Шедевры Третьяковки. Личный взгляд - Зельфира Исмаиловна Трегулова

в отечественном искусстве второй половины ХХ века, портрет очень интересного человека, чья творческая биография переплетается с биографией самого художника. Это действительно, квинтэссенция начала 1960-х годов, квинтэссенция «оттепели».

Когда смотришь на эту работу, просто поражаешься тому, как все в ней сведено к абсолютному минимуму. Простота, лапидарность, минимализм – невероятные. Фигура в профиль – совершенно неожиданный ход для портрета – белый свитер, синие брюки, лицо даже немножечко затенено, черная полоса рояля и стопка книг с удивительным красным корешком. Это такое ноу-хау Салахова конца 1950-х начала 1960-х годов. В относительно монохромной гамме его полотен этого времени, всегда присутствует такой яркий красный акцент! «Портрет Кара Караева» – это манифест, очень мощное высказывание, портрет– знак, в этом его особенность и именно поэтому для меня он воплощение «оттепели», воплощение 1960-х годов в искусстве.

Конечно, когда видишь этот портрет, в памяти возникает одно важнейшее имя в истории отечественного искусства – Александр Дейнека[30], его работы 1920-х начала 1930-х годов. Почему именно этот художник – легко объяснимо – в период оттепели его творчество становится очень актуальным, он преподает, и в 1957 году, в Академии художеств проходит его большая ретроспектива. Это тоже характерная особенность искусства эпохи оттепели – возврат через головы поколений к урокам искусства 1920-х годов. В первую очередь, к искусству ОСТа – Общества художников-станковистов, где Дейнека и совсем молодой Пименов играли ведущую роль в формулировании нового языка фигуративного искусства, впитавшего уроки авангарда. Молодых художников конца 1950-х годов среди мастеров прошлых десятилетий привлекал прежде всего Дейнека, который еще продолжал работать в большом формате, в отличие от того же Пименова. Это все имеет прямое отношение к стилистике картины Салахова.

Я помню это время – картина написана в 1960-м, а я себя помню с 1958 года и хорошо помню, что году в 1961-м мама выбросила из квартиры тяжелую, темную, сталинской эпохи мебель и купила новую, легкую. Треугольные журнальные столики, удобные и не громоздкие кресла, этажерки. Она работала на Рижской киностудии, и я помню даже, что художник, работавший у них в декорационном цехе, пришел к нам домой – мы содрали обои, оштукатурили стены и он покрасил каждую стенку в свой цвет, нанеся на зеленый, желтый, синий и красный фоны разные абстрактные рисунки. Этот факт вспомнился мне потом, когда я смотрела фильм «Покаяние»[31]. Я не знаю, сознавала ли моя мама или нет, но это тоже был символический жест освобождения от тяжелого прошлого, с темной, совершенно неподъемной мебелью, и появление нового, легкого, минималистического стиля, обладавшего невероятно притягательной эстетикой и отвергавшего все предшествующее. Мы же ничего не знали в то время про авангард, как и про картины Александра Дейнеки 1920-х годов, но эти изменения вдохнули в нашу жизнь цвет, свет, ощущение легкости и свободы, и это именно то ощущение, которое появляется в 1960-х годах в работах Салахова.

Таир Салахов родился в 1928 году в Баку, и в нем рано проявились художественные наклонности. Он учился там у азербайджанских педагогов и в 1950-м приехал в Москву, чтобы поступить в Московский художественный институт. На учебу Салахова не приняли, несмотря на успешно сданные экзамены – сказалась анкета с указанием на то, что его отец – враг народа. Тогда Салахов поступил в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище, теперь снова училище Штиглица, а потом смог перевестись в Москву. История с поступлением была для него, конечно же, сильной внутренней травмой, и его поздние интервью немного приоткрывают глубину этой травмы и историю семьи.

Теймур Салахов был расстрелян по решению «тройки» в 24 часа, но семья об этом не знала, и мать Таира Салахова, до того момента, когда они, уже после ХХ съезда КПСС, получили информацию о том, что муж был расстрелян, его ждала. Может быть, именно поэтому, каждый раз, когда Таир Салахов писал свою мать, он писал ее в повороте или в профиль, застывшей в ожидании. Например, в картине «Агава» (1984) мать изображена со спины и несколько сбоку, лицо обращено внутрь себя и вдаль. В другой – мать сидит на стуле в их доме, в схожем повороте, и полускрытое лицо – предчувствие ее неизбежного ухода. А в последнем полотне – просто пустой стул…

Когда выстраиваешь эти картины в один ряд, открывается что-то, что считываешь, как зашифрованное, очень личное и вместе с тем универсальное послание, казалось бы, плохо стыкующееся со стандартными и банальными представлениями о советском искусстве. Вот тебе и официальный советский художник, трижды избиравшийся Первым секретарем Союза художников СССР, получивший все возможные премии, награды и звания! При этом, нет ни одного человека, который мог бы сказать, что Таир Салахов сделал что-то, за что можно бы было испытывать чувство стыда и желание открутить время обратно. Это был поразительный человек!

У Салахова было три ипостаси. Первая – художник, один из самых значительных и важных в своем поколении, невероятно богатом на таланты. Вторая – настоящий культуртрегер, который для моего поколения открыл неизвестный нам ранее мир современного искусства в его самых ярких и значимых проявлениях. В конце 1980-х – самом начале 1990-х годов Таир Салахов организовал в Москве серию масштабных ретроспектив главных мировых звезд из Европы, США и даже Латинской Америки, если говорить о Руфино Тамайо[32]. Все эти общепризнанные лидеры мирового искусства – Раушенберг, Тенгли, Кунеллис и многие другие считали своим долгом присутствовать на открытии своих выставок в Центральном доме художника на Крымском Валу, в одном здании с Третьяковской галереей. Есть замечательные архивные фотографии, и по этим фотографиям видно, что отношения зарубежных мастеров с Таиром Салаховым, лично договаривавшимся о всех этих эпохальных выставках, далеки от формальных. Притом, что Таир Теймурович плохо говорил по-английски.

Айдан[33], дочь Таира Салахова, рассказывала во время моей последней встречи с Таиром Теймуровичем, – а встреча состоялась недели за три до его ухода, о его последнем разговоре с Робертом Раушенбергом, при котором она присутствовала. Раушенберг, уже будучи смертельно больным и понимая, что уход близок, взял и позвонил Таиру Салахову и они – один очень плохо говорил по-русски, а другой плохо говорил по-английски – минут пятнадцать прощались друг с другом. И это дорогого стоит.

Я помню открытие выставки Раушенберга[34] в Москве. Это был удивительный контраст с формальной атмосферой советских официальных открытий. Все, во главе с министром культуры Захаровым в костюме, застегнутом на все пуговицы, ждут Раушенберга. Огромная толпа народа, жарко, душно. И в конце концов Раушенберг появляется, в