Пловец Снов - Лев А. Наумов

написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нём и задумчивости среди общего темпа труда». В сущности, всё правда. В Георгии набирала крепость эта невозможность далее работать в том же русле. Ему нравился Вощев. Но тот вряд ли понял бы гореновские переживания.

А может, стоило её трахнуть? Подавляющее большинство мужчин на его месте поступило бы именно так. Да и сам он ещё несколько дней назад вряд ли стал бы сомневаться. Не в его правилах отказываться от женщины, которая готова. Георгий обязательно взял бы её прямо на столе… если бы не было законченной книги G. Теперь же выходило, будто он переспал бы с ней для того, чтобы его произведение увидело свет. Так наверняка решила бы Люма. Так считал бы и он. Так было бы на самом деле. Мрачной кляксой это обстоятельство расползлось бы по его тексту. Недопустимо!

Прежде подобные вещи никогда его не беспокоили. Случалось всякое… Однако после того самого знака препинания казалось – нельзя. Похоже, литература и правда может влиять на людей. Хотя воздействие книги G пока коснулось только её автора. Словно кто-то поставил точку в конце прежнего Горенова, и теперь она темнела на его остывающем теле, как чёрное от спекшейся крови пулевое отверстие. Но в то же время родился новый он, над которым кто-то – Кто-то! – водрузил её в качестве сияющего светила. Что это был за свет? Она горела как нимб, как солнце или как глаз Люцифера? Вопрос стоял интересно, но для ответа на него пока не хватало сведений. Впрочем, произведение способствовало воздержанности Георгия, так что последний вариант, скорее всего, стоило отбросить.

Тем не менее ситуация представлялась довольно тревожной. Орлова и её издательство давали стабильную работу. Да и как же серия, будь она неладна? Кто допишет? Петухов? Как бы там ни было, писатель на вольных хлебах – утлая лодчонка посреди океана. Отдельно огорчало, что Ольгины следы растворились в тумане. Где теперь её искать? И что делать с текстом книги G? Люма ведь небось даже читать не станет.

Вдали оттенками голубого переливалась вывеска «Рыба». Собаки бегут на запах, мотыльки летят на свет, Горенов пошёл на слово. В ноздри резко ударил жуткий аромат. Может ли так пахнуть то, что когда-то жило в море? Георгий с тоской осмотрел обильно заваленный прилавок. Ему казалось, там лежали создания, ничуть не менее несчастные, чем он. А главное, они были так же немы, так же безъязыки и беспомощны перед чужой волей. Да и безработные к тому же.

Что Горенов мог сделать для них, чем помочь, как выручить своих? Понятно, всех купить не удастся, потому он выбрал самую красивую рыбу, оплатил и забрал с собой. Шагая с вонючим свёртком под мышкой, Георгий раздумывал, что делать с ней: выбросить – слово «отпустить» здесь не подходило – в Неву или же запечь в духовке? Примерно так же стоял для него вопрос о собственном будущем.

Он взошёл на Литейный мост. Поразительное безветрие, большая редкость для Петербурга в это время. Внезапно погасли фонари. Только этого не хватало. Горенов брёл вперёд, в темноту, не глядя по сторонам. А ведь далёкие фасады горели яркой современной подсветкой во мраке. Когда он только переехал, ему требовалось не меньше сорока минут, чтобы перейти здесь с одного берега Невы на другой. Слишком красиво.

Литейный мост – один из самых таинственных в городе. И дело вовсе не в легенде про камень Атакан, привезённый с древнего капища, который якобы покоится под ним. Дело в тридцать восьмом троллейбусе. Ходит ли он сейчас? Не так важно. Это имело значение, когда Георгию было десять лет. Они с отцом приехали в Ленинград в дни школьных каникул. Мама осталась в Таганроге. Она хотела отправиться с ними, но папа настрого запретил. Мол, едем сугубо мужской компанией… Вдвоём. Жили тогда «у дядьки», который, как выяснилось впоследствии, вовсе не приходился Гореновым кровным родственником. В прошлом он был сослуживцем отца.

Его гостеприимная квартира располагалась не совсем на краю города, но всё же далеко не в центре, потому каждый день Гоша с папой катались на тридцать восьмом троллейбусе. Случалось, что они выезжали с утра на другом транспорте, поскольку дела у родителя бывали в разных концах Ленинграда, но вечерами неизменно оказывались в районе «Владимирской» и оттуда возвращались на тридцать восьмом.

Тридцать шесть – число игры. Тридцать семь – возраст тех, кто пережил Христа на четыре года. Да и вообще, две волшебные цифры подряд – тройка и семёрка. Впрочем, такие ли уж они «счастливые» в Петербурге? Три семёрки ознаменовали страшное наводнение, которое город пережил в 1777 году. По легендам, именно оно убило княжну Тараканову, заточённую в полностью затопленном подвале комендантского дома Петропавловской крепости. На деле к тому моменту несчастная женщина уже два года лежала в могиле, скончавшись от чахотки, но известная картина Флавицкого, запечатлевшая то, как камеру узницы заливает Нева, традиционно затмила подлинную историю. Так или иначе, число тридцать восемь тоже пахнет волшебством. А вот тридцать девять – нет. Трижды тринадцать – это уж точно проблема.

Георгий помнил, как маленький Гоша, проезжая через Литейный мост в сумерках, вглядывался в тусклые фонари и огни далёких окон. Никакой подсветки тогда, разумеется, не было и в помине. Он вспоминал ощущение титанического, почти бесконечного по его детским провинциальным меркам города вокруг. Колосса, которого он толком не видел, но то ли угадывал, то ли ощущал кожей, то ли предчувствовал. Этот гигант не был страшным в своём исполинском могуществе, он скорее казался огромной загадкой, фантастической игрой. Тогда, переезжая мост изо дня в день, Гоша чувствовал, как становится старше. Много ли было этих дней? Штук восемь, не больше, но вырос он за это время здорово. И понял, что будет… точнее, что очень хочет жить здесь. Для моряка – не бог весть какая несбыточная мечта. Но судьбе было угодно сыграть с Гореновым куда более сложную партию.

Теперь смотреть по сторонам не хотелось совсем. Привык? Стал местным? В таких случаях Георгий вспоминал, как ненавидит костлявую недорыбу корюшку, которая считалась излюбленным лакомством горожан. Ряпушку он тоже ни во что не ставил, но она сама куда-то пропала…

Нельзя сказать, будто ощущение того, что он в городе «свой» или, точнее, восприятие города как «своего» нравилось Горенову. Скорее настораживало и удивляло. «В любом месте нужно чувствовать себя приезжим», – сказал ему кто-то. Такая незатейливая мысль нравилась Георгию. Чьи это слова? Вычитал? Похоже на Конфуция. А