Тенор (не) моей мечты - Тереза Тур

За то, что свое личное чудо он стал воспринимать, как обыденность. Как данностью. За то, что он иногда в интервью — или в общении с фанатками — позволял себе вздохнуть в ответ на сочувственные замечания: ой, а что ж вы так рано дали себя охомутать? Были бы сейчас свободным и счастливым.

И он не обрывал, он позволял. Он получал от этого удовольствие.

Как же быстро он забыл всю поддержку и понимание на начальном этапе, когда Томбасов еще не был Томбасовым, и они, вчерашние выпускники, бились головой в разнообразнейшие двери. Закрытые наглухо.

«Ой, какие замечательные мальчики! Голоса — просто божественные. Нет, что вы, без спонсора никаких сольных проектов! Только на подпевки».

Ага. В третий ряд шестым составом. А в классическом варианте, за который так ратовала мама Левушки, платили… Гм-м… Еще меньше, чем за те самые подпевки. И вот «думайте сами, решайте сами». Парни хоть одинокие были. А у него уже Катя… И всегда всем довольная, улыбающаяся, подбадривающая, не унывающая Аня.

И сырный супчик… Если бы тогда он был с курицей… М-м-м. Когда оббегаешь весь город, а волка в тот период ноги молодые ой, как кормили, вернешься домой, в съемную квартирку на окраине, а супчик… Горячий. И есть. Никакой ресторан не мог сравниться с тем вкусом.

Аня… Как она смогла, находясь в декрете, живя на три копейки, закрепиться в театре Оперетты? Он никогда не задумывался. Но не то чтобы был доволен. Потому как жадные взгляды, обращенные к ней, он ловил четко.

А потом… понеслось. И слава Богу, что понеслось. Он смог дать своим девочкам именно то, что они заслуживали. Но… Принес деньги — а сам исчез из их жизни.

Он позволил Ане самой разбираться с домом, с дочерью. Втайне надеясь, что его птица певчая придет к нему и скажет:

— Слушай, я устала.

А он ей, эдаким вальяжно-понимающим барином, ответит:

— Да зачем тебе убиваться с работой. Вот наш дом. Что может быть лучше.

Дождался…

Самое интересное, как он ни страдал, как ни тосковал, но не позвонил ни разу для того, чтобы объясниться. Потребовать объяснений. Он смирился практически мгновенно. И до той волшебной ночи с Клеопатрой, когда царица сфинксов испугала его до того, в чем стыдно самому себе признаться… До того, как Олеся задала прямой вопрос: хочет ли он вернуть семью, а он, не задумываясь, ответил: «Да» — эта замечательная мысль не приходила ему в голову.

Почему, спрашивается?

Ай, да дурак просто.

Он прижал к себе жену, покрепче обнял. И уже погружаясь в сладкий сон, лениво проговорил:

— Ты в мюзикле нашем поешь, я договорился.

* * *

«Черт же сладит с бабой гневной!»

В голове у него билась и билась эта дурацкая фраза из какой-то замшелой классики. Билась так, словно собиралась проломить ему башку изнутри.

Аня. Его наваждение. Разгон от гурии до фурии… Сколько? Один вздох? Только непонятно — его или ее. Она мгновенно леденеет — и становится еще прекраснее. Глаза загораются… И все. Финита.

Вот почему она даже поскандалить с ним не желает? Только «Вон!»

Это ужасное: «Вон из моего дома».

Без объяснений, без объявления войны. И ты несешься по знакомым улицам, ничего толком не видя вокруг и просто не понимаешь — а как? Как дальше. Разве может все остаться по-прежнему теперь, после того как он слова ощутил, что значит — быть счастливым. Как это — дышать рядом с ней. Разве можно…

Он влетел в знакомый ресторанчик, и только в тепле сообразил, куда его ноги принесли.

В «Последнюю струну», оплот и надежду голодных студентов.

Сколько с ним всего связано. В «Струне» они с парнями не только первый гонорар получили…

Кстати, зря Олеся на счет «Мурки» иронизировала. Вот приходилось. Практически как девственности лишаться. Здесь им еще и какой-то еды с собой домой выдали. Он вообще себя в тот вечер считал королем мира. И денег на бутылку молдавского красного хватило. Они сидели на крошечной кухне их съемной хрущевки, почему-то на полу. Смеялись как сумасшедшие, но беззвучно, потому что Катя спала отвратительно. И надо было ее не разбудить. И не был людей их счастливее.

А сейчас… За клавишами очередной студент, у микрофона — девочка, курс так второй. Поет из репертуара Долиной. Неплохо, но ничего особенного. Глаз не задерживается.

— Водки, — подошел Артур к стойке.

Бармен посмотрел на него вопросительно. Не узнал. И бармен новый, и Артур тут не был лет пять. А вот кое-кто из студентов узнал, видно — зашептались, на него кивая.

— Водки штоф. И огурца соленого, — уточнил заказ Артур.

Бармен понимающе улыбнулся.

Почему Аня взбеленилась? Почему за все это время он не вытряс из нее ответы? Почему ушел сейчас? Сплошные вопросы. И как-то на дне штофа ответов не видать. А жаль. Ему бы сейчас очень пригодились ответы.

Дверь в «Струну» открылась, когда Артур усаживался за столик в глубине зала. Задуло морозом по ногам, он раскашлялся, схватился за горло и обнаружил, что мохерового шарфа на нем нет. Катиного шарфа. Почему-то от этого стало совсем тоскливо. Так тоскливо, что он даже не обратил внимания на кого-то, подошедшего к его столику.

Начхать. Не дает он сегодня автографов.

— Ваш Москва есть небольшой город, — сказал с ужасным акцентом некто, без приглашения усаживаясь за столик Артура.

В первый момент Артур подумал, что ему померещилось. Бонни как там его. За каким-то чертом притащенный Олесей с выражением лица — так надо. Можно подумать, они сами не в состоянии залудить этих самых мушкетеров, если Томбасову втараканилось. Что шоу, что мюзикл — невелика разница.

А вот кстати, зачем Томбасову вся эта свистопляска? Да еще и в столь короткое время? Да настолько внезапно? Ну, ладно, в спешном порядке натягивать на себя косоворотки и петь под дождем в Вологде. Там олигарх изволил подраться. С бывшим Олеси. Кстати, ту бы морду любой из квартета отходил с превеликим удовольствием.

Но с какого перепугу любовь к мюзиклам обуяла великого и ужасного сейчас?

Между тем итальянец подтянул к себе поближе русскую водку, кивнул бармену — тот мгновенно выставил перед иностранцем рюмку. И не обращая внимания на возмущенный взгляд Артура — мало ему Аниных выходок, так еще и итальянец грабит! — опрокинул в себя рюмку, вполне по-русски занюхал рукавом белого толстого свитера с оленями.

Артур аж подскочил. И перетянул к себе поближе тарелку с настолько тоненько порезанным огурцом, словно это был