Шедевры Третьяковки. Личный взгляд - Зельфира Исмаиловна Трегулова

Филлис Кайнд. Я тогда была на стажировке в музее Гуггенхайма[37]. Семь месяцев в городе, который в тот момент был настоящей столицей современного искусства, стали для меня вторым университетом, открыв искусство ХХ века, в том числе и отечественное, хотя по воспроизведениям я знала более ранние работы Булатова, например, картину «Слава КПСС».

В 90-х годах прошлого века русское искусство было невероятно востребованным и в мире проходило довольно много серьезных музейных выставок, на которых это искусство показывалось. Позднее, в 2001–2003 годах, когда мы с Борисом Гройсом делали в Ширн-Кунстхалле, во Франкфурте выставку «Коммунизм – фабрика мечты», мы попробовали состыковать классические работы художников соцреализма с работами художников соц-арта[38] и привезли во Франкфурт лучшие работы Эрика Булатова из европейских и американских собраний.

Потом случилась знаменитая выставка в Третьяковской галерее[39], и я познакомилась с Эриком Булатовым. Экспозиция лучших его работ была первой выставкой современного художника, проходившей в главном выставочном зале № 60 на Крымском Валу, где до этого показывали только классические ретроспективы или тематические выставки. Выставка предъявила нам художника невероятного масштаба – сложного, заставляющего думать и анализировать увиденное, чтобы понять глубинный смысл его полотен. Мне посчастливилось оказаться в мастерской Булатова на Чистых прудах в компании его друзей и коллег, отмечавших это событие. И все – мое сердце было отдано ему сразу же!

В каталоге выставки искусствовед Андрей Ерофеев написал, что в России есть всего несколько великих художников и имя одного из них – Эрик Булатов. И это не было преувеличением, выставка только подтверждала это. Боюсь, что никто больше не соберет такую экспозицию, поскольку ее куратором, фактически, был сам Эрик, уговоривший огромное количество западных и российских коллекционеров предоставить на нее свои главные работы. Он выбрал 110 работ, сам набросал архитектуру выставки, сам работал над экспозицией – и это тот редчайший случай, когда художник оказывается лучшим куратором своей выставки. Я, конечно, просто влюбилась в этого человека. Такой тонкости душевной организации, такой внутренней деликатности, такого, ну просто, ангельского отношения к миру, и такой долгой, тщательной, порой до изнеможения работы над каждым полотном, я, пожалуй, среди художников не встречала. И при том, что я придерживаюсь романтической концепции творчества как божественного откровения, и прекрасно представляю себе, что есть такие художники, как Репин, который за 2–3 сеанса могут написать блистательный портрет, я отчетливо понимаю, что быть художником, в особенности сегодня – это огромная, напряженная, беспощадная к себе работа. И Эрик Булатов такой тип творца. Он пишет очень долго и делает 3–4 картины в год.

Сам Булатов говорил: «Картина состоит из плоскости, реальной, назовем ее “картинная плоскость“ и некоего воображаемого пространства, которое от этой плоскости можно построить, либо по одну ее сторону, либо по другую. Но ведь плоскость и пространство – это совершенно противоположные понятия, взаимоисключающие, в сущности. Как же они соединяются? И вся история искусств тем и занята, что показывает, как все художники этим занимаются, как они сводят эти два начала. Каждый по-своему, каждый приобретает свой характер. А я подумал: ”Хорошо. А если мне не связывать, не соединять их в такой дуэт замечательный, а наоборот – противопоставить. Их же свойства противоположные, вот и дать им проявить свои свойства в полную силу. Тогда, это вот противостояние и будет содержанием картины”».

Начинал он с противопоставления. Это очень ясно и четко видно на его ранних работах – таких как «Слава КПСС» – когда эстетика шрифтовых афиш эпохи авангарда, растиражированная за десятилетия советской власти, состыковывалась с, казалось бы, традиционным для русской школы изображением высокого неба, пейзажа, и из этого возникала еще более сложная и запутанная история взаимоотношений пространства и плоскости, разных планов. Когда начинаешь вдумываться в это, вглядываться, следуя подсказкам художника, то очень скоро можешь потеряться и потерять себя самого, потерять ощущение, в каком же мире ты находишься, – принадлежишь ли плоскости, пространству, прошлому, настоящему, будущему…

Первый период его «творческого пути» – это 1960–1970-е годы, время, когда многие художники, которые не были готовы писать заказные работы и искали новые возможности в искусстве, чтобы зарабатывать себе на жизнь, работали над детской книжной иллюстрацией, создавая настоящие шедевры для своих маленьких зрителей. Это с раннего детства способствовало выработке эстетической отточенности нашего взгляда. Мы читали книжки с фантастическими иллюстрациями, которые выводили за рамки того мира, в котором мы существовали и который был миром вполне обыденным. Искусство должно было бы эту реальность отражать, но нет, – ты уносился куда-то далеко, в мир сказки, чуда. Каждый из этих художников тот удивительный мир, который он носил внутри себя в какой-то степени реализовывал в этих книжных иллюстрациях.

Дипломаты и раньше часто приходили в мастерские этих художников, и кое-что покупали, но, когда началась перестройка, они стали приводить туда галеристов. Вы помните, наверное, знаменитый аукцион Сотбис[40] 1988 года? Но еще до этого и Кабаков, и Булатов получили возможность по приглашению выезжать из страны и, соответственно, со штампом «художественной ценности не имеет» вывозить что-то за рубеж, а что-то оставляли здесь, а иногда и прятали.

Булатов после перестройки меняет темы своих работ. Свобода для него – невероятно важное понятие. Мне кажется, что ему немножечко неуютно последние годы, а может и десятилетия в системе конъюнктуры западного арт-рынка; любая конъюнктура – идеологическая или рыночная – не для него. То, что он делает сейчас, лишено внешней броскости и привлекательности соц-арта, который использовал и обыгрывал советские мифы и символы, и был в свое время очень востребован, хотя изначально диктовался совсем иными, отнюдь не рыночными, соображениями. Возникшая в определенный момент свобода стала в какой-то степени драматическим фактором для современного отечественного искусства с его невероятным всплеском в 1990-е и реальной в те годы актуальностью, которая была связана не только с интересом к вдруг открывшейся великой стране, а с фактом существования большой группы выдающихся русских художников, чье творчество открыло новые горизонты и стало серьезным вкладом в мировое художественное развитие. Это было испытание – и не все его выдержали. Я имела возможность в начале 1990-х в Нью-Йорке общаться с многими из российских художников, которые переехали на Запад. Они действительно были очень разными, и ты сразу понимал, кто из них действительно выдающийся художник, а кого больше интересовало суетное. Для меня было сильным разочарованием понять, что «не боги горшки обжигают».

Работа Эрика Булатова «Картина и зрители», которая замыкает постоянную экспозицию XX–XXI веков в Новой Третьяковке на Крымском валу, является логическим завершением того пути, по которому