Бес в ребро - Георгий Вайнер

Очень хотелось спросить ее о девушке-разлучнице. А язык не поворачивался. Трудно вот так, решив стать сыщиком, сразу переступить через какие-то невидимые барьеры, отделяющие нас, людей будничных, от чагиных и шкурдюков, которые не побрезгуют ничем, уничтожая Ларионова и меня, коль скоро мы болтаемся у них под ногами. Я это знала наверняка, но стукачествовать Ольге о том, что Чагин развлекается на стороне, не могла. Хотя она это и без меня знала.

Я еще надеялась, что в ходе разговора Ольга сама что-нибудь расскажет. Она довольно легко щебетала, не касаясь никаких интересующих меня тем, и в основном жаловалась на трудности жизни простой женщины. Ее очень возмущало, что женщин, которые не ходят на службу, называют «неработающими». «Это я-то неработающая?!» — с искренним возмущением восклицала Ольга. Себя она относила к «простым» женщинам. «Непростой», «сложной» женщиной, видимо, была я, поскольку очередную сентенцию закончила Ольга странным выводом:

— Вы, журналисты, писатели, жизнь ведь знаете плохо! Вы живете в башне из слоновой кости…

Я сразу же призналась:

— Да, я действительно живу в двенадцатиэтажной башне из слоновой кости, каркасно-панельной…

Мы говорили, попивали чаек с клюквой, а я тихо умирала от голода, потому что в кухне нарастал нутро-раздирающий аромат жареного мяса. Углом глаза я видела через стеклянную дверцу духовки, как неспешно и ароматно кремируется постепенно розовеющая индейка.

А Ольга глядела мне прямо в глаза, рассказывая с вялой досадой о том, как много и тяжело работает ее муж. В ее взгляде — запечатанной в целлофан орхидеи — я не могла прочесть ничего. Ни злости, ни правды, ни огорчения.

Потом Ольга искренне и горько рассказывала о своих жизненных трудностях, вызванных тем, что она никому не может отказать, а люди этим очень злоупотребляют.

— У меня такое ощущение, что я полянка зеленой молодой травы, которую всем непременно хочется вытоптать… — говорила она мне совершенно серьезно, а я согласно кивала головой. — У людей потребность испортить и сломать все беззащитно-нежное… Как бессмысленные мальчишки ломают молодые деревца… Целый день ходят какие-то знакомые, праздные просители, жалобщики — они своими разговорами иссушают меня, как маленький родник, наливаясь моей душевной силой…

Помаялась я немного и решила уходить. Уже в прихожей не удержалась и все-таки спросила:

— Так я и не поняла. Ольга Ивановна, кто же сволочь? Кто эта женщина, которую вы так ругали?

Вопрос повис, как протянутая рука. Ольга посмотрела своими прозрачными глазами на меня, потом перевела их в сторону и снова взглянула на меня, и я вдруг вспомнила нашу учительницу танцев в старших классах, которая объясняла нам правило женского кокетства глазами: «Взгляд — в угол, на нос, на предмет». Ольга и смотрела сейчас на меня как на неодушевленный предмет:

— Боюсь, что вы меня не поняли. Это шутка! Я уверяю вас, Владимир Петрович — идеальный супруг и замечательный отец нашей дочке! А у меня никаких к нему претензий не было и быть не могло…

Злорадно таращилась красными глазками кабанья рожа надо мной, нагло скалилась желтыми кривыми клычками. Протягивая мне сумку, Ольга невыразительно заметила:

— Я вам вот что хотела сказать, милочка… Запомните это, вам это может пригодиться… Есть старый житейский закон: жена на мужа не доказчица…

Она смотрела на меня спокойными, ничего не выражающими глазами и вместе с ухмыляющейся кабаньей мордой преподавала мне урок семейной клановой спайки.

— Я очень рада за вас, — кивнула я. — Желаю вам большого счастья с вашим идеальным супругом и замечательным отцом…

А на работе уже бушевал скандал. Вулканический взрыв ярости главного накрыл меня как атомный гриб. Кипящая магма гнева, жарко дыша нетерпением скорой расправы, волокла меня по паркету редакторского кабинета. Главный, забыв свое обыкновение на нас не орать, стучал кулаком по столу и исступленно спрашивал:

— Ты помнишь, что я тебе сказал последний раз? Ты помнишь?..

Немеющими от страха губами я прилежно, как ученица, повторила:

— Вы сказали мне, что я сошла с ума…

— Да, ты сошла с ума, — пузырился он, и я видела, что он не только сильно разозлен, но и не на шутку встревожен.

Ох, уж этот всемогущий Барабанов! Кто бы мог подумать, что человек, занимающийся таким мирным делом, как озеленение города, строительством дач и организаций садовых товариществ, может напугать нашего главного так сильно! Какие же рычаги приведения к порядку существуют у Барабанова? Или, может быть, действительно нет уз святее садового товарищества?

— Объясни мне по-человечески, чтобы я понял, — надрывался главный, — какого черта ты лезешь на рожон? Что тебе надо? Зачем ты ворошишь там всякую гадость?

— Я хочу справедливости, — сказала я гордо, но голосом, дрожащим от испуга.

— Не говори ты мне эти глупости! — взвился шаровой молнией главный. — Все хотят справедливости! Зачем ты раздуваешь этот скандал? Зачем ты с ними ссоришься? Кто этот Ларионов? Муж он тебе? Любовник? Друг, брат, сват?..

Набрав в грудь воздуха, как перед прыжком в воду, я пискляво ответила:

— Разве справедливость существует только для брата, свата? Или любовника? Есть же принципы… Справедливость — это неделимое понятие!..

— Не смей мне говорить дурацкие пошлости! — загрохотал главный. — И не учи ученого! Ты еще не родилась, когда у меня это от зубов отскакивало! Я пытался с тобой говорить по-хорошему, а ты людского языка не понимаешь! Поэтому я тебя вразумлю по-другому! Выговор! Объявляю тебе выговор с предупреждением! И запомни — это в приказе, на листочке в коридоре. А неофициально сообщаю тебе: если не уймешься, вылетишь вон из редакции! Мне партизанки в газете без надобности. Нашей печати хулиганки с журналистским билетом не нужны!..

Если бы все это главный изложил, как всегда, — спокойно-насмешливо, тихо, уничижительно-вежливо, наверное, и я удержалась бы в привычной мне тугой узде страха, на длинной корде послушания, которой он выводил нас все эти годы в неостановимом круговом беге вокруг него. Но непривычность его клокочущего крика сейчас свидетельствовала не о силе главного, а означала его испуг, и я вдруг неожиданно для себя завизжала тонким злым голосом:

— Объявляйте выговора! Увольняйте! Попробуйте только! Вы напрасно думаете, что вам все сойдет с рук! Есть правда! Вы ее не закопаете в барабановских садах! И в дачах не замуруете! И уволить не можете! У меня двенадцать благодарностей! Попробуйте только!..

И дальше случилось со мной нечто необъяснимое — подбежала к столу и сунула ему под нос сжатые кулаки, заорала:

— Вы за это еще ответите!..

Вылетела из кабинета и грохнула с такой силой дверью, что секретарша чуть не упала со стула.

— Что с тобой? — бросилась она навстречу.

— Надоело все! — закричала я и помчалась в репортерскую.

Гнала по коридору, и чистое пламя ярости быстро меркло, гасло, туманилось и тухло от надвигающейся пелены привычного страха и подкатывающего под горло, как тошнота, ясного сознания, что обратной дороги у меня нет.

Старик в глубоком кремле у окна читал книжку про зверей. Кажется, Гржимека. Вернее, читал до тех пор, пока не задремал. Книжка съехала на колени, большие ладони деда устало лежали на цветном ярком переплете, подрагивали тяжелые перепонки старческих набухших век, и дышал он тихо, еле заметно.

Я хотела неслышно уйти на кухню, но дед, не открывая глаз, сказал:

— Не сплю я… Уже… Я рад очень, что ты пришла…

Как все деятельные люди, впадающие в немощность, он очень стесняется этой невинной слабости — дневного сна, нападавшего внезапно, как теплый обморок.

— Я видела, что ты не спишь… Как ты, дед, не глядя, угадываешь меня всегда? — спросила я громко, потому что для меня оставалось загадкой, как действительно при плохом слухе удается ему безошибочно угадывать мое присутствие.

— Не знаю, Ра, — покачал головой Старик. — Наверное, я просто чувствую твое присутствие. Мне спокойно, когда ты здесь. Хорошо… Ты мне скажи, что слышно у тебя?

— О-о-о! Дела мои прекрасны. Жизнь моя — сладкий сон, сказка. Я боюсь, что ко всем неприятностям меня еще выгонят с работы.

— За что? — удивился Старик.

— Ну я ж тебе рассказывала, с кем связался этот знакомый мой, Ларионов. За которого ты мне велел биться… Контрагенты у нас серьезные, крутые ребята! Они уже натравили на меня главного редактора…

Дед хмыкнул, взял в руки книжку Гржимека.

— Вот он пишет о таких случаях, — сказал он серьезно. — Есть собаки, кусающие от страха всех, кого ни попадя. Называются «ангст-байсер» — испуганный кусатель.

— Ну да, — согласилась я. — Эти тоже пугливые парни — от страха могут загрызть до смерти. Хотя на вид они не производят такого свирепого впечатления.