел. Мы остались ночью на открытом воздухе в поле, в четырех верстах от ближайшей деревни. Положение было ужасное. Все же нам удалось добраться до деревни и на полу на соломе переночевать в крестьянской избе.

На другой день прошу соответствующие власти послать от моего имени телеграмму эстонскому министру иностранных дел. Телеграмму посылают, ответа нет. Пришлось вернуться в Царское Село, и уже оттуда ехать до латвийской границы через Псков, через полосу военных действий. Правда, после заключения перемирия они прекратились. Но и в этих условиях катания вперед и назад не доставляли удовольствия и отнимали время.

Обед у коммунистов в Царском Селе

К вечеру мы оказались в Царском Селе. Нас поместили в общежитии для приезжающих коммунистов. Это было большое здание с совершенно запущенными помещениями и нелепыми порядками. Стояли железные полусломанные кровати, на них лежали загрязненные матрасы, не было ни одеял, ни белья. Стало голодно, несведенные продукты, «царский подарок», остались в Петрограде. Но вот сообщают, что обед приготовлен в другом здании, и предупреждают, что столовые приборы надо взять с собой. Собственной ложки у меня не было. Я хотел взять ложку, лежавшую на моем столе в этом помещении. Однако заведующая испуганно закричала, что этого никак нельзя сделать, потому что ложка, мягко выражаясь, взята кем-то из столовой, и если там меня увидят с ней, у нее, как у заведующей, могут быть большие неприятности. Я понял так, что вначале ложки были и в общей столовой, но их просто растащили «товарищи», так же как и все остальное. Все-таки спасибо ей, она выдала деревянную ложку, и я отправился в коммунистическую столовую. Как и все остальные, я был голоден. Рядом со мной сидел пожилой человек с большой бородой и жадно глотал суп. Со стороны могло показаться, что он ест какое-то очень вкусное блюдо, и я с нетерпением ждал, когда подадут и мне. Увы, как только я сделал первый глоток, пришлось бросить ложку и с негодованием отодвинуть тарелку, такой суп есть совсем невозможно. Это просто сваренная мерзлая картошка. Сосед, увидев мою отодвинутую тарелку, обратился ко мне с просьбой: «А может быть, вы разрешите мне взять этот суп?» – «Пожалуйста». И подвигаю ему свою тарелку, не без брезгливости глядя, как мой сосед жадно набрасывается на эту отвратительную еду. Потом подают с виду будто приличные котлеты. Пробую, и снова с отвращением и негодованием отодвигаю и это блюдо. Опять мерзлая картошка, только с мукой. Опять слышу голос соседа: «Можно взять вашу котлету?» – «Берите», – отвечаю и с досадой встаю. Мельком бросаю взгляд на человека с большой бородой и вижу, как он с аппетитом пожирает мою котлету. «Голод не тетка», и натерпевшиеся люди готовы есть все, что дают, мириться и с этим отвратительным обедом.

Недовольный и голодный, я возвращаюсь из коммунистической столовой. Ко мне подходит какой-то комиссаришка и довольно ехидно спрашивает: «Ну, что же, пообедали?» – «Как вы смеете подобную гадость называть обедом?! – воскликнул я. – Вы над нами издеваетесь и морите нас голодом. В Москве со мной обращались иначе. Я протестую против подобного обращения и питания». Комиссаришка опешил, растерялся, стал извиняться, и через два часа я получил прекрасно приготовленную мясную солянку, чай, к нему сахар, и я успокоился. Невольно с улыбкой вспомнил один из революционных лозунгов: «В борьбе обретешь ты право свое».

На другой день после полудня поезд отходил на Псков. Времени было много, и я решил осмотреть находящийся поблизости великолепный дворец. Часть помещения была закрыта, или, может быть, туда не хотели пустить меня, и я ограничился частичным осмотром. Ничего особенно интересного я не нашел. Было ясно, все ценное оттуда уже вывезено, остались лишь громоздкие предметы. На первый взгляд они могли представлять интерес, но на самом деле все эти вещи были попросту хламом.