Путин. Замковый камень российской государственности - Владимир Винников

Возвращаясь к аналогии со Сталиным, уже сама постановка вопроса о «социализме в отдельно взятой стране», то есть о разрыве с курсом на широкую всемирную революцию (левую глобализацию) воспринималась троцкистами как «термидорианская опасность». В 1927 году на тот момент горячий сторонник Троцкого, один из руководителей Коминтерна Карл Радек писал, что «национальное самоограничение пролетарской революции есть верный признак термидорианства, какими бы фразами он ни прикрывался». Сам же Троцкий тогда же в своих речах перед президиумом ЦКК красноречиво разъяснял Орджоникидзе и другим товарищам, что «термидорианцы были якобинцами, только поправевшими. Якобинская организация — тогдашние большевики — под давлением классовых противоречий в короткий срок дошла до убеждения в необходимости изничтожить группу Робеспьера». Троцкий взывал к «леваческому» инстинкту старых большевиков, отождествляя сталинский курс с «устряловщиной» и призывая не повторять ошибки Французской революции. (См.: Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927, том 3. / Редактор-составитель Ю. Фельштинский. — М., 1990. С. 74–81, 87-127.)

На мой взгляд, «термидором» революционеры, представители «малого народа», разжегшего Смуту в стране, называли длительный процесс, начавшийся в конце 20-х годов и завершённый лишь во второй половине 30-х. Это был целительный процесс, возвращавший Россию к нормам её исторического существования. От «борцов», поджигателей, бестий Гражданской войны, митинговых горлопанов — к «работникам», строителям, молчунам-хозяевам и технократам. От анархистов и ниспровергателей — к собирателям новой империи.

В сущности, если воспользоваться этим образом Троцкого, путинский термидор по отношению к 90-м годам уже идёт полным ходом. Вопрос о точности термина «термидор» пусть остаётся на совести тех, кто так любил примерять на русскую действительность хламиду Великой французской революции. На мой взгляд, этот термин символизирует скорее их страх, чем передаёт точную метафору происходящего. Таков и был страх Троцкого перед «сталинским термидором» как реакцией упрямой страны, не принявшей его, Троцкого, пламенную страсть к новому миру и ненависть ко всему старому, почвенному, корневому, — всему, что он отождествлял с «тёмным» и «косным» в русской стихии.

Сегодня термидорианская опасность — это страх спекулянта и мошенника перед расправой, это страх подстрекателя к бунту перед силами порядка и самообороны. Именно страх всевозможных эмигрантов вроде Невзлина (из-за границы указавшего на Путина как на реинкарнацию Сталина), всевозможных фурий дикого русского капитализма вроде Полонского (в своё время прямо заявившего, что не человек тот, у кого нет миллиарда) — это страх перед реваншем обобранной ими нации. Путин не стал заступаться за Керимова с его замыслом, по версии официального Минска, «рейдерского захвата» белорусских калийных активов — и предпочёл молча признать правоту батьки Лукашенко. Это знаковое молчание Путина: оно является одним из символов начавшегося разворота.

Текущий 2014-й и, возможно, следующий 2015 год, скорее всего, станут временем эскалации антипутинской кампании за рубежами страны и «последнего боя», который попытается дать Путину «пятая колонна» внутри России. Репетиция этого боя была в 2010–2011 годах, когда целый ряд «медведевских» верноподданных (таких как Дворкович, Юргенс, Иноземцев) во всеуслышание призывали Путина к отказу от президентских амбиций, а некоторые из них даже намекали на необходимость отставки его правительства. Затем антипутинский лозунг стал знаменем уличных манифестаций, и в конце 2011 года это течение переросло в «болотное восстание».

По одну сторону фронта оказались вчерашние ельцинские функционеры, перекрасившиеся в борцов за социальную справедливость, представители богемной прослойки столиц, живущие за счёт паразитического бизнеса эмансипе, либеральная и либертинная интеллигенция, страдающая от собственной закомплексованности перед внутренне чуждой для них страной. Массовка всех этих роскошных шуб, всех этих, по выражению поэта, «протестутов и протестуток» не выражала ничего, кроме идиосинкразии новых диссидентов и шкурных интересов «офшорной аристократии», прикрываемых риторикой Навального. Суть «Болотной» — это наступление на Путина исходя из страха старой олигархии, что приблизилась «термидорианская опасность», идёт «термидорианское перерождение», отказ от «свобод 90-х».

2013: валдайский перевал

И вот после утихомиривания Болотной наступил момент, когда мировоззренческая система была явлена не полунамеками, а в целостных чертах. Явился лик Путина — то, что он умудрялся скрывать за туманом своего иллюзиона в течение 13 лет. (Раньше Путин был ситуационен — даже мюнхенская речь была не более чем раздражённым ответом на конкретную обиду и несправедливость.) Осколки разбитой вазы собрались воедино и срослись в стройную форму. Мы вновь обрели голос, звучащий громко и уверенно. Это произошло на Валдайском форуме, где в выступлении с речью, и в особенности в ответах на вопросы из зала, президент, идущий на гребне волны сирийского дипломатического триумфа, предстал как лидер уже не государства только, но и возвращающейся Русской цивилизации.

Валдайскому явлению предшествовала статья в «Нью-Йорк Таймс», в которой русский вождь бросил в лицо американцам: «Бог создал нас равными». Но в статье «Сирийская альтернатива» приоткрыт был и секрет путинской решительности, образ его политического и исторического Рубикона. Анализ событий Арабской весны и новейших революций 2.0 не оставляет сомнений — России недолго оставаться в стороне от этого глобального процесса. Боевики на стенах полуразрушенных сирийских домов пишут на нескольких языках, включая русский: «Россия, ты следующая!»[4] И в своей статье Путин ясно говорит об этой угрозе, — того, что наёмники-бандиты из Сирии окажутся в «наших странах», — угрозе, которая подталкивает его к явлению определённого лика, к прекращению двусмысленности.

Что касается беседы на Валдае-2013, обращают на себя внимание пять смысловых блоков, которые впервые были представлены Путиным и которые сами по себе оформляют новую парадигму государственного мировоззрения.

1. Была явлена субъектность, вера в Россию как цивилизацию («у России большое, мощное будущее») и как судьбу («Россия — это судьба»), её возвращение к себе. Путин объяснил, в чём видит смысл завершения так называемого постсоветского этапа: «Годы после 91-го принято называть постсоветским этапом. Мы пережили, преодолели это бурное драматическое время. Россия, как это уже бывало в истории не раз, пройдя через ломки, испытания, возвращается к самой себе, возвращается в собственную историю. Упрочив свою национальную самобытность, укрепив свои корни, оставаясь открытыми и восприимчивыми к лучшим идеям и практикам Востока и Запада, мы должны и будем идти вперёд». Что же идёт на смену «постсоветскому этапу»? Название новой эпохе ещё не придумано, а если его и можно угадать — то вряд ли оно покажется достоверным и убедительным.

Однако это будущее базируется на нескольких аксиомах:

• Россия — это государство-цивилизация, «скреплённая русским народом, русским языком, русской культурой, Русской православной церковью и другими традиционными религиями России». Россия — это многообразие в единстве, «цветущая сложность».

• «Суверенитет, самостоятельность, целостность России безусловны. Это те „красные линии“, за которые нельзя никому заходить».

• Дважды в XX веке мы переживали национальные катастрофы, распад государственности и разрушительный удар по культурному и духовному коду нации. Однако, вопреки этому, нам есть чем гордиться в своей истории — эта история для нас целостна: «Вся наша история без изъятий должна стать частью российской идентичности».

• Копирование чужого опыта, попытки извне цивилизовать Россию «не были приняты абсолютным большинством нашего народа», стремящегося к суверенитету духовному, идеологическому и внешнеполитическому.

2. Тесно связано с предыдущим смысловым блоком то знамя мировой миссии России, которое Путин впервые поднял на Валдае, — и это знамя имело внушительное подкрепление предшествовавшей дипломатической победой на сирийском фронте. Свою глобальную миссию президент противопоставил западной агрессии, склонности к насилию, выстраиванию диктата и кулачного права. Были предложены следующие аксиомы:

• миру дано Богом многообразие народов, каждое суверенное государство имеет своё лицо, каждый народ уникален;

• однополярному, унифицированному миру не нужны суверенные государства, ему нужны вассалы, отказавшиеся от своего лица;