Грушенька и сын шейха - Зинаида Хаустова

— Человеку в любом случае нужны ориентиры. Что такое хорошо и что такое плохо. В конце концов, мы живем в социуме. Поэтому и существуют общие правила для всех.

— Так уж и для всех? Знаете, какое дело, Грушенька? Иудаизм крайне элитарная религия с разными уровнями доступа. Кодификатор торы рабби Маймонид считал, что полностью познать бога может лишь сам бог, остальные могут познать его лишь частично. Опция эта открыта только евреям, гои познать бога не могут. Но и среди евреев никакой демократии в этом вопросе не предусмотрено. Кому-то открыты знания, даруемые в ешивах, религиозных школах. Там преподают и, так называемую, устную Тору открываемую не каждому. Но даже здесь есть уровни доступа. Есть отдельные темы устной Торы, которые учитель может открыть лично только двум ученикам, а есть темы, которые можно открыть единственному ученику.

— Хотите сказать, что заповеди не для всех? — пытаюсь я поймать основную мысль.

— Не совсем так. Тот же Маймонид упоминал, что бог совершенно оторван от материального мира. Как думаете, сильно его волнует, должны ли евреи обрезать свой хер или должны ли евреи есть кошерное? В отличие от того же христианства, иудаизм очень подробно регламентирует быт человека. Вы считаете, что весь этот регламент составил бог, оторванный от всего материального? Или все-таки логичнее предположить, что это сделали раввины?

— Считаете, что заповеди от человека, а не от бога?

— Если бы некий единый бог пожелал спустить человечеству заповеди, они были бы едины для всех. А это не так. Язычники вообще спокойно себе жили без заповедей и без грехов. Были гораздо терпимее в вопросах свободы совести. Нетерпимость — порождение монотеизма. Ну и зороастрийский дуализм с противопоставлением добра и зла эту нетерпимость конкретно усугубили.

— Странно, что вы каббалист, а не язычник, — не могу удержаться от шпильки.

— Просто считаю, что в мире есть не только черный и белый цвет, а целый спектр разнообразных оттенков. Древней Иудее этих оттенков сильно не хватало. Все культурные аспекты были строго подчинены религиозной идее. Скульптура и изобразительное искусство не развивались, потому что был запрет на изображение бога.

— Как в исламе? — удивляюсь я.

— Ну да. Это же родственные религии. Гораздо ближе друг к другу, чем к христианству. Даже напрашивается сравнение. Древняя Иудея — это такая Саудовская Аравия только без нефти. Племенное государство с сильной религиозной доминантой. Тем не менее, именно эта религиозная приверженность создала крайне любопытный феномен. Евреи сохраняли этническую идентичность, не растворяясь в среде своих завоевателей. Впитывали элементы из других культур, умудряясь избежать ассимиляции. А с так называемого «рассеяния» можно выделить новый этап в жизни иудеев.

— Этап осуществления пророчества? — припоминаю я.

— Самоосуществления пророчества. Евреи верили в рассеяние, поэтому отправились в него. Развился особый тип сознания народа в изгнании. Жили на чемоданах. Кочевали между Ближним Востоком и западом. Вкладывались в знания и золото — в то, что легче всего забрать с собой в дальнейший путь. В Европе занимали ниши, которые добровольно освободили ударившиеся в аскезу христиане. Торговлю, ростовщичество и заботу о теле. Стали посредниками между востоком и западом, не только занимаясь торговлей между ними, но и аккумулируя философские идеи обоих культурных полюсов. Арабская цивилизация, кстати, тогда в научном плане была сильно продвинутее, чем Европа, помешавшаяся на религиозной аскезе. Эти многообразные философские влияния и породили апгрейд иудаизма, который уже не удовлетворял интеллектуальные запросы иудейских элит. Это обновление получило название «каббала». Устная тора, аристотелизм и платонизм перемешались с гностицизмом и исламским суфизмом.

— Что же в этой каббале такого, что ее используют тайные общества? — осторожненько уточняю у собеседника.

— В ней силен игровой элемент, — Рудольф снова заливается своим специфическим смехом. — Согласно каббале, бог создал Вселенную, используя десять цифр и двадцать две буквы еврейского алфавита. Сами понимаете, какой отличный фундамент для игр ума. Используя данную теорию, каббалисты высчитывали тайные послания в тексте Торы, а еще выясняли все возможные имена бога, которые точно не знает никто кроме иудейского первосвященника.

— Чем-то это похоже на программирование, — задумчиво замечаю я. — Написание мира с помощью букв и цифр. Надо под этим ракурсом пересмотреть «Матрицу». Уверена, откроются новые смыслы.

— Именно, Грушенька. Быстро схватываете суть. Совершенно неудивительно, что каббалу взяли на карандаш всевозможные масоны.

— Простите за вопрос. Вы еврей? — уточняю я.

— Нет, — смеется Рудольф, — мой интерес сугубо прагматичный. Пытаюсь использовать каббалу для игры на бирже. Графики, знаете ли, ходят совершенно не стохастически, а очень даже специфически.

— Я в этом ничего не понимаю, — пожимаю я плечом.

— Смысл в том, что каббалисты очень внимательно относятся к числам.

— К датам тоже? Например, к 21 декабря 2012, на которое пророчат всевозможные апокалипсисы?

— Именно про эту дату не могу ничего сказать. Но да, каббала учит, что всему свое время. И каждое дело лучше сверять с каббалистическим календарем.

С тревогой посматриваю в надвигающиеся сумерки.

— Спасибо за ликбез, Рудольф. Очень интересно, но боюсь, что мне пора. Как-то быстро темнеет.

— Могу пригласить вас в гости, — задорно комментирует мужчина. — Вообще, мы залезли в какие-то дебри. Главная мораль, которую я пытался донести — не бойтесь красок, Груша! Избегать соблазнов — это добровольно раскрашивать мир в черно-белый цвет. Жизнь коротка. Никогда не знаешь, где Аннушка разлила масло.

— Я подумаю над этим, — вежливо заверяю я, вставая со скамейки, — простите, но от приглашения откажусь.

Быстро распрощавшись с новым знакомым, бодрым шагом направляюсь к метро.

Перед сном фыркаю, вспоминая приглашение Рудольфа. Маргарита все-таки была отчаянной женщиной, я бы побоялась лететь куда-то к черту на кулички. Не успеваю додумать эту мысль, падаю в тревожный сон.

Сначала парю на метле над Москвой. Потом проваливаюсь в матрицу, где встречаю Глеба. Всю ночь мы убегаем от агентов Смитов. Пробуем переписать мировую программу. Потом внезапно занимаемся жарким сексом. До рассвета горю в огне.

Глава 28. Страсть

Аграфена

Сижу в темном зале кинотеатра и смотрю на экранные страсти. С моей стороны был очень опрометчивым выбор французского фильма. Чувствую напряжение, исходящее от моего соседа. И это жутко пугает. Не понимаю, почему я сегодня все не отменила. Нужно уже учиться говорить людям «нет».

Бобрешов явно распалился от откровенных сцен. У меня же они не пробуждают никаких эмоций, кроме возрастающего чувства неловкости.

Рука Степана сползает на мое колено. Успеваю порадоваться, что догадалась надеть джинсы. Сдвигаю ноги в противоположном от своего спутника направлении. Намек понят, рука пропадает.

Кино больше не вижу. Сижу и думаю о жизни. Что вообще мне надо?