Обнаженная. История Эмманюэль - Сильвия Кристель

самовлюбленную недоступность его сокровенных уголков. Глаза, полузакрытые в экстазе, увидят ирреальный мир, мир интимных грез. На экране я буду неприкасаемой, непостижимой, виртуальной. От меня будет исходить сияние порока, а в нем зародится огромный, роящийся и плодородный мир, в котором найдется место любым желаниям, любым воспоминаниям.

Хюго понимает мою раздвоенность, сложность борьбы со скромностью. Он знает, что мои противоречия уживаются во мне только потому, что я стараюсь их примирить. Ему нравится эта смесь. Он говорит, что я внесу в образ уникальный отзвук, невиданный оттенок.

Несколько месяцев в Таиланде — не съемки, а длинный отпуск. Эта страна тогда была совсем не такой, как сейчас. Природа полна невиданных пейзажей поразительной пышности, зелень сочная и яркая.

Сухое время года — а листья экстравагантной формы внутри полны воды. Цветы дарят богатство необычных и свежих нюансов. Растения сияют, словно сделанные из пластика. Природа щедрая, бурно растущая, дикая, мощная, своеобразная.

Наш отель на обочине, в Чиань-Мэ. Стены из белой древесины. Это сооружение колониальных времен — легкое, элегантное, старинное. Стоит, покачиваясь на ветру, а кругом дикая природа. Ночью просыпаюсь от жутких воплей, Хюго объясняет, что это кричат птицы. Вот так птицы, посреди ночи через равные промежутки времени они орут, как зарезанные или как новорожденные. Природа захватывает меня больше городской жизни. Каждый раз, услышав крик, я вздрагиваю, прижимаясь к Хюго.

— Смешная ты… — говорит он нежно.

Я пытаюсь заснуть под вентилятором. Винт крутится без остановки, громадный, механический, я смотрю и смотрю на него.

Хюго всегда со мной. Мой муж сопровождает меня, он мой ориентир, моя поддержка, моя опора. Когда он рядом, я способна на все.

Эмманюэль Арсан, автор книги, отказалась со мной встретиться. Она не одобряет выбора продюсера, я не соответствую ее видению персонажа. Ведь это ее собственная история, ее героиня и есть она сама. Она евроазиатка, черноволосая, небольшого роста женщина, рано эмансипировавшаяся. Я высокая, светлая, покорная, у меня строгие принципы и религиозное воспитание. Она скажет, что Эмманюэль никогда не приехала бы на съемки с мужем. Уж она бы тут развернулась вовсю, жертвами ее неудержимой нимфомании пали бы и члены съемочной группы, и местные жители. Ну нет, я так не могу. Я здесь — замужняя женщина, преданная, воспитанная. По правде сказать, я хочу вовсе не секса.

Я никогда не занималась любовью при свидетелях или с незнакомцами, с женщинами, никогда — без причины, так, словно физическое наслаждение есть сиюминутная и единственная цель жизни. Я не часто занималась любовью. Мое возбуждение легкое, непосредственное, вялое. Я любопытна, мила, просто нравиться для меня предпочтительнее, чем удовлетворять желание.

«Не люблю сношений! Не люблю сношений!..»

Я запомнила слова матери. По сей день они звучат во мне эхом. Эти слова подавили мои сексуальные желания, почти навсегда воздвигли им запрет. Я не уверена, что мать говорила искренне. Она была несчастной, боязливой. Страх перед наслаждением, не знакомым, запретным, страх неконтролируемого возбуждения, власти своего тела, страх, что мой отец любит ее только за это, только ради совокупления.

Когда мое возбуждение, словно почка, раскрывается в ответ на возбуждение Хюго, страх уходит. На краткий миг, довольно редкий, я отдаюсь плотскому контакту. Я открываю в нем бархатистость, он так же мягок, как резки были слова матери; он такой же легкий, каким тяжелым, навязчивым, мертвящим был язык у дядюшки Ханса.

Я становлюсь ласковой, раскрытой, любимой. Я принимаю этот дружеский член, который скользит, исчезая во мне. Моя плоть окунается в него, я обвиваю собой его кожу. Мы проникаем внутрь друг друга, как один соединенный, страстный, совершенный пол, одно живое тело. Я понимаю, почему в последнем хрипе оргазма и у мужчин, и у женщин чаще слышится плач, чем удовлетворенный стон. Волшебное соитие разбивает чувство одиночества. Как волнующе — зависеть от ближнего и знать, что ты уже не один. Запретен не секс, а подчинение, отчуждение.

В такие минуты, защищенная, любимая, я люблю сношения.

Хюго успокаивает меня, повторяя, что эротический характер роли не огорчает его. Это ведь всего лишь кино, его это не расстраивает, наоборот, развлекает, возбуждает.

Между чтением сценария и выходом на съемочную площадку — такая же огромная дистанция, как между воображением и суровой реальностью.

Невыразимый ужас охватывает меня перед самой первой сценой. Я стою неподвижно, закрыв глаза. На долю секунды руки опускаются, дух захватывает, я раскисаю. Я переоценила себя, я всего лишь жалкая девчонка из Утрехта, зарвавшаяся на крутом повороте. Это ошибка, у меня не получится, я больше не хочу играть. Сейчас я рухну, и меня будет долго трясти. Крупная, самоуверенная, амбициозная девушка растопилась в тропической жаре. Я думаю о матери, о бабушке, о газетах, которыми она завешивала зеркала, чтобы спрятать мое отражение. Детские страхи осаждают меня. Я думаю обо всем, что полагается скрывать, забывать и что я сейчас буду показывать здесь, не понимая, что делаю, в дерзком ослеплении, в разрушительном возбуждении.

Моя воля сильнее страхов.

Глубоко вдохнув, я открываю глаза. Подхожу с улыбкой.

Мотор!

Стоит мне услышать это слово, и включается моя вторая натура, я становлюсь грациозным и послушным автоматом.

Первая сцена — нормальный комический эпизод с участием Марики. Потом сцена с ласками, а за ней поцелуй. Целоваться легко. Нет. Ведь акт в высшей степени интимный, индивидуальный, волнующее обещание. Коснуться языка чужого мужчины кончиком своего языка — это как тихий удар током, от него мурашки по коже и покалывает внизу живота.

Первый раз я буду целовать кого-то без желания, механическим, ничего не значащим движением. С первого поцелуя начнется мое одиночество в кино. Чтобы тело чувствовало себя легко, принимая поцелуй незнакомого мужчины, я просто отключусь, помечтаю. Пусть работает только тело, зато мечты останутся свободными, подобно тем кричащим невидимым птицам. Если я отключусь, скроюсь от действительности, все пройдет как надо.

Стонать, ласкать, лизать, изображать наслаждение, о котором сама еще только думаю. Незнакомец относит меня в туалет самолета и тут же, положив на раковину, овладевает мной. Жадно хватает меня за оголившиеся бедра, я откидываю голову, покорная, на все согласная. Я стонаю, он кончает. Я натурально изображу все, что надо, пусть режиссер и продюсер с его амбициями будут довольны. Я стану профессионалкой, исполнительной, точной, послушной. Я повторю эти телодвижения снова. Аккуратно прилажу к лобку маленькие квадратики из губки. Готовясь так тщательно, я хоть немного забуду о сути того, что делаю, о бесстыдстве, сернокислой атмосфере