...И духов зла явилась рать - Рэй Брэдбери

— Или… как парад?

— Точно! Тысяча людей, все в черных пальто, в черных шляпах, в черных ботинках, и гроб сорока футов в длину.

— Врешь!

— Точно! Что можно хоронить в сорокафутовом гробу? — подумал я. И во сне подбежал и заглянул в гроб. Только не смейся.

— Не вижу ничего смешного, Джим.

— В этом длиннющем гробу лежало что-то такое большое, длинное, сморщенное, похожее на чернослив или на громадную виноградину, высохшую на солнце. Это было похоже на большую кожу или на высохшую голову великана.

— Воздушный шар!

— Ой, — Джим остановился. — Ты, наверное, видел такой же сон. Но… ведь воздушные шары не умирают, верно?

Уилл молчал.

— И их не хоронят, правда?

— Джим, я…

— Проклятый шар лежал, как какой-нибудь гиппопотам, выпускающий ветер из…

— Джим прошлой ночью…

— Черные перья качаются, оркестр с черным крепом на барабанах, с черными слоновыми костями вместо колотушек! И вот после такого сна приходится вставать утром и рассказывать маме о вчерашнем. Не все, разумеется, но ей и части было достаточно; она заплакала, закричала, потом опять заплакала, ведь женщины любят плакать, верно? Она называла меня своим преступным сыном, но ведь мы не сделали ничего плохого, правда, Уилл?

— Кто-то чуть было не прокатился на карусели.

Джим шел под дождем, не разбирая дороги.

— Не думаю, что мне еще раз этого захочется.

— Ты не думаешь!? После всего что было!? Черт возьми, сейчас я расскажу тебе кое-что! Ведьма, Джим, воздушный шар! Прошлой ночью, совсем один, я…

Но рассказывать не было времени.

Не было времени рассказать, как он ранил шар и тот улетел умирать в дальнюю сторону, унося с собой слепую женщину.

Не было времени, потому что шагая под холодным дождем, они вдруг услышали какой-то горестный звук.

Они проходили мимо пустыря, в глубине которого высился огромный дуб. От него сквозь дождливый сумрак и пробился к мальчикам этот звук.

— Джим, — насторожился Уилл, — кто-то плачет.

— Нет, — Джим продолжал шагать.

— Там маленькая девочка.

— Нет. — Джим не хотел даже взглянуть. — Что ей делать на улице под деревом в такую погоду? Идем.

— Джим, ты же слышишь!

— Нет, не слышу, не слышу!

Но плач становился все сильнее, он звучал в зарослях осенней травы, летел сквозь дождь, словно печальная птица, и Джиму пришлось повернуть, потому что Уилл уже шагал по пустырю.

— Джим, этот голос — я его знаю!

— Уилл, не ходи туда!

Джим остановился, но Уилл, спотыкаясь, шел, пока не оказался под деревом, пронизанным дождем; казалось, само небо опустилось и смешалось с осенней листвой, потекло серебристыми ручьями по стволу и ветвям; и под ними Уилл увидел маленькую девочку, закрыв лицо руками и припав к земле, она рыдала так, словно потерялась в ужасном лесу, словно не было вокруг ни города, ни людей.

Наконец, Джим подошел к дубу и спросил:

— Кто это?

— Не знаю. — Уилл почувствовал, как слезы подступили к глазам — он догадывался, кто эта девочка.

— Это не Дженни Холдридж, она…?

— Нет.

— Джейн Франклин?

— Нет. — Уилл чувствовал себя так, словно ему сделали укол новокаина в десну — язык не шевелился, губы онемели. — Нет…

Маленькая девочка рыдала, она знала, что они близко, но не глядела на них.

— Я… я… помогите мне… никто не поможет мне… мне… мне… я не хочу так…

Затем она немного успокоилась и подняла заплаканное лицо, с опухшими от слез глазами. Она была потрясена, увидев их рядом.

— Джим! Уилли! О Боже, это вы!

Она схватила Джима за руку. Он отдернул руку и крикнул:

— Нет! Я тебя не знаю, пойдем отсюда!

— Уилл, помоги мне, Джим, о, не уходите, не оставляйте меня! — Она судорожно всхлипнула и вновь залилась слезами.

— Нет, нет! — завопил Джим, заметался, бросился бежать, упал, вскочил на ноги, поднял кулак, чтобы ударить ее, но, весь дрожа, сдержался и опустил руку. — Ох, Уилл, Уилл, давай уйдем отсюда, прости меня, о Господи, Господи!

Девочка под деревом отпрянула, пристально посмотрела на них, потом застонала, обхватила себя руками и, покачиваясь, словно убаюкивая младенца, заговорила, почти пела, одиноко стоя в сумраке темного дерева, навсегда отрешенная от всего, и никто не мог вторить ей, и никто не мог прервать эту песню.

— …кто-нибудь должен помочь мне… кто-нибудь должен помочь ей… — она словно оплакивала чью-то смерть. — …кто-нибудь должен помочь ей… никто не поможет… никто не… помог ей, если бы не я… ужасно… ужасно…

— Она знает нас, — тоскливо сказал Уилл, повернувшись к Джиму. — Я не могу ее оставить!

— Врет она! — с бешенством крикнул Джим. — Врет! Она нас не знает! Я никогда ее не видел!

— Она ушла, верните ее обратно, она ушла, верните ее обратно, — горевала девочка, закрыв глаза.

— Кого найти? — Уилл присел на корточки и робко дотронулся до ее руки. Она вцепилась в него, и тут же поняла, что это неправильно, потому что он начал вырываться. Она разжала руки и снова зарыдала; он стоял около нее, а Джим поодаль, по колено в сырых зарослях, звал Уилла идти, ему не нравилось все это, они должны, должны идти.

— Ох, она потерялась, — всхлипывала девочка, — она убежала туда и никогда не вернется. Вы найдете ее? Пожалуйста… пожалуйста…

Дрожащий Уилл погладил ее по щеке.

— Теперь не плачь, — шепнул он. — Все будет хорошо. Я найду ее, — сказал он с нежностью. Девочка открыла глаза. — Я Уилл Хэлоуэй, поняла? Я буду не я, если мы не вернемся. Через десять минут. Жди нас здесь. — Она кивнула. — Ты будешь ждать нас тут, под деревом? — Она снова кивнула. Уилл встал. Это обычное движение напугало ее, и она вздрогнула. Он помолчал, посмотрел на нее и сказал. — Я знаю, кто ты. — Он увидел, как на маленьком жалком личике раскрылись знакомые серые глаза. Увидел намокшие от дождя длинные черные волосы, бледные щеки.

— Я знаю, кто ты. Но я должен проверить.

— Кто в это поверит? — вновь заплакала она.

— Я верю, — сказал Уилл.

Она опустилась на землю, зажав руки между коленок, дрожа от холода, вся такая тонкая, бледная, такая потерянная и маленькая.

— Ну, я пойду? — сказал он.

Она кивнула.

И он ушел.

На краю пустыря Джим ждал его, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Завидев Уилла он яростно крикнул:

— Этого не может быть!

— Это так, — сказал Уилл. — Глаза. Как тебе сказать… Так было с мистером Кугером и злым мальчишкой… Можем убедиться. Идем!

Он потащил Джима через город, и они остановились перед домом мисс Фоли; взглянули на темные окна, где в это мрачное утро не горел свет, поднялись по ступенькам, позвонили раз, два, три раза.

Ни звука.

Очень медленно парадная дверь, скрипнув, открылась.

— Мисс Фоли? — тихо позвал Джим.

Где-то внутри дома по оконным стеклам двигались дождевые тени.

— Мисс Фоли?..

Они стояли в прихожей, слушая, как рядом за дверью шумит дождь, как под ливнем содрогаются чердачные балки.

— Мисс Фоли! — позвали они громче.

Но в ответ раздался только шорох мыши, уютно угнездившейся за обоями.

— Она ушла в магазин, — сказал Джим.

— Нет, — возразил Уилл, — мы знаем, где она.

— Мисс Фоли, я знаю, вы здесь! — неожиданно дико закричал Джим и бросился вверх по лестнице. — Выходите!

Уилл ждал, пока он поищет и медленно спустится вниз. Как только Джим сошел с нижней ступеньки, они оба услышали музыку, доносившуюся через дверь парадного вместе со свежими запахами дождя и осенней травы.

Вдали за холмами орган-каллиопа высвистывал «Похоронный марш» наоборот.

Джим раскрыл дверь пошире и стоял под музыкой, как под дождем.

— Карусель. Они починили ее!

Уилл кивнул.

— Она, должно быть, услышала музыку и побежала. Но случилось что-то не то… Может карусель неправильно починили… Может, все время происходят несчастья. Вроде как с торговцем громоотводами, которого совсем перекорежили, сделали сумасшедшим. Может, карнавал любит несчастья, питается ими. А может, они сделали это с ней нарочно. Может, они хотели побольше разузнать о нас, как нас зовут, где мы живем, или хотели, чтобы она помогла навредить нам. Кто знает, что пришло им на ум? Может, она стала что-то подозревать или испугалась. Тогда они просто дали ей больше, чем она хотела или просила.

— Я ничего не понимаю…

Но теперь, стоя в дверях под холодным дождем, у них было время подумать о мисс Фоли, которая боялась зеркальных лабиринтов, мисс Фоли, которая совсем недавно одиноко бродила среди балаганов и, может быть, кричала, когда те делали то, что они, наконец, сделали с ней, кружа ее круг за кругом, круг за кругом, слишком много лет, больше, чем она мечтала сбросить, бередя ее рану, превращая ее в маленькую, одинокую, беззащитную и сбитую с толку, потому что она не знала, что это значит, круг за кругом, пока не миновали все годы, и карусель закачалась, остановилась, как колесо рулетки, и она, оказалось, ничего не выиграла, напротив, все потеряла, и ей некуда податься, и некому рассказать про то, что случилось, и ничего не поделаешь… и это одинокое рыдание под деревом, под осенним дождем…