Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

— Пей спокойно. Ты не пойдешь по ее стопам, — успокоил ее Вилли. — Скоро я снова начну строчить на своей золотоносной пишущей машинке…

Они допили коньяк. У Гретхен слегка кружилась голова, но пьяной она себя не чувствовала. Нет, нет, она ничуть не пьяна.

Они спустились с веранды. Вилли остановил такси и открыл ей дверцу.

— Отель «Стэнли», Седьмая авеню, — сказал он шоферу, усаживаясь в машину.

Они поцеловались. Шампанское, виски из Шотландии, мята джулепа из Кентукки, красное вино из долины Напа в испанской Калифорнии, коньяк — дар Франции… Гретхен прижала его голову к своей груди и уткнулась лицом в густые шелковистые волосы.

— Мне весь день хотелось это сделать, — шепнула она.

Фасад отеля «Стэнли» производил внушительное впечатление. Архитектор, по-видимому, бывал в Италии или видел Дворец дожей на фотографиях.

Вилли пошел за ключом, а Гретхен осталась ждать в вестибюле. Пальмы в кадках. Темные деревянные стулья в псевдоитальянском стиле. Снующие мимо женщины с лицами сержантов полиции и с крашеными светлыми кудряшками, как у дешевых кукол. По углам кучки мужчин, обсуждающих, на какую лошадь поставить на следующих скачках. Приехавшие по делам военные. Две длинноногие девицы — статистки с наклеенными ресницами, какая-то старуха в мужских рабочих ботинках, коммивояжеры, недовольные неудачным днем, детективы, бдительно глядящие в оба, чтобы вовремя разоблачить порок…

Гретхен с независимым видом подошла к лифту и даже не взглянула на Вилли, когда он появился с ключом в руке.

— Седьмой, — сказал Вилли лифтеру.

На седьмом этаже в интерьерах уже не чувствовалось и намека на любовь архитектора к Италии. Вдохновение зодчего, вероятно, иссякло шестью этажами ниже. Узкие коридоры, металлические двери — темно-коричневая краска на них облупилась, некогда белые кафельные полы без ковров. Простите, ребята, мы больше не можем вас дурачить. Лучше уж вам знать правду: вы в Америке.

Вилли открыл дверь, и они вошли в нр.

— Я не буду зажигать свет — так тебе будет здесь уютнее, — сказал он. — Комната жуткая, но это единственное, что мне удалось найти. Да и то разрешили остановиться всего на пять дней. Гостиницы в городе переполнены.

Но сквозь облезлые жалюзи сияющий электричеством Нью-Йорк достаточно освещал номер, чтобы Гретхен поняла, где она оказалась. Крохотная комнатушка, узкая односпальная кровать, жесткий деревянный стул, раковина, ванной нет, на бюро темнеет груда офицерских рубашек.

Он начал неторопливо раздевать ее. Сначала развязал красный пояс, потом расстегнул верхнюю пуговку на платье, потом вторую, третью… Она считала их, следя за движениями его пальцев. Он стоял на коленях. Седьмая, восьмая… одиннадцатая!

— Здесь работы на целый день, — сказал Вилли. Он снял с нее платье и аккуратно повесил на спинку стула. Сбросив туфли, Гретхен подошла к кровати и откинула покрывало вместе с одеялом и верхней простыней. Белье было далеко не первой свежести. Она легла, наблюдая, как он развязывает галстук и расстегивает пуговицы. Когда Вилли снял рубашку, она увидела, что на нем высокий медицинский корсет, с крючками и шнурками. Так вот почему так прямо держится этот молодой капитан! Мы слишком энергично приземлились, и нас тряхнуло, вспомнила она его слова.

— Это временно. Еще пару месяцев, и все. По крайней мере так уверяет мой врач, — смущенно сказал Вилли, возясь со шнурками.

— Включить свет?

— Ни в коем случае.

На тумбочке у кровати зазвенел телефон. Они замерли. Снова зазвонил. Вилли снял трубку.

— Алло!

— Капитан Эббот? — спросил удрученный мужской голос. Вилли держал трубку далеко от уха, и Гретхен было все слышно. — Насколько нам известно, в вашей комнате находится молодая дама, а у вас номер на одного человека.

— Хорошо, дайте мне двойной нр.

— К сожалению, все номера заняты. Свободных не будет до ноября.

— Тогда давайте сделаем вид, будто он двойной. Впишите это в мой счет.

— К сожалению, я не могу этого сделать, — ответил голос. — Боюсь, что даме придется покинуть отель.

— Дама здесь не живет. Она просто пришла ко мне в гости, — сказал Вилли. — К тому же она моя жена.

— У вас есть брачное свидетельство, капитан?

— Дорогая, — громко сказал Вилли, держа трубку над головой Гретхен, — ты захватила с собой брачное свидетельство?

— Нет, оно дома, — почти в трубку ответила Гретхен.

— Я же тебя предупреждал, чтоб ты никуда без него не ездила! — сказал Вилли тоном раздраженного супруга.

— Прости, дорогой, — кротко ответила Гретхен.

— Она оставила его дома, — сказал он в трубку. — Завтра мы его вам предъявим. Я попрошу срочно его прислать.

— Капитан, в нашем отеле не разрешаются визиты женщин к мужчинам, — заявил голос.

— С каких это пор? — разозлился Вилли. — Эта дыра известна до самого Бангкока именно как притон сутенеров, букмекеров, карманников, торговцев наркотиками и скупщиков краденого. Один честный полицейский мог бы заполнить вашими постояльцами всю нью-йоркскую тюрьму.

— У нас сменилась администрация, — настаивал голос. — Теперь мы входим в число респектабельных отелей и хотим создать нашей гостинице другою репутацию. Так что, капитан, если через пять минут дама не покинет ваш номер, мне придется к вам подняться.

— Иди ты к черту, — огрызнулся Вилли, бросил трубку и начал свирепо зашнуровывать корсет. — Вот так, воюй за этих гадов! И ведь в этом проклятом городе сейчас ни за какие деньги не найдешь ни одного свободного номера.

Гретхен рассмеялась. Вилли уставился на нее, затем тоже расхохотался.

— В следующий раз, ради бога, не забудь захватить брачное свидетельство.

8

Клотильда мыла ему голову. Окутанный паром, он сидел в большой ванне дяди Харольда и тети Эльзы, глаза его были закрыты, и он дремал, словно разомлевшая на солнце ящерица. Дядя Харольд, тетя Эльза и обе их дочери уехали отдыхать в Саратогу, где они обычно каждый год проводили две недели, и Том с Клотильдой, остались одни в целом доме. Было воскресенье, и гараж был закрыт.

— Теперь руки.

Клотильда опустилась на колени рядом с ванной и начала щеткой отчищать черную въевшуюся в кожу грязь на ладонях и под ногтями. Волосы Клотильды были распущены и свободно падали вниз, закрывая ее полную крепкую грудь. Даже стоя на коленях, Клотильда не походила на служанку.

— Встань.

Он поднялся на ноги, и она начала намыливать ему плечи.

Смуглая, со слегка приплюснутым носом, высокими скулами и длинными прямыми черными волосами, она напоминала ему картинку из школьного учебника, на которой индейские девушки приветствовали в лесу первых белых поселенцев. На правой руке у нее белел шрам — полумесяц с рваными краями. Это еще давно, в Канаде, муж ударил ее горящим поленом. Она не любила говорить о муже. Когда Томас смотрел на нее, в горле у него что-то сжималось и он сам не понимал, хочется ли ему смеяться или плакать.

— Теперь ноги, — сказала Клотильда.

Кончив мыть ему ноги, она оценивающе посмотрела на его порозовевшее, блестевшее от пара тело и серьезно заметила — она никогда не шутила:

— Ты похож на святого Себастьяна, только без стрел.

Для него было новостью, что его тело может представлять собой какую-то ценность, помимо его прямого предназначения. Он был сильным, ловким, хорошо играл во все игры и дрался, но ему и в голову никогда не приходило, что кому-нибудь приятно просто смотреть на него.

Клотильда принялась мыть ванну, а Томас прошел в спальню Джордахов и лег на чистые накрахмаленные простыни. За один такой день он сжег бы тысячу крестов.

Она вошла, шлепая босыми пятками по полу. На ее лице застыло то мягкое, отстраненное и сосредоточенное выражение, которое он так любил и ждал. Она легла рядом с ним.

Он овладел ею нежно, ласково. Между оконными стеклами с жужжанием возились пчелы. Он думал, что ради нее готов на что угодно. Он сделает все, что она попросит.

— Полежи пока, — сказала она, целуя его в шею. — Я позову, когда все будет готово, — и ушла на кухню.

Том лежал и глядел на потолок. Он испытывал чувство огромной благодарности, но ему было невыносимо горько. Он ненавидел себя за то, что ему всего шестнадцать лет и он ничего не в силах для нее сделать. Она щедро дарила ему себя, по ночам он незаметно проскальзывал в ее комнатушку, но не мог даже пойти с ней погулять в парк или подарить хотя бы косынку, потому что тут же начались бы сплетни, а острый глаз тети Эльзы сразу заметил бы яркую обновку в ящике старого комода в каморке за кухней. Не мог увезти ее из этого ужасного дома, где она жила в рабстве. Было бы ему двадцать лет…

На кухонном столе между двумя приборами стояли цветы. Флоксы. Темно-голубые. В этом доме она работала и за садовника. Она знала, как ухаживать за цветами.